Продолжение в Топосе. Жестокие игры. 28 мая 2024

Камешек

Из своего детства в коммуналке я помню такой эпизод. Однажды я подралась во дворе с одной девочкой – мы не поделили какой-то красивый камешек, который нашли одновременно. Нас, ревущих, с расквашенными носами, растащили в разные стороны. Я была вне себя от горя и гнева: камень остался у моей противницы. Когда же нас отпустили, мы снова бросились друг к другу: я – с воздетыми кулаками, а она – с протянутой ручкой, в которой лежал этот камешек. Она хотела отдать мне его. А я не заметила этой доверчиво протянутой руки и по инерции ударила девочку. И в тот же момент увидела её разжатую ладонь. И глаза, в которых застыли недоумение и обида.
Мне стало нестерпимо стыдно. Я машинально схватила камень, бросилась домой и долго плакала там, уткнувшись в подушку. Меня мучили раскаяние, угрызения совести – чувства, которым я тогда ещё не знала названий. На другой день я решила вернуть камень девочке, но во дворе она больше не появлялась. Потом я узнала, что они переехали.
Позже, когда прочла у Лермонтова: "и кто-то камень положил в его протянутую руку", испытала чувство потрясения и стыда. Хотя я его тогда не положила, а взяла из протянутой руки, но по сути ведь сделала то же самое.
Меня эта история долго мучила. А лет через семь к нам в класс привели новенькую, и я сразу узнала в ней эту девочку. Её звали Люда Орешникова. На перемене я подошла к ней и напомнила о том случае. Мне хотелось – пусть запоздало – как-то загладить свою вину. Но она ничего этого не помнила и только посмеялась.


Жестокие игры

Дома у меня было много кукол. Я играла с ними в разные игры, которые сама придумывала: в парикмахерскую (после чего многие из них лишались своей шевелюры), в больницу (что кончалось для некоторых ещё более чреватым для их внешнего вида хирургическим вмешательством), в школу. Последняя была моя самая любимая: я рассаживала кукол перед собой и рассказывала им всё, что накануне прочла (это, видимо, и было предтечей моих будущих лекций). Привычка говорить долго и много продолжилась в школе, и когда меня вызывали к доске, весь класс облегчённо вздыхал: это на весь урок. Значит, никого больше не вызовут.
В детстве у нас во дворе играли в одни и те же игры, передающиеся из поколения в поколение: прятки, «крысы», «штандр» и др. Мне это всё было неинтересно. Я придумала игру «в бандитов». Игра заключалась в том, что мы смотрели сквозь щель для почты в парадной двери на улицу и высматривали «бандитов», то есть каких-то расхристанных, страшноватой наружности, разбойничьего вида прохожих.
Побеждал тот, чей «бандит» страшнее. Игра была азартная. В нас просыпался охотничий инстинкт.
– Вот бандит!
– Я первая увидела!
– Мой!
– Нет, мой!
Особенно много «бандитов» появлялось в дни получек в предвечернее время.
Эту колоритную фигуру я заметила издали: шапка набекрень, пальто нараспашку, горлышко бутылки из кармана торчит, глаза мутные, кровью налитые. Я обрадовалась и закричала, высунувшись из своего укрытия:
– Вот бандит так бандит! Всем бандитам бандит!
– Дура! Это мой отец! – возмутилась подруга Ленка.
Больше мы в эту игру не играли.
Помню, у нас в семье была такая игра: перед сном, уже лёжа в постелях, мы по очереди загадывали какой-нибудь предмет в комнате, называя первую букву этого слова. А остальные пытались его угадать. Однажды я загадала предмет на букву "ч". Мама, отец, брат перебрали всё и, отчаявшись, сдались. Тогда я торжествующе выпалила: "челевизор!" Правда, "челевизора" у нас тогда ещё не было, он появился позже. Смотреть "кино" мы отправлялись по выходным на Ульяновскую, к бабушке. И это был праздник. В той же бабушкиной квартире в соседних двух комнатах жила семья её сына, дяди Славы: он с женой Тамарой, две дочки-двойняшки, мои ровесницы, Нина и Ира, и сын Валера, ровесник моего старшего брата Лёвы. Телевизор был маленький, с линзой, но тогда других и не знали.
С сестрами мы росли вместе: бегали зимой на каток в Детском парке, катались с горок во дворе, устраивали любительские спектакли. Вернее, устраивала я. Сама придумывала сценарий, раздавала роли (мне, естественно, главную), потом показывали сие действо во дворе, предварительно разнеся по почтовым ящикам красивые приглашения. А переодевались в сарае. Помню, первый спектакль назывался «Глухая Машка» – про что там было, уже не помню. Потом начала было ставить «Звёздного мальчика», но сестра Ирка воспротивилась играть мать-нищенку, требуя себе главной роли, из-за чего мы поругались и наш дворовый театр распался.
Мне скучны были наши обычные дворовые игры, и я всякий раз изобретала новые. Однажды придумала игру "в смерть". На бумажках писались разные виды смерти, преимущественно экзотические: "умрёшь от укуса змеи", "погибнешь в войну", "убьёт молния" и т.д. Бумажки перетасовывались, и каждый из шапки вытягивал "свою смерть". Это щекотало нервы.
Помню, как двоюродный брат Валерка вытянул однажды бумажку со словом "расстреляют", и как мы все тогда смеялись. Недавно я вспомнила об этом, и меня буквально бросило в дрожь. Это невероятно, но то дурацкое предсказание сбылось. Валерка был расстрелян в подъезде своего дома в Москве летом 1998 года. Он только что заступил на должность замдиректора аэропорта "Шереметьево", но не пробыл на ней и месяца. Отказавшись кому-то подписать какие-то бумаги, он поплатился жизнью.

Играли в смерть, ей щекотали пятки –
я во дворе придумала игру.
Наскучили все эти жмурки, прятки.
Томили мысли: как же я умру?
 
Бумажки перемешивали в шапке – 
любой из нас тогда был глуп и мал, 
но подходил ни валко и ни шатко
и жребий свой зловещий вынимал.
 
Придумывали, как поинтересней,
и были смерти редки и сочны.
Как десять негритят из детской песни,
не знали мы, что все обречены.
 
Что всё это стрясётся с нами вскоре...
Смертяшкина не любит, когда с ней
заигрывают… и мементо мори
напомнит о себе в один из дней.
 
Валерке выходило: «Смерть от пули».
Мы хохотали: «Ты в бою бывал?»
Был киллером расстрелян он в июле
у дома в девяностых наповал.
 
«Машина переедет» – вышло Лёвке.
Смеялись: «Надо жить среди кобыл».
И воздуху мне не хватает в лёгких...
Нет, не машина… поезд это был.
 
Летели глухо земляные комья,
летели жизни – со счетов собьюсь...
Володька, Люська… Про других не помню.
Уже звонить и спрашивать боюсь.
 
Всё чаще выплывает мне из дали,
как ту бумажку я тяну со дна...
«В войну погибнешь» – как мы хохотали,
какая на фиг к лешему война!
 
Но вот уже над нами эта гидра…
И я, ловя последнюю зарю,
как будто бы уже на ней погибла
и с вами с того света говорю.

Продолжение следует