А ночью я проснулся...

Странная черёмуха растёт у меня во дворе. Цветёт, но не пахнет. Целый день ходил мимо неё, всё принюхивался: никакого запаха. Вечером, покончив с делами и собираясь уже уходить со двора, ужинать да и ко сну, наломал веточек с кипенно-белыми цветками, принёс их домой, воды в литровую банку налил, в воду таблетку аспирина бросил (слышал где-то, так делают, мол, дольше не завянет), веточки-цветочки эти, значит, в банку, банку на серёдку стола. Красота и загляденье. Мысль была, что, возможно, в домашнем тепле, очнётся черёмушка, порадует ароматом. Всуе. "Ах ты, - думаю, - такая-сякая, дрянь ты разэтакая! Пустое место ты, а не черёмуха". Взял да ещё и фригидной почему-то обозвал по совсем уж каким-то диким ассоциациям. И рукой махнул.

Чего проще: макароны вчерашние разогреть да пару сосисок дешёвых отварить. Готов ужин. Поужинали. Я, дядя какой-то в телевизоре за компанию (но тот в шикарном ресторане, правда) и паучок Афанасий. Паук у меня есть свой, домашний. Во-о-он в углу паутина висит. Я, хохмы ради, имя ему дал. Пробежит иногда Афанасий по полу маршрутом откуда-то из-под плинтуса под диван. Деловитый такой. А может, и не он. Может, родственник его. Не трогаю, пусть. Божья тваринка. Всё шуточки это, конечно. Э-эх, кошку бы хоть что ли завести...

А ночью я проснулся.

Я проснулся около половины третьего часа. В краях наших наступало удивительное, чудесное время белых ночей, и уже рассвело, и солнце уже восходило, и птицы пели, щебетали, радовались жизни птицы, и всё было хорошо, и преотлично всё было, но томило меня и гнело непонятное, но так уж хорошо известное русскому человеку чувство, когда мается что-то внутри, называемое душою, и когда тянет писать грустные, печальные стихи, и хочется отчего-то (отчего!?) курить и плакать. Плакать. Горько, навзрыд. А комнату, дорогие вы мои друзья, люди вы мои хорошие, комнату наполнял густой, восхитительный черёмуховый аромат... Он был божественен, этот аромат. Он перекрывал все гнусные и грустные запахи неустроенного холостяцкого жилья: запах табака (прокурено всё насквозь), прокисшего супа (всё руки не доходят кастрюлю намыть) и вонь, чёрт меня возьми совсем, нестиранных носков... «Вот так... А я её, того... фригидной...» — ошарашенно оборвалось во мне. Черёмуха благоухала.

Черёмуха благоухала, и я вдыхал, вдыхал это благоухание и смотрел в окно на наступающее солнечное июньское утро сквозь пелену наполняющей глаза слезливой влаги. И потекли мысли, хорошие, добрые мысли потекли. Чтобы были все здоровы: близкие, родные, друзья да и не друзья, никто чтобы не болел, чтобы всё у всех было хорошо, чтобы любовь была (любите, люди!), счастье чтобы было, не где-то там за туманом, а вот здесь и сейчас, простое, спокойное человеческое счастье. Чтобы закончилось бы уже всё на Украине, не рвались снаряды, не гибли люди. Ни взрослые, ни дети. Слышите!? Дети гибнут! И родители хоронят детей, порой малышей совсем, а ведь это страшно, ведь это нет ничего страшнее, когда хоронят детей родители. Ну как им после жить дальше?

Черёмуха благоухала. Прости меня, доброе, славное дерево! Прости за то, что так быстро, так сразу в тебе разочаровался и перестал верить. Простите меня, люди! И в вас я часто разочаровывался и не верил, а вы всегда, всегда приходили мне на помощь в трудную минуту. Да, я малодушен и слаб. И я подводил вас, когда вы рассчитывали на меня, подводил, потому что в себя не верю тоже. И за это прошу прощения. Я так неуверенно, так трусливо шагаю по жизни. Я одинок. Я одинок, потому что слаб, труслив и малодушен. Простите мне мою душевную инвалидность.

Утро тем временем вступало в свои права. Уверенно и сильно. Солнце поднималось всё выше, загудели проезжающие машины, появились прохожие, заурчали по деревне бензокосы... Маета отступала. Далёким, невсамделишным, какой-то дикостью казалось пережитое мной ночью. Прощения ещё просил, дурень. Нужно-то оно кому... Такого-растакого! Вот опять пробежал по полу Афанасий, на этот раз из-под дивана за кресло. Бежал Афанасий, как мне показалось, будто недовольный чем. Подумалось: вдруг паучок слышал мои мысли, и они, мысли эти, очень ему не понравились. Ведь он очень жизнерадостный паук, мой милый Афанасий. В самом-то деле! Такое утро! Солнце тёплое, небо чистое, высокое, синее, трава зелёная, изумрудная даже трава. Сорок три — это не возраст, не надо людей смешить, и одиночество — штука поправимая, и всё ещё будет хорошо, всё впереди, а надо только поставить себе цель и идти к ней, стремиться, не трусить и верить. Ведь так же это, люди, ну ведь правда же, друзья, а?

А птицы гомонили и гомонили. И весело, и озабоченно, и как-то яростно, ну прямо отчаянно звенели птицы. Прислушаться — и можно различить в какофонии этой птичьей, как одна какая-то птаха выводит упрямо, безостановочно и бесперебойно: «Жи-и-ить, жи-и-ить!»

Кошку всё-таки заведу. Или собаку. Черёмуховый букет стоит, не вянет. Аспирин, верно, помог.

Александр Петров. Судрома. 1.06.2024.