Поэт Максимилиан Потёмкин

*
ЗА УЛЕТЕВШИМ КЛИНОМ

книга

*
(01.06.1974 – 29.12.2023)
*
*
(Материалы публикации предоставлены супругой Максимилиана Потемкина Верой Шаповаловой.
Редакция публикации – Дмитрий Ревский.)
*
*
«Поэзия — это структурирование не слов, а воздуха между ними.»
Максимилиан Потёмкин,
12 марта 2020 года
*
*
Поэт и публицист, актёр театра и кино, Потёмкин родился в 1974 году в Ленинграде. В 1991 году начал работать артистом балета в государственном театре «Мюзик-Холл» в Санкт-Петербурге (до 1995 года), в 1996 году стал актёром «Театра пластических искусств», и почти сразу же (1996–1998) – актёром Театра эксцентрики и пародии «Бим-Бом».

В 1997 году окончил отделение музыкальной эксцентрики Государственного университета циркового и эстрадного искусства им. Румянцева. В этом же году в составе труппы «Бим-Бом» завоевал две золотые медали на чемпионате мира по сценическому искусству (Лос-Анджелес, США).  С 2009 по 2011 год Максимилиан работал в Московском молодёжном театре под руководством Вячеслава Спесивцева. Получил категорию «ведущий мастер сцены». Преподавал актёрское мастерство, потом сценическую пластику.

С 2018 года  – Максимилиан  руководитель поэтического клуба «Полет души» при ТЦ «Жаворонки».

Учился с 1999 по 2003 год в Литературном институте им. А. Горького, на отделении поэзии у Юрия Кузнецова.

Автор двух поэтических сборников — «Ставиатор» и «Всё равно всему» Автор нескольких театральных пьес, текстов к оратории «Сохранивший веру» и песен.

Название своего сборника «Ставиатор», Максимилиан объяснял заложенной концепцией: «Остановись, путник, хотя бы на мгновение, чтобы понять, сориентироваться, куда идти дальше!».

Максимилиан был основателем Всероссийского открытого фестиваля молодых поэтов «Мцыри», а также Всероссийского фестиваля драматического монолога «Верба» и театра-студии «Верба».

Создавал тексты для восьми спектаклей, награждён медалью им. А. Чехова (2011) и нагрудным знаком «Защитник отечества» от общественного совета «Потенциал нации». Его стихи печатались в журналах «Крещатик» (ФРГ, Мюнхен), «Поэзия», «Сто-ли-ца»; в «Литературной газете», в «Литературной России», в серии сборников «Часовые памяти», в антологии современной патриотической и военной песни «Работайте, братья!», в «НГ-EL».

Он также известен по ролям в таких сериалах, как «Москва. Три вокзала», «Сын ворона» и других.

 

***
«Истоки поэзии Максимилиана Потёмкина нужно искать на брегах Невы, в Серебряном веке. Несмотря на два десятилетия, проведённых в Москве, он так и остался истинным петербуржцем. Экзистенциальное отчаяние, элегантный артистизм, трепетная музыкальность, мучительная страстность – всё это убеждает: Георгий Иванов этому писателю гораздо ближе Валерия Брюсова. Совершенно ясно: в нашей поэзии уже не один год звучит свежий, сильный, ни на кого не похожий голос большого поэта. Имя его – Максимилиан Потёмкин.»

Лола Звонарёва,
доктор исторических наук, секретарь Союза писателей Москвы, академик РАЕН и ПАНИ

***
«Поэзия Максимилиана Потёмкина – для меня всегда потрясение. Стихи, завораживающие искренностью чувств, изыском современных форморифм и одновременно же барочной вязью их. И ещё поразительное свойство: послевкусие – эхо… от которого порою и слезы закипают, и печаль стучится в сердце, и ощущение радостного присутствия бытия жизни!»

Сергей Сибирцев,
писатель

***
«Поэзия ценна не отпечатанными в типографии строчками, а тем, что находится за их пределами. Стоит вглядеться, вслушаться в пространства между поэтических смыслов Макса, как открываются причудливые бездны, состоящие из тончайших ароматов недосказанностей и мимолётных видений, которые вставляют истинных искателей прекрасного почище любого кокаина.
Максимилиан обладает волшебным свойством – наполнять слова, которые он рождает, таинственной энергией. В результате его стихи обретают крылья, отрываются от земли и отправляются в полёт к фантастическим горизонтам. Понятно, что унося с собой и нас – его грешных поклонников. И там, в вышине начинается настоящее таинство приобщения человека к своему божественному первоисточнику.»

Игорь Дудинский,
журналист, писатель, арт-критик

***
****
Мы давно с тобою за половиной.
Да пребудет с нами пух тополиный.
Пусть сегодня будет только сегодня,
А сегодня — это лето Господне.

Мы с тобою два птенца, два разини.
Да пребудет с нами бог стрекозиный.
Пусть он будет терпелив с дураками.
Пусть целует нас шальными жуками.

Позади остались зимы и вёсны.
Нам достались нынче летние вёрсты.
Да простится нам всё, что не смогли мы.
Да пребудет с нами пух тополиный.

15.6.2018

****
Я три часа играю в дурака
С самим собой. Других-то нет под боком.
Конечно, мириады их под Богом,
Но мне сегодня не до них пока.

В окне гниёт подобие весны.
Повсюду траур. Похороны снега.
Я режусь в карты с пьяным альтерэго,
И мысли наши мелки и гнусны.

Живя от пузыря до пузыря,
Я как невинность пестую пороки.
Как в никуда уходят эти строки,
Бездарно утекают козыря.

Да что ж такое! Я опять беру.
Причём играем мы в переводного.
Когда бы жить мне предложили снова,
Я б предпочёл, наверное, буру.

Я вновь дурак с обвислым колпаком.
Победа или проигрыш — всё морок.
Ползёт весна. Тебе весьма за сорок,
А ты всё бредишь русским языком.

2.3.2017

Шубка
«Внучка родилась кило четыреста!»
Голосок был тих и дребезжащ.
Бабушка передо мною выросла.
Электричка дёрнулась, визжа.
Дёрнулось Перхушково иль Здравница,
В общем, Одинцовские края.
Русская бесхитростная задница,
Где Господь с лукавым на паях.
И поплыло сирое безмолвие
Нехотя, слегка наискосок,
Но, пронизан болью и любовью,
Словно птенчик, бился голосок.
«Внучка… сердце… плохо со здоровьем»
Прорывалось через перестук.
Люд дремал, прибитый Подмосковьем.
Дрыхло стадо и его пастух.
У меня — полтинник и сухарики,
да бутылка тёплых «Жигулей»,
А рядами — сумрачные хари,
И моя, конечно, не светлей.
Бабушка не плакала, не клянчила,
Не стяжала злата-серебра.
Электричку, загнанную клячу,
Осветила шубка из бобра.
Шубка, люди! И почти не ношена.
Эй, народ, расквашенный в тепле!
Тряхани мошной, побрызгай грошами!
Шубка за две тысячи рублей!
Спят. Жуют. Бухают, оловянные.
Лупают глазёнками. Сопят.
Тащится унылым караваном
Дюжина вагонов на закат
В пустоту, ничем не освещённую.
Никого не ждёт заветный свет.
Потому что вечно не причём мы.
Потому что вечно денег нет.
Вот и держимся, как сказано, как велено,
Даже выи стёрлись от крестов,
И не видим в собственном неверии —
Бабушка и есть Исус Христос.

10.7.2017

****
Я был в гостях у тёти Боли.
В бинтах, в костях, на димедроле
Я был на чай к ней приглашён,
За что, конечно, данке шён.
Не до халяля и кашрута
В таких гостях. Конец маршрута,
И в фиолетовом чепце
Меня встречают на крыльце.
И Боль берёт меня за палец,
И я иду за ней, страдалец,
В её постылые хоромы
Листать семейные альбомы.
Кто только со страниц ни пялился!
Устройство для дробленья пальцев
(достаточно полоборота),
Жаровня, дыба и гаррота,
«Стул ведьмы», «Нюрнбергская дева»,
Фалака, «Кресло иудеев»,
Колодки, пилы и подвесы,
Тиски, воронки, клещи, прессы
И прочая её родня
Глядела хищно на меня.
Потом настало время чая.
Я трескал пирожки с отчаяньем,
Варенье из тоски и жалости.
Глаза же цвета побежалости
Меня ощупывали любяще
И что-то обещали в будущем.
Когда же до меня допёрло,
Что я, пожалуй, сыт по горло,
(хорош, куда мне столько счастья!),
Я встал с намереньем прощаться,
И твёрдо произнёс: «Доколь
Я буду вашим гостем, Боль?
Как будто нет иной мороки.
Короче, к чёрту файф-о-клоки!»
Да, я дерзил. Я был на грани!
«Прошу вас, Боль, без препираний!
Прощайте!» И я двинул вспять.
Но слышу в спину: «Завтра в пять».

3.4.2019

****
I.

Это просто красиво, смотри ни смотри,
Как в смуглеющей тьме всполыхнут фонари,
До того бессловесные стражи.
Это день совершает прощальный поклон,
И ему посвящают огни за стеклом,
И поэтому морок не страшен.
Потому что во тьме, потому что во мгле,
В самом тёмном, что только найдёшь на земле,
Что таит ниспадающий вечер,
Мы нещадно горим из окон и витрин,
Мы и есть фонари, мы и есть фонари!
А горящий бессмертен и вечен.

II.

Я не знаю, кому это всё рассказать.
Никому не дано возвратиться назад,
И поэтому слепо лучами
Мы наощупь летим в оголтелую тьму.
Мы на помощь как будто стремимся тому,
Кто без нас истекает отчаяньем.
Я не знаю, но вижу, как истовый свет,
Пребывая со тьмой в неразрывном родстве,
Сам себя обрекает на смысл.
И не будет иного, чем яростный бег,
Сколь бы долго ни длился пылающий век.
Но таких не придумано чисел.

3.2.2021

****
Ночь густела, и тем хорошела.
Билась бабочка в чаше торшера.
Было тонким и звонким биенье,
Словно бились не телом, а тенью.

Она билась, и чаша звенела.
Чернота заоконного неба
Одолела черты и приметы
Уходящего царственно лета.

Всё разъялось, пропало, исчезло.
Лишь торшер возвышался над бездной
Негасимым подобьем портала.
Только бабочка в нём трепетала.

Трепетала, охвачена светом,
И стучала, звенела при этом.
И сидел я в танцующем свете,
Этой битвы невольный свидетель.

Я ведь знал, что она умирала.
Уже чудился отзвук хорала.
За четыре часа до рассвета
Было всё уже в траур одето.

Вот чуть-чуть — и биенье прервётся.
И над миром воздвигнется солнце
Так маняще и звонко звучащей
Никого не минующей чашей.

Но пока в черноте, в запустенье
Билась бабочка тающей тенью,
Хаотично стремящейся к смерти.
Мы одни были с нею на свете.

18.8.2021

Харчо
Сварил сегодня суп харчо.
Он получился так, ничё.
Он получился зашибись!
Куда удачнее чем жизнь.
Такого супа не едал
Ни Гор Видал, ни Хейердал.
Возможно, и Мамардашвили
Такой возможности лишили.
Но это домыслы. Есть суп!
(Сей факт как транспарант несу)
Суп — царь супов. Суп августейший.
Сверх-ароматный, сверх-густейший,
Из двадцати ингредиентов,
Что существуют конгруэнтно.
Короче, суп. Полдня на суп!
Его я подаю на суд
Своей единственной, которой
Я б не хотел попасть на зуб.
О, не подумайте, что суп,
Подобно своре Карацуп,
Нас охраняет от немирья.
Суп — следствие одноквартирья
И одножизненья. Итак,
Суп водружён на стол. Мастак
Присел, усиленно скромнея.
И я, и суп — всё перед нею.
Секунда. Две. Застыл ноябрь.
Застыло всё. Дымок от «Явы»
Белёсым не ведёт плечом.
Застыл весь мир. Стоит харчо.
…И, смугло-золотую кожу
Блестящей ложкою тревожа,
Ты тихо молвишь: «Знаешь, Макс,
Твой суп нам заменяет ЗАГС».

24.11.2016


***
Как мой город красовался
Перед женщиной моей!
То вовсю гарцуя вальсом
На Аничковом коней,

То размахивая небом
Словно стягом на ветрах,
То Неву тянул как невод
Покровителя-Петра.

Полыхал забытым жаром
По раздумчивым глазам,
Переулком залежалым
Вдруг смятенно ускользал.

Он кормил нас и лелеял,
Хвост пушил как Гамаюн.
Я ж, смеясь, глядел, как клеит
Город женщину мою.

18. IX. 2018

****
У меня в одном окне вороны.
Так сказать, хозяева двора,
Где уже зазеленели кроны,
Потому что всё-таки пора.
Окна те — проводники заката.
Это мудрый и предсмертный свет.
Он стекает grave и legato.
Он уже как будто бы во сне.
Двор мой как средневековый замок.
Он закрыт, замкнут со всех сторон.
Лишь с утра там происходит драма
Вечно что-то страждущих ворон.
А в другом окне буянят чайки.
Эти окна смотрят на Неву.
Режут криком, жалким и отчаянным.
Так недавно умерших зовут.
Птичьи крылья бьют аплодисментами.
Вопли их — как бритвой по груди.
Но рассвета плавное crescendo
Нарастает где-то впереди.
Хоть с ума сойди, да и пора уже.
Дуры-птицы встодесятером!
Только солнца мощное adagio
Усмиряет чаек и ворон.
Тишина. Мгновенная и гулкая.
Тишина, которой не найти,
Берегом, дворами, переулками
Всё сметает на своём пути.
Я очнулся. Мелкими пичугами
Двор омытый радостно журчит,
И звенят по всей моей лачуге
Тонкие скрипичные ключи.

10.V. 2020


ПИЛАТ
Сегодня ночью выпал свет.
И света было много, много.
Он падал хлопьями как снег.
Фонарь маячил одиноко
И как бы звал: «Сюда! Сюда!
Я здесь стою, нельзя иначе!»
Я не узнаю никогда,
Кем маяком он был назначен.
И свет на свет летел из тьмы.
Он был безмолвным и огромным,
Но язвы умершей листвы
Сквозили под сияньем ровным.
Он не слепил, не истязал,
Он был как мир на всей планете,
Но мне казалось, что нельзя
Мне оставаться в этом свете.
Он падал мерно как песок
В часах, единственно нелживых,
А время, пулею в висок
Войдя, застыло в жилах.

23.Xll. 2023



****
А. Новикову
Дайте мне такую тишину,
Чтоб её я обнял как жену.
Чтоб она вошла в меня как в дом,
И навеки поселилась в нём.

Я бы стал прозрачным и большим.
Я бы стал никем не разрешим.
Я бы встал тогда перед отцом
И явил ему своё лицо.

А на нём озёра и поля,
Долгий ветер, снасти корабля,
Шёлк и бархат, зебры и слоны.
Пусть он видит слепок тишины.

Я же до сих пор дурак и враг.
Стиснуто лицо моё в кулак.
И грожу я этим кулаком
Каждому, с кем даже не знаком.

Кто угодно, дайте тишины!
Мы её за что-то лишены.
Беспрестанен и надсаден гул.
Он везде. Я больше не могу.

Тот, кто может — дай мне тишину.
Я прошу немного — хоть одну.
Снизойди же со своих вершин.
Дай одну мне из любых тишин.

Тишина — и явным станет свет.
Тишина. Она на всё ответ.
Ничего на свете громче нет,
Чем сиянье света в тишине.

05.02.2017


****
Как тихо этот день прокрался мимо
С повадками обученного мима.
Но ночь сумела просочиться тише:
Казалось бы, куда, а вот поди же.

Она вокруг ложится слоем ровным,
И пусть не вдруг, но станет дом огромным,
И я, являя трещину сквозную,
Ложусь ничком от ночи одесную.

Казалось бы, ну ей какое дело,
Что рядом с ней надтреснутое тело
Безудержной тоскою иззияло
Под строгой половиной одеяла,

Но — тишина. Она богаче речи.
Она огромней и тоски, и трещин,
Так в темноте похожая излишне
На профиль твой —  беспомощный и хищный.

5.2.2016


****
Мне с тобой не нужно речи.
Речь — прислужье человечье.
Есть у речи берега,
Только мы себе — река.

Речь и нас поймать хотела,
Но у нас иное тело.
Хоть ножом его прорежь —
Не наврёшь ни ложь, ни брешь.

Берега реки — неправда.
Как «вчера» или как «завтра».
Есть вода, и навсегда
Лишь бесполая вода.

Тяжело томиться плотью.
Мы стремимся к половодью.
Мы стремимся проистечь.
Но пока что держит речь.

02.05.2017


****
«Но в оранжевой тьме электрической долгой зари
Драгоценной поры шелестят под ногами приметы,
Только тёмен восток на краю повседневной земли,
Далеко от меня и гранитного берега Леты.

Только вечер плывёт, изумлённо теряясь в ночи,
Уже пьют купола зачумлённую звёздную воду,
И угрюмый закат собирает свои кумачи,
Да старуха-река вспоминает былую свободу.

Мы приходим сюда налегке, без монеты во рту,
Но как мысли о смерти, над нами цветут асфодели,
И в мучительной дрёме все слышим мы музыку ту,
О которой не вспомним, очнувшись к утру в колыбели.

Петербург 1991.

****
Осторожное солнце над острожным мирком,
По нахохленным крышам пробираясь тайком,
Созидает ту явь, от которой грешим,
И в которой прилежно вселенски шуршим.

Расскажите домашним, что жизнь хороша –
На ветру вместе с кашлем отлетает душа.
Что грядёт полнолунье, что Вы любите жизнь,
И что Вам неуютно от крика: “Ложись!” –

Вас поймут, Вас обнимут, Вас усадят за стол,
И поставят поллитра и пряный посол,
И убьют Вас ухмылкой, и: “Ешь балычок!”,
И зелёной бутылкой, где крив ярлычок.

И в неряшливых спорах, мол, не верю властям,
Оглушительный шорох Вас раздавит к чертям.

Не крестя, Вас проводят до самых дверей,
За которыми свора больных фонарей,
На прощание хлопнут Ваш труп по плечу –
И теперь Вы иной, но об этом молчу.

И дорога Вам ляжет под ноги сама,
И немыслимо белой вдруг станет зима,
И нетвёрдо, но все ж, и при полной луне
Вы пойдёте в неслышной другим тишине.

Петербург  1993

****
Ночь летит голубкой лунной,
Пряча звезды на крыле,
В голубой фате июнной,
Наклонённая к земле.

Нас, бредущих неуютно,
Одевает тихо в тень
Уходящий поминутно
Наклонённый к ночи день.

Лев гранитный чешет гриву.
И да будет так, пока
Не прокатится, к заливу
Наклонённая река.

И пока тюльпанным роем
Фонари, лучась, висят,
Наклоняясь над Невою
На немыслимых осях.

Но твои зрачки, две вишни,
Утонули в высоте.
Я иду, недолюбивший,
Наклонённый к пустоте.

Как привычна эта рана!
Сердце – вечная мишень…
Дай нам Бог дойти до храма,
Наклонённого к душе.

Ждёт меня иная небыль,
И тоскливей, и грубей,
Но, прощаясь, вижу небо,
Наклонённое к тебе.

Петербург, 9-10июня 1998 г.

****
Безумная воздвиглась высота
над  миром, что от вечности отколот.
Моя душа по телу разлита
и вместе с ним испытывает холод.

Сто тысяч лет сегодня пронеслось.
Из них я пролежал в постели сорок.
Бессмысленно, с отмашкой на “авось”
глядел вокруг, как устрица из створок.

Таких, как я, не любят, но не бьют —
камней полно, но меньше тех, кто грешен.
И в этот мир я верю как в приют
Птенцов, повыпадавших из скворешен.

1997

****
Знаю — мне не ходить в атаманах.
У меня только крошки в карманах.
И на ярмарке, жаркой да хищной
Я и нищий, и жалкий, и лишний.

Я стою балаганным уродом
Пред честным и кромешным народом,
И под лай и визжание жизни
Я дарю свою душу Отчизне.

Ах, за что мне такая обуза!
Кто избавит от тяжкого груза?
Без неё как я зажил бы лихо!
Мне по нраву такая шумиха.

Я бы вместе с толпою буянил.
Я бы землю вконец изызъянил!
Я бы мог стать душою народной,
Но один, без своей сумасбродной.

Что мне делать с душой нелюдимой?
Только как ни крути, мы едины.
И стою я шутом балаганным
Пред народом своим окаянным.

Стать бы хлебом с румяною коркой,
Да бутылкой с настойкою горькой.
Да расставить по кругу стаканы:
Угощайся, честной-окаянный!

А душа, коль такая дурёха,
Коль ей здесь неуютно и плохо,
Пусть поднимется, радуясь воле,
Над моею последнею болью.

Пусть поднимется в горние дали.
Пусть летит в незнакомой печали
Там, где воздух от вечности синий,
Над костром, что зовётся Россией.

1992


****
Я шёл домой, и вдруг меня настиг
Как будто выстрел. Господи, прости
За всех замёрзших, замерших во тьме
Среди зимы, по горлышко в зиме.
Они стоят с протянутой рукой,
А я иду в свой крохотный покой.
Иду как вор, не поднимая взгляд.
Хоть самому вставай в молчальный ряд.
Среди зимы, голодной и большой,
Они стоят с протянутой душой.
Мне в эту душу нечего вложить,
И я бреду сквозь них как Вечный жид.
Я не молю, я требую — прости! —
Что я могу вину свою нести.
Что я могу ещё идти во тьме
Среди зимы, по горлышко в зиме.
И путь мой — от стыда до покаянья.
А небеса несут им подаянье,
И сыплется с небес, неждан-негадан,
Пречистый снег в ладони словно ладан.

14.XII.2022


Автор (гнусавым голосом):

— Давным-давно, на рубеже тысячелетий, ваш покорный слуга имел счастье (несчастье, честь, возможность, дурость — нужное подчеркнуть) учиться в Литературном институте им. Горького на семинаре поэзии (кафедра Ю. П. Кузнецова, царствие ему небесное). И было однажды дано ему (да мне, мне, балбесы!) задание по практической так называемой грамматике — составить некий спонтанный текст, выглядящий законченно (ибо кафедра творческая, а не абы какая). И что же увидел наш не очень юный бурсак, войдя в аудиторию? На чёрной-чёрной доске белым мелом были начертаны ГЛАГОЛЫ. Они не жгли сердца людей — это впоследствии предстояло сделать нам, неофитам от литературы. Нет! Они просто мерцали своим инфинитивом, вызывая в нас, первокурсниках, неоднозначное чувство — что-то вроде смеси азарта с негодованием. Ибо каждый из означенных глаголов имел отношение к процессу приготовления еды. Нет, вру. Это сейчас — еды. А тогда (студенты, полусмутное время) — ЕДЫ! То бишь — жарить, парить, мариновать, солить, печь и т.д. Короче — вот ингредиенты, а через полтора часа будьте любезны предоставить готовое блюдо. Ах да! Сверхсмысл упражнения! Надо было приготовить блюдо под соусом одного и два «н» в полных и кратких причастиях и прилагательных. Загвоздкой это не было, но рубежи обозначило.

Время пошло, пара началась. Заскрипели перья, у интровертов повысунулись языки. Смысл начал сгущаться. И тут внезапно в аудиторию с топором в руках ввалилась Муза. Её взгляд был тяжёл и свинцов. Топор напоминал гипертрофированную бритву Оккама. Поведя мутными очами, она сфокусировала свой взгляд на мне, по-снайперски прищурилась, решительно подошла и с хеканьем опустила свой фетиш мне на макушку (для продвинутых — чётко на сахасрару).

Треск! В моей чадной голове возникла кокетливая зигзагообразная трещина, зияиющая клубящимся абсолютом. Время остановилось, и как кровь потекли строки. Забегая вперёд, похвастаюсь, что эта силлабо-тоническая юшка имела впоследствии настолько большой успех, что в течение нескольких лет преподавалась как эталонный пример вдохновения на заданную тему. «Когда б вы знали, из какого…»

Дальнейшая субъективка не так уж актуальна. Годы отрастили ноги и прошли. Я всё ещё докапчиваю измождённое мольбами небо. Киты выбрасываются, вышвыриваются на берег. И в Альфа-Центавра всё также главенствует невежественное «Ц». Да… Но когда-то.. Когда-то я взял и вытащил из небытия эти забавные (забавнее меня) и бессмертные (безгрешнее меня) строки:

ОДА ЕДЕ
(На правах экзерсиса)

Еда! Как много в этом звуке,
А также запахе слилось!
О, фаршированные щуки!
Вы, пропечённые насквозь,
С подрубленными плавниками,
Немного смазаны жирком,
Блестите медными боками,
Уж не жалея ни о ком…
Но этой пищей иудейской
Не ограниченны умы.
К какому ж из кухонных действий
Прилежно обратимся мы?
Вот океан лещей солёных…
Он мне дороже всех стихов.
И груды милых, прокопчённых,
Отговоривших языков.
Ошибся Гёте! Мефистофель
Не тем героя искушал.
Поднёс бы жареный картофель —
И вот вам Фауста душа.
А нашпигованные жабы?
А вяленые червячки?
Китайцем был бы я, когда бы
Я русским не был бы! Почти…
Я расскажу вам самый страшный,
Свой самый непотребный сон:
Я ЗА СТОЛОМ! Но где же брашна?
Где звон бокалов в унисон?
Ни мелкорубленных салатов,
Ни маринованных грибов,
Ни устриц, ни варёных раков,
Ни пропечённых пирогов.
Неправда ль, ужас? Измождённый,
Я просыпаюсь и бегу,
Вгрызаюсь в окорок верченый
И подсоленное рагу…
Еда! Божественная мысль ли
Иль демонический искус —
Не знаю я. Но в этой жизни
Ты — главное из всех искусств!

1999

****
Я тебя помолчу. Наши ссоры как сор,
Что, казалось бы, чуть поменяли узор
Откровений, мурашек, спинного хребта.
Откровенных мурашек спинного хребта.
От кровей наших солнце блуждает впотьмах.
От корней наших сорвана наша резьба,
И ни света, ни тьмы. Колокольно смолчав,
Я тебя обретаю сейчас.

27.01..2018

****
«У нас не беды люты,
А люты холода.
Когда бы у Малюты
Мы сгинули — то да!
Но нам Иван Четвёртый
Давно уж не грозит.
Он много лет как мёртвый,
А вот мороз сквозит.
Он щерится по щелям
И проникает в
Урочище постели,
Убранство головы.
А мы с тобой, пригревшись,
Мурыжим путь земной.
Я, как обычно, грешен,
Но ведь и ты со мной.
У всех по Сеньке шапка,
И я, признаться, рад,
Что счастье хоть и шатко,
Но шапки не горят.
У нас тепла с лихвою —
По тридцать шесть и шесть.
Накрыться с головою —
И нас зиме не съесть.
А после добрый Цельсий
Вдруг вспомнит о Земле.
Давай не строить версий,
А просто быть в тепле.

06.01.2017


****
Шёл заяц. Утомлённые пейзане
Слегли колосьями под солнечным серпом.
Но заяц шёл – без дум, без притязаний,
Без памяти, без мыслей о «потом».

Он просто шёл, влекомый высшим смыслом.
Трава пред ним сминалась на корню,
Пока река блестящим коромыслом
Не преградила зайцеву стерню.

Казалось бы – смирись, упрямый путник!
Иль отдохни, иль вдоль свой путь направь.
Но лишь рассудок тешат эти плутни.
Ступила лапа на речную рябь.

Ничто не колыхнулось, не качнуло –
Ведь заяц шёл, как путь его пролёг.
Лягушки в камышах мерцали снуло,
Спал в трещине древесной мотылёк.

Когда есть Путь – преград не существует.
Пока есть Цель – сомнений не дано.
А полдень беззастенчиво лютует
И чёрное призывно шепчет дно.

И заяц шёл. Не больше и не меньше.
Вода, земля – он равен был всему.
Но вдруг раздался крик. Одна из женщин,
Что принесла обеднюю суму,

Его узрела: «Люди, люди! Заяц!
Да нет, не там! Смотрите, на реке!»
Десятки взглядов, в путника вгрызаясь,
Его зажали словно в кулаке.

И будто что-то хрустнуло, сломалось.
И всё вернулось на круги своя.
Лишь на реке круги. Какая малость!
Зато вода мокра, тверда земля

9.01.2015



«Форма — лишь следствие некой наполненности. Той, неуловимой, которая и даёт истинность любому произведению. И если ты будешь двигаться изначально от формы — получится, как раз, пустышка с той степенью мастерства и исполнения…

Но при этом она не будет сиять. Она может быть красиво раскрашена, как какая-нибудь хохлома… Но Света в ней не будет!

И в ней не будет той метаправды, метаистины, которая является огнём и толчком для настоящего творчества. Потому что, на мой взгляд, творческий человек не хочет творить, но он не может этого не делать, когда в нем этот огонь вспыхивает».

Максимилиан Потёмкин.