О спиртном

О СПИРТНОМ

ПЬЯНЫЙ

Шел пьяный по дороге
И ему казалось:
Улетели его ноги,
А тело на земле осталось.
Ветер бедного качал,
Как волны лодку в море,
Про себя он размышлял:
«Пьяные все, что ли?
Ну, а это, что за дева
Мне руками машет?»...
К ней идет он смело,
От радости аж пляшет.
Тонкий стан ее ласкает,
Груди пышные целует...
От страсти млеет, тает,
Сердце радостно ликует.
Подходит сзади его друг:
«Ты чего остановился?»
«Друг мой, я влюбился!»
Тот смотрит – никого вокруг.
«Ты что, смеешься надо мной?
Никого здесь нету!»
«Друг мой, ты слепой!
Не видишь деву эту?
Не дева это – роза!
Глянь, какая грудь у ней!»...
«Друг мой, это же береза!
А это – нарость без ветвей!».

Сук

На Фоме штаны болтались,
И последние порвались:
За сучек он зацепился –
Тут Фома как разозлился.
Стал ломать негодный сук,
Старался, тужился… и вдруг
Этот сук как затрещит,
А жена как закричит:
- Что ж ты делаешь, слепой?!
Пьяница… Такой-сякой?!
Пошто ты крюк сломал, подлец?!..
Пригляделся удалец:
Он держал в руках не сук,
А дверной железный крюк!
- Погоди срамить, жена…
В нашей хате сатана!..
Тут недавно сук торчал,
За него штаны порвал…
А ты… о Господи святой…
Только что была сосной!..
Я за сук твой зацепился!
Сказал Фома и окрестился…

СПИРТНОМУ

Страшнее измены, страшнее чумы,
Страшнее убийства и нищей сумы.
Ты ль не измена, ты ль не чума,
Ты ль не убийство, не худая ль сума?
Ты – горькое зелье, что пьешься так сладко,
Ты даришь веселье, которое кратко.
Ты мутишь рассудок, ты стелешь туман,
Ты – самый коварный и скверный изъян.
Ты ставишь капканы, ты сети плетешь,
Ты рушишь надежды, ты жить не даешь

ЗАЧЕМ ВЫ ПЬЕТЕ, МУЖИКИ?

Зачем вы пьете, мужики?
Иль другой забавы нету?
Иль не к. чему прикласть руки?
Расскажите по секрету.

Чем влечет сия отрава –
Вкусом, крепостью, дурманом?
Почему вы дали право
Совестью владеть стаканам?

Иль вокруг плохие бабы? –
Так в других краях ищите.
У дорог всегда ухабы,
Их умело обходите.

Легкой жизни не бывает,
Ее не просто обхитрить,
Она ошибок не прощает,
Вином ее не усыпить.

***
Вот страница сорок четыре –
Сорок четыре года.
Сижу одна в пустой квартире,
Жду слугу народа.

Он слуга, а я – ворона
Белая в полоску.
Вон идет, гляжу с балкона,
Причащенный в доску.

Он ползет в чужую хату,
На постель чужую...
Замочил вакхал зарплату –
Носом верно чую.

Будет бредить он голодный,
Лежа на подушке,
И просить воды холодной
У какой-то шлюшки.

***
Обед у царицы, по обычаю на Руси, был грандиозен и плотен. После первого блюда – жаренных лебедей и запивки в кубках из мальвазии, пары стряпчих выносили на широких серебряных блюдах бараньи и свиные головы с хреном и сметаной, тетеревов под шафраном, журавлей под взваром, павлинов медвяных, лососину с чесноком, зайцы с яблоком и черносливом… К «разгонному прянику», то бишь прянику, который можно было взять с собой за пазуху и отнести домашним как гостинчик с пиру, Корб и товарищи его не раз сбегали от застолья на задний двор к высоким «козлам». Под «козлами» стояли бочки. Задыхающееся от обеда гости валились в срубы животом и щекотали себе глотки фазаньим иль павлиновым пером, врученным на входе чашечным, чтобы освободив желудок, вновь до горла его набить… На некоторых бочках иль опорном бревне «козла» – в шутку ли, в намек – не угадать, были выжжены слова:
«Жри блюда' родного края,
Иль оскверни'шь вход у рая».
(Из моего романа Анна Иоанновна)

***
Из-за полога шатра вынесли поднос с высокой чашей. Под усыпанном алмазом вместо чешуи хвостом пышногрудой, обнаженной русалки светилась золотая надпись: «Его ***йшество, наместник Бахуса всевинный папа-патриарх».
Петр, расставив широко ноги, встал у стула старика и поднял чашу над его головой.
- Рукополагаю аз, старый пьяный, сего нетверозого во имя всех пьяниц, во имя всех скляниц, - твердо и размерено произносил бывший ученик. – Во имя всех зернщиков, во имя всех дураков, во имя всех шутов, во имя всех сумозбродов, во имя всех уродов, во имя всех лотров, во имя всех водок, во имя всех вин, во имя всех пив, во имя всех медов, во имя всех каразинов, во имя всех сулоев, во имя всех браг, во имя всех бочек, во имя всех ведр, во имя всех кружек, во имя всех стаканов, во имя всех карт, во имя всех костей, во имя всех бирюлек, во имя всех табаков, во имя всех кабаков – яко жилище отца нашего Бахуса. Пизинь.
-----
Петр улыбнулся вновь и заключил его в объятья. – Верю, что от сердца говоришь, не лизоблюдничаешь, как другие. От того у сердца и держу. – царь выпустил любимца из огромных рук и снова принялся разглядывать всеобщую мистерию. Подметив ближних из Московского двора в пикантных позах, нагишом, при деле, он ухмылялся, хмыкал, что-то занося себе на ум… Бравые кирасники аль полковые – тут их было лишь десяток, на девах ехали верхом, подкомкав под себя, придерживая спину, иль оседлав кобылок сзади, косы на запястья, намотав, хлеща зады им на скаку; ленивые и плотные бояре отдавали свой отросток хватким бабам, и, те хозяйничали им как того хотели сами, бояр была забота подоле продержаться, щедро напоить старальниц, да на ногах стоять, чтоб не свалиться в воду. Было два попа: прицепив к сенным свои кадила один сбоку, другой впереди, вперев затуманенные очи в небо, они молились, оделяя девок благодатью: «Господи, меня помилуй…» и «Отпусти мои грехи, Отец…».
(Из моего романа Анна Иоанновна)

***
Я хочу напиться,
Чтоб голова была пустой,
Обо всем забыться,
Не грешной быть и не святой;

Забыть друзей, любовь,
Что душу мне сжигала,
Чтоб равномерно била кровь,
Чтобы спокойно спала;

Чтоб запретное орать –
Кто пьяную осудит?
Подлецу по морде дать…
Утро трезвостью разбудит.

Мадама и герла

В модерной упряжке: вся в коже, в шелках,
В бренде и в злате: на шее, в ушах,
На перстах холёных – перстни, маникюр;
Из спа, в космети, будто в бра абажур,
Подходит мадама к девчонке-винтаж:
Одетой неброско – ширпотреб, трикотаж,
И енчит тоскливо: «Рубля, случьем, нет?
Вина или пива, чипсы, сигарет?..»
Девчонка подъемлет в удивленьи глаза:
Нехитрый планшетик в руках; бирюза
Исполнена грусти и тайной тоски,
И мысли по устью житейской реки
Плывут, как лебёдки: одна за другой…
Во взоре молодки – вселенский покой…
«Нет, дама, простите, вина, сигарет…
И пива не пью я, рубля тоже нет –
С собою не взяла я свой кошелек…» –
Девчонка сказала, украдкою с ног
До самой, до шляпы ее оглядев,
Невольно от вида герлы обалдев.
«Что этой-то надо, – мысль гложет ее, –
Одна лишь помада, как платье мое:
За даром что кожа, а стоит рубли...
Меня не моложе... Мадам Терлили...
Холеная тетка, а вот, знать, беда...
Вздохнула молодка. – Напасть, господа,
Приходит нежданно ко всем наравне...
Но, странно, как странно: такая – ко мне...
Ах, был бы тот рубль – и вправду б, дала...
Не пьяная ж в дупель, а вот, ведь, дела...
Беда в человеке таится, нечаясь...»
А дама к аптеке пошла, чуть шатаясь...
В мыслях девицах вопросы и точки;
И тушь на ресницах скаталась в комочки...

Пистолет у виска

Он держал пистолет у виска. Она дрожала – не от страха – от ожидания. Как опустить пистолет? Как отвезти бесчувственную руку рока от себя?.. Она не знала… Как не знала, какое действие ему сейчас подбросит промелькнувшая случайно мысль…
- Отдай мне радость! – Ухмылялось мышление.
- Отдай мне волю! – Шипел надменно случай.
- Отдай мне жизнь! – Лязгала зубами смерть.
Затвор щелкал у виска каждые пять минут. Страх сменялся раздражением. Затаившийся в мимолётной тишине тревога внимала частый стук ее сердца.
- Ты всё, ведь, сделала не так назло мне, да, стервоза?! – Брызгал он слюною на неё сквозь расщелины зубов.
- Да, дааа, назло тебе! Всё назло тебе, ублюдок!!! Чтоб ты ползал по полу – вот по этому своему тёплому дорогому, долбанному ламиниту и кровью харкал на него от боли... и катался пьяный по нему, как каталась недавно я по полу своему и белугой завывала!!!
- Ты – кошмарное создание! Отродье дьявола! Ты не женщина, ты – сука!!! Тварь!..
- А ты – жалкий, хищный потаскун! Но ты, увы, не крупный хищник – даже и не думай льстить себе! Мелкий хищник ты, крысятник! Вонючий, серый мыш в ободранной норе! – Его злоба передалась ей, и раздражение перешло в агрессию.
- Ты даже и не поняла, что меня взбесило, дура!..
- А что тут понимать?! Не подчинилась я тебе, вот на стену и полез!
- Да ты хоть пойми, чего ты хочешь, дура... Орёшь и лаешь, как шавка подзаборная, а отчего, почему – и сама не знаешь толком, чё те надо!.. Все вы бабы – суки-стервы! Все, все, все!.. – Хрипел уже безвольно он, задевая холодным, гладким стволом мочку её уха.
- А иначе тя не сдвинешь и на подвиг не подвигнешь, коль не поорёшь! – Даже не отстранилась, а наоборот, придвинулась она к когда-то смуглому, теперь – бледному, как полотно, лицу, пахнущему перегаром. – Жизнь надо бить по морде кулаком, а смерти показывать фигу – каждое мгновение! Только тогда что-то получится... Понял ты, придурок?! – Страх отступил от неё окончательно, и теперь действительно, орала уж она, заразившись его раздражённостью. – А то, видите ли, выискался кочет, под кондора косит, но топчет не орлиц, а куриц!..
- Подвиги свершают ради дам сердца, а не валькирий с ведьминским нутром!.. Эх, уйти от тебя бы вникуда, да некуда... – Махнул рукою он безвольно.
- Сейчас уйдёшь ты у меня… куда-нибудь…
Скалка просвистела возле его уха увесистою богатырской палицей…
Пуля прошла навылет сквозь решетчатую спинку стула, и, отрикошетив от стены, попала в хрустальную тарелку люстры, которая, рассыпавшись на мелкие осколки, заблестела мелкими ледышками на тёплом ламинате...
Один из них попал в бутылку на столе с Мероло, и алая, густая лужа окружила мягкий тапок на полу…
***
И мышьяк нас не отравит,
Нас пуля не пробьет,
И петля нас не задавит,
Мышеловка не замкнет!
***
Они стрелялись одной пулей –
Из пистоля одного....
Но судьба кованой дулей,
Вновь им не дала ничего
Своей недрогнувшей рукой,
В барабан вложив пустой
Один единственный патрон –
О, Мерфи подленький закон!..
***
В сердце навылет
Стреляй посмелей.
Иной мир не примет
Сути моей.
Я ведь другая,
Хотя твоя суть,
В норы вход знаю,
Куда не всем путь.
Черные норы –
Сознанья людей…
Стреляй до упора –
Промазать не смей!
***
Дай мне яд, но не молчи;
Застрели, но не кричи;
Придуши, но не терзай;
Мир отними, себя отдай!

***
Асфальт чернеет в переулке
И серебрятся тополя.
Ищу я в арке, как в шкатулке,
Как алкоголик три рубля
В забытой им самим заначке
Для спасенья про запас
От навязчивой горячки,
В нелёгкий для субъекта час;
Ищу с упорностью потерю,
Которую уж не найти…
Доверясь внутреннему зверю,
Ищу окольные пути…
Ищу на вольной распродаже
Среди свободных я рядов
Сто мотков лебяжьей пряжи,
Собачьей сотни две мотков.
Зачем мотки? – Соткать рубаху
На выход в здешний запредел…
Ещё ищу такую пряху,
Которой по плечу сто дел.
Которая соткёт рубаху,
И сварит пиво из крапив;
И скосит с одного размаху
Весь урожай широких нив!
Наварит солода для хмеля,
Меня до зюзи напоит,
И приручит шального зверя,
Что ярым львом во мне царит.
Которая соткёт рубаху,
Что как кольчуга будет мне…
Ах, где найти такую пряху,
Как мёд забвенья в вине?..

***
- Вы бывали в «Пахатле»?
- Это – в вашем магазине?
Там, где  роллы и «Нестле»,
Там, где плюшки на витрине?
Нет, сеньора, не бывал, –
Мы обедаем скромнее;
Нашей жизни карнавал
Кружится возле бакалеи...
А копчёный сервелат
Не по нашенским губёнкам...
Вам министр – друг и брат,
Мы же чалимся в сторонке...
- Вы бывали в «Пахатле»?
Закуплю вам что хотите...
- Останусь при своём рубле,
Вы же мимо проходите...


=======================================

***
Просил дед у бабы трояк на вино, если не даст, грозил что повеситься. Баба не дала, и пошла на базар. Дед встал на табуретку, перекинул через карниз свой ремень, надел петлю на шею, стоит, ждет бабу… Та возвращается: «Ай-ёй-яй-ёй, дед повесился!» (а табуретки у него под ногами не замечает). Бежит скликать людей. Ближняя соседка слышит все, улучив время, заходит в хату, направляется на кухню, где «повешенный», открывает кубелец и хочет поживиться салом… А дед ей:
- Ганна! Не трожь сало! Это – моего собственного кабанчика…
Пришлось хоронить соседку вместо соседа…

***
Дед и баба давно уже стояли в очереди на покупку телевизора. Время шло, копились деньги, приближался день долгожданной покупки. Но захотелось деду выпить. Просить он у бабы тройку до среды. Баба не дала, ссылаясь на близость покупки, и пошла куда-то… Дед, недолго думая, стащил вожделенный трояк и опохмелился в ближайшей пивнушке. Тем бабка возвращается домой, а в почтовом ящике – извещение о подходе очереди на покупку телевизора. Бабка хватает извещение, хватает ридикюль, и не пересчитывая деньги (нужная сумма была только что собрана и пересчитана,) и бежит в магазин. Продавщица говорит ей, что не хватает трех рублей… Бабка, краснея и охая уходит ни с чем домой. Там пьяный старик валяется на диване и, едва шевеля языком, спрашивает:
- Ну, ш-што, ку-у-пи-и-ла?
Бабка задирает юбку, спускает трусы и отвечает, выставив живот:
- Купила! Широкоэкранный, двухканальный и раз в месяц бывает цветной! Гляди хоть целый день, пока не вылезут твои зенки, пьяная морда!

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия