О слонах и не только венок из короны Lorem Ipsum

Посвящается моему другу Крису Раймонису

Магистрал

Его вина – в разбавленном вине,
в разбавленном, похоже, чем-то крепким.
А далее – Есенин на слоне,
округу обводящий взглядом цепким.

И ладно слон, слонам у нас почёт –
то редкий зверь, могучий и прекрасный!
Но для чего к Есенину влечёт
того, кто лечит бритвою опасной

непостоянство летнего тепла?
Встаёт заря над гибельным простором.
Наполненная водкой пиала
становится для тела прокурором.

След, на земле оставленный, небросок,
как в целом не законченный набросок.

1

Его вина в разбавленном вине.
На дне стакана – в самой глубине –
струит исток, рождающий молву
об истине, которая мала.
Мы начинаем письменность в хлеву –
во славу ли, в угоду волшебству?
С потёртых рун стекает каббала...

А можно ли исчислить бытие,
входя нагим в святое питие?
В любую реку дважды – не вопрос!
Но коль в составе разомкнулись сцепки,
то образ сквозь метафору пророс
по принципу святых Метаморфоз,
разбавленных, похоже, чем-то крепким.

2

В разбавленном, похоже, чем-то крепким
растворены не скрепы – только скрепки,
и оттого надежде выдан луч,
блуждающий по берегу заката:
он пристален, а стало быть живуч,
парадоксален, девственен, текуч,
как в ре миноре вечная токката.

Рождение предсказано шаманом,
что правит беспокойным океаном
в слова соединяющихся чувств.
Не мистика ли – буквы на окне,
они для нас важней иных искусств.
Опять теряет нить уставший Пруст,
а далее – Есенин на слоне...

3

А далее – Есенин на слоне
в нездешней допотопной новизне
лихим аллюром движется вперёд.
Он горд собою – полон чемодан,
при этом не стесняется и врёт,
о том, что четверть месяца не пьёт.
В подушку плачет глупая Дункан,

ведь он – поэт, которых поискать.
За волосы его не оттаскать,
не вытолкать взашей из мезонина,
хоть заслужил напёрсток с ядом терпким.
Она его прощальная фемина...
А он – довольно редкая скотина,
что рыщет по округе взглядом цепким.

4

Округу обводящий взглядом цепким,
городовой снимает с пальцев слепки,
коллекцию помножив упырей.
Сияет ночь. Простужена аптека.
Влачится за действительностью гей.
В плену надмирно созданных огней
не видно ни лица, ни человека.

Порой, увы, действительность жестока –
выводят из людей седого Блока
и в бестелесность обращают дух.
Слеза из ока мёртвого течёт.
Ещё три раза не пропел петух,
надменным криком рассекая слух.
Разбужен слон – слонам у нас почёт...

5

И ладно слон – слонам у нас почёт.
Слепая мышь по вечности течёт,
замыслив описуемую пакость –
прогрызть опять во времени дыру.
И в этом есть таинственная благость –
такая, что становится не в тягость
бухнуть на Валтасаровом пиру.

Об этом, кстати, повествует Бродский,
с ним рядом курит трубку Заболоцкий,
восторженно взирая на жука,
что, не заметив замысел всевластный,
полёт предвосхищает в облака,
перемещаясь в птицу и хорька –
то редкий зверь, могучий и прекрасный.

6

То редкий зверь, могучий и прекрасный,
то сброд людской – по сути разномастный,
то кошка в иллюзорном гамаке,
то месяц, то луна глядит с испугом,
то лесть вообразима в далеке,
то медленно рука скользит в руке,
сближаясь с каждым выписанным кругом.

На небе самолёт нарисовался,
в нём пассажир невидимый остался,
что контрабандой вылетел в Харбин.
И, словно охмелевший звездочёт,
среди светилом выжженных равнин
кричит: мол, он поэт и гражданин
и что его к Есенину влечёт...

7

Но для чего к Есенину влечёт
простую душу? Не оплачен счёт?
Печальный слог слезою запоздалой
стекает по безжизненности дня.
И некогда довольствоваться малой
иллюзией задумчиво-усталой,
меняющей пол-царства на коня.

Совместную судьбу переживать
с придумщиком, которого призвать
пора туда, где туча небо кроет.
Играя с укротительницей страстной,
он сам себе смеясь могилу роет,
но втихаря визитом удостоит
того, кто лечит бритвою опасной.

8

Того, кто лечит бритвою опасной,
мы сквозь сюжет проводим нитью красной,
он в образе живёт проводника
заклеенного на зиму вагона.
На узловых дрожит его рука
от рухнувшего в рюмку коньяка.
Трясётся мир на стыках перегона.

Затёртый в бесконечности поэт,
транжира, соблазнитель и эстет,
стяжающий в ладони междометья,
беззвучно пел, когда она спала.
Всегда чужой в тиши тысячелетья,
смыкал миры в манящие соцветья
непостоянством летнего тепла.

9

Непостоянство летнего тепла
соединяет пылкие тела,
но странен путь, очерченный Гюго –
любовь не сохранить в двоичном коде.
Она отныне меньше одного,
ей целое не склеить из того,
что принято носить согласно моде.

Поэзия, ласкающая слух,
рождается, где истомлённый дух,
собою провоцируя пожар,
становится для счастья беглым вором,
но рифмы упоительный нектар –
отчаянья глубокий перегар –
встаёт зарёй над гибельным простором.

10

Встаёт заря над гибельным простором.
Играет Смерть печальным перебором.
Слова стремятся с пеплом породниться
над головами сгинувших предтеч.
Рука к перу восторженно стремится.
С небес слетает божия ресница.
И снова мир преобразован в меч.

О, вереница странников усталых,
вы – лучшие из братьев наших малых,
великого прозрения сыны,
для вас, увы, действительность мала...
Сменяются предсказанные сны:
в мистериях сакральной новизны –
наполненная водкой пиала.

11

Наполненная водкой пиала
подъемлет к небу хрупкие крыла
Пегаса, обречённого на вечность.
Возможно там, в задумчивой тиши,
незримыми воспринята беспечность,
как высшая по сути человечность,
записанная отсветом души.

Строка. Её объёмы таковы,
что выход за пределы головы
в открытый мир условно неизбежен.
Пресытившись обветренным минором,
неясный смысл сознанием процежен,
и океан познанья, что безбрежен,
становится для тела прокурором.

12

Становится для тела прокурором
безумец, управляющий затвором,
надменно разрывающий пути,
ведущие к означенному сроку
в бессмертие. И чашу пронести
не вправе тот, кто вынужден пасти
того, кто прикасается к истоку.

Нестройность мысли кажется живой.
Её растят сумбурной головой,
а после выпускают на страницу.
И вот она – чуть слышный отголосок –
напоминает сказочную птицу,
впряжённую в святую колесницу,
чей след, земле оставленный,  небросок.

13

След, на земле оставленный, небросок.
Тельняшка жизни – зебра, из полосок
которой составляются года.
Их тон не изменяется заклятьем.
Горят мосты. Взрывают города.
Любимые уходят навсегда
из сердца, измождённого распятьем

недолюбви. Поэт всесилен, но
скрипит в чужих руках веретено  –
лишь старшая сестра обрежет нитку.
Утонешь в нечитабельности сносок,
прервав строку – иль, принимая пытку,
доверишься загадочному свитку,
где только незаконченный набросок?

14

Как в целом незаконченный набросок,
из терпких букв выходит недоносок
в чистилище логических цепей.
Выковывая знаки заклинаний,
чьи жизни проживает лицедей –
властитель дум, потребностей, идей,
держатель звёзд, объект для порицаний?

Поэт – его имён не перечесть –
и кажется, что в каждом что-то есть
от вольного величия Вселенной.
Он мчится на серебряном коне...
А где-то остаётся неизменной
строка о странной страсти откровенной,
её вина – в разбавленном вине.

22 ч. 50 мин.    26.05.2024 года