У Зеркала Небытия 13

Оттягивал (с Тарковским, что по наводке А. Л.) целую неделю.
Зато на следующий день после Пасхи, во второй его половине, глянул не только «Жертвоприношение», но и (в «Сам Бог велел») «Зеркало».
По первому какие-то образы-мотивы (из былого, уже забытого смотра) оживали, но – не более того. В целом заходило, как наново.
Из «Зеркала» и вовсе... Кольнуло (в память) лишь сценой из первого эпизода с матерью главного героя. На жердях... С прохожим Солоницыным-Рублёвым.
Да и по этому эпизоду всё пробудил-колыхнул внезапный ветер, колдовски-щемяще загибающий травы-кусты-дерева. Хотя с деревами больше было уже в конце фильма...
А ведь и у Аллы – о том же...

Не ковыль, не ковыль, шёлк сирени шалфея
Ветер гонит то вдаль, то в глаза – и слепит.
То ли птица кричит, то ли мается фея...
Эти волны от ветра, как след от обид.
Собираются вместе, пружинят и с ходу
Разбегаются вширь, превращаются в гул,
Словно вышел Тарковский во сне на природу
И деревья с травой, как обычно, пригнул.

Смотрел, понятно, на ноуте. А когда приоткрыл (в нахлёст) «Большой экран» (проверить, как там дела в финале ЧМ по снукеру), попал на канал «Иллюзион». В самую концовку «американца» «Дилан Томас. Любовник и поэт». В оригинале – Last Call («Последний звонок»).
Что валлиец Д. Т. (1914-1953) был сильным поэтом (и не только), спора нет. Заценить фильм (по глянутому финалу) – тем более, что весь он сосредоточился вокруг последнего, смертельного запоя главного героя (в исполнении Риса Иванса) – трудно. Но я успел выхватить одного из актёров. Родриго Санторо.
Достаточно известный. Бразилец (р. 1975). Моделька…
А выхватил во внешнее сходство с А. Т. По кранйней мере – мне. По фильму.
Если поиграть с фотками обоих, то подобрать в мою блажь будет нетрудно.
Ни на каком «двойничестве» не настаиваю. Исключительно – в мою блажь.
Хотя... Какой-то переклик между прозвищами (Тарковский – СанТору) также проскакивает).
В сходство уже имён (Андрей – Родриго), приличный герменевт тоже нашёлся бы. И в звучание, и в значение. О «греческой» мужественности первого мы все наслышаны, а второе... Производно от Родерик. Германское. «Славой могучий». Он же – Рюрик.
«Жертвоприношение»...
Тарковский является и автором сценария, хотя изначально оный заказывался Аркадию Стругацкому. И даже был исполнен (1981).
Затем всё разладилось. Андрей покидает Россию (СССР). Италия… Сначала – работа по контракту. Затем – 10 июля 1984 г. – на специальной пресс-конференции в Милане он объявляет о решении не возвращаться.
Свой последний фильм («ЖП») снимает в Швеции. 1985-й... В декабре (13-го) врачи диагностируют у него рак лёгких.
По сценарию «Ведьмы» (А. С.), у главного героя (философа Максима Акромиса) тоже обнаруживают рак. Скорее всего – желудка или печени (боли в боку). 1981-й... До 85-го – ещё не так и рядом.
Тарковский сценарий переработал. Полностью. Но кое-что (хотя бы – «надежду на чудо») – сохранил. Как и фигуру «ведьмы».
Ведьма (целительница)...
У А. С. – портниха Марта. У Тарковского – горничная Мария. Имя Марты Андрей оставляет для дочери журналиста (бывшего актёра) Александра.
«Место» посредника Оскара (да беса, ну, полубеса...) занимает друг главного героя Отто. Почтальон и – таки философ.
Друг семьи Александра – врач Виктор. В «Ведьме» – Эрнст. Также врач.
И там (у А. С.) – никаких ядерных хлопком и пылающих домиков. Как и «дерева жизни». Пусть всё и начинается с «голых чёрных деревьев» в запущенном парке. Отливало ли небо в «ЖП» странным сиреневым цветом – не помню.
В общем, при определённом подобии – всё-таки иное.
Ведьма...
По Стругацкому – никаких особых видений-помрачений у «болезного» не наблюдается. А тут...
При желании и центральное событие (как и известие о нём) можно трактовать как одну из галлюцинаций глубоко верующего А-ра.
При желании... Истолковывать весь фильм (и главную идею) каждый может по-своему. Даже не оглядываясь на свидетельство Андрея Андреевича (сына режиссёра) о согласии автора с его версией.
Если кому-то чуть дохнёт Булгаковым (хотя бы – «МиМ») – допустимо. Только, в отличие от Аркадия Натановича, Андрей Арсеньевич предпочёл обойтись без бесовщинки.
Малыш... По фильму. Немой мальчик. Сын Александра.
Только Карлсона не хватает! Тем более – в Швеции.
Хотя... Почтальон Отто вспоминает о Карлике (духе тяжести) у Ницше. Из «Заратустры». К «Вечному возвращению».

«Иногда такая чушь в голову лезет, честное слово. Например, вроде карлика этого, карлика пресловутого», – говорит Отто. «Какого карлика, – недоумевает Александр, – вы мне уже совсем голову заморочили». «Ну как же, вы же понимаете, о чем я. Ну, этого горбатого, карлика Ницше, от которого Заратустра в обморок упал. <…> Ну и лезет иногда в голову что-нибудь в духе этого дурацкого вечного возвращения, скажем. Вот живем, мучаемся, ждем чего-то, надеемся, теряем надежду, страдаем, умираем – умираем наконец. И тут же снова рождаемся, но только не помним о том, что уже было, и все начинается с начала. Не буквально так же, пусть, в другой манере, а все-таки так же безнадежно и неизвестно зачем… Нет! именно так же, как было, без малейших отклонений, совершенно так же, именно буквально следующий «сеанс», так сказать. Я именно так сделал бы, если бы от меня зависело. Есть в этом что-то веселенькое?»

А ведь мы эту «парочку» (М и К) тоже недавно обыгрывали. С интервью американского журналиста Такера Карлсона. С «ядерным мальчиком» Вовой Путиным (а ещё и с чудаковатым философом Александром Дугиным).

«Малыш и Карлсон. Одна из скромных версий»

Героя эпоса до Карлика низвёл.
На этот трюк меня сподобил Такер.
Оставив эксурсы Василия Бетаки,
Я стал рассматривать «типичную из звёзд».
Хотя… Опять – с какого бока подойти?!
В какой «раскрас»?! То – чёрный он, то – красный.
И «нимб» над ним – до боли несуразный.
По мне, так очень выморочный тип.
Надутость «чиксов», щелевидные глаза.
Но многим мил оскал его «сакральный».
Поток речей, текущий завирально,
Способен в чурке пробудить азарт.
Готовность броситься в «живительный» костёр,
Спасая мир от «гендерной проказы».
А Карлик – безобиднее Бокассы
И крыл своих пока не распростёр.
Ещё не вечер... И вердикт не оглашён.
И тигр спит в «зверинце» Кортасара.
А может быть, в дыре того квазара,
Что нимбом зачумлён над Малышом...
(14-15.02.2024)

Ещё и «Зверинец» Х. К. «приплёл». В «забаву» (при всей разнице хотя бы Малышей).
А к ВВ (Вечному Возвращению) Тарковский отнёсся с исключительным интересом. И в «Жертвоприношении» эта мысль отнюдь не сводится к одной лишь суетной байке Отто. Мабыть, по фильму, идея эта и вовсе – сквозная...

– Ещё 5 сентября 1981 г. Тарковский выписывает в свой дневник высказывание Сенеки: «Ничто исчезающее с наших глаз не уничтожается – все скрывается в природе, откуда оно появилось и появляется снова. Есть перерыв, гибели нет. И смерть, которую мы со страхом отвергаем, прерывает, а не прекращает жизнь. / Опять придет день, когда мы снова явимся на свет, хоть многие отказались бы возвращаться, если бы не забывали все» (Сенека. Письмо XXXV). И добавляет от себя достаточно показательный комментарий: «Опять «вечное возвращение»!..» Далее он выписывает еще один фрагмент из того же письма Сенеки: «Ни младенцы, ни дети, ни повредившиеся в уме смерти не боятся – и позор тем, кому разум не дает такой же безмятежности, какую дает глупость…» И вновь добавляет от себя: «NB для «Ведьмы»».

1981-й... Пока – отталкиваясь от сценария А. С. И четыре года могли что-то и поменять (в «перетягивании каната» между Христом и Заратустрой, а не только в замене места действия, антуража и персонажей).
Между 81-м и 85-м была «Ностальгия»...
Во всех своих фильмах Тарковский был и соавтором сценария. А в «Жертве» (шведское Оffret (Оffer) – как и итальянское (лат.?) Sacrificatio – переводимо и как просто «Ж», и как «ЖП», да и просто русское «Ж» может в отдельных случаях прочитываться как действие-ритуал) он и вовсе, в конечном итоге, обошёлся без соавторства. А сопоставить собственный сценарий с предложенным Стругацким – интересно. Впрочем, интересно сопоставление и уже готовых фильмов А. Т. с принятыми сценариями. Ибо, по ходу работы, Андрей вносил столько правок («вкраплений на ощущениях»), что соавторы (по сценарию) хватались за сердце.
А что касается его религиозности... Позволим себе согласиться с А. Сокуровым

– В православном смысле Тарковский не был верующим человеком, у меня нет в этом сомнений. Он был свободным философом. Философом не в том смысле, что знал философию или у него было особое образование, нет. Я думаю, он был философом по своей природе, а не по образованию или склонности ума.

Учитывая то, что отношения между «верой» (даже в аспекте «верую», а не просто «верю») и «религиозностью» могут быть ещё более взвинчены, чем между «моралью» и «нравственностью», оговоримся и о перемене (реактивности) «настроения» – особенно у столь восприимчивого существа, как художник. Особенно – у такого (своенравного и чуткого), как Тарковский.
И то, что «ведьма» у него превращается из Марты в Марию... Мабыть, тут и есть какая-то аллюзия (да есть...) с новозаветными сёстрами Лазаря из Вифании (с «практичностью» одной и «созерцательностью» другой).

Женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой; у неё была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у неё.
– Лк. 10:38–42

А ещё – и итальянские «фибры» души А. Т. У католиков Мария – то грешница, омывающая Христу ноги (как у Иоанна Богослова), то раскаявшаяся блудница Магдалина. Однако, обе (мы снова – о сёстрах), в итоге – праведницы.

Это – Веласкес (1618) [см. картину]. «Христос в доме Марфы и Марии». На переднем плане – кухарка и служанка. Главные герои отражаются в зеркале на стене.
«Зеркало» – как бы, сюда. К нам. Хоть двояко, хоть и более того.

Тарковский – величайший мастер кино, создатель нового органичного киноязыка, в котором жизнь предстаёт как зеркало, как сон. – Ингмар Бергман.

Кухарка и служанка у Д. В. – как они «заигрываются»?! Друг с другом, с «приближёнными к Христу» хозяйками.
В «ЖП» «ведьма» Мария – горничная. То есть, отвечает и за приготовление кушаний. «Марта» – досталась дочери хозяев (Александра и Аделаиды). Юлия – служанка.
Все (кроме Малыша и Марии) оказываются свидетелями сообщения о начавшейся ядерной войне, реагируя на фатальное известие каждый по-своему. Мария (ведьма!) пребывает в неведении, хотя в её поведении (ещё до сообщения) остальные ощущали какую-то странность. Её глаза, взгляд. В них читается какая-то большая тревога (беда). Марию даже заранее отправляют (настойчиво – Аделаида) домой. Её (знаковое) прощание с Александром – в момент этого ухода...
Мария ни о чём не знает (да и не узнает, судя по разговору с А. уже в часину его наведывания к ней за спасением), но... Ведает! Ведает, не зная. Ей просто всех жалко (вне зависимости от конкретности Угрозы). Всех смертных. Всех, проникнутых Страхом.
Судя по всему, она уже «спасала» Отто (посредника-почтальона, философа-ницшеанца). А в кульминации, спасая Александра, спасает всех. Спасает –даже не зная о том, что спасает. Спасая – или только «отодвигая»?! – Это. Конкретное.
Спасает – Александр. А Мария – лишь защищает его. От Страха.
А уже утром... Когда поехавшего умом журналиста увозят врачи – она, на велосипеде, бросается к дороге, где ещё раз пересечётся с ним. С увозящей его машиной.
К чему всё это?!
Ведь всё вернулось в «до Этого». Никто об «Этом» уже не знает и не помнит. Никто... Никто!? – А сам, потерявший рассудок Спаситель («Идиот-Ричард»)?! А – она?! С ними-то что-то случилось. Произошло. В эту ночь.
А мабыть, ничего не было?! И с какого-то момента (вчера) главный герой просто «отключился», впав в глубочайший диковинный сон. А очнувшись... Сжёг свой драгоценный домик (в дань обету, который он дал Спасителю (Господу) – возможно, только во Сне).
Сон. Сказка (привет Сокурову!)...
Мабыть, и так. Мабыть...
Кстати. Приподнятый нами Веласкес (с Марией и Марфой в зеркале), написал и «Поклонение волхвов» (1619).
Кто их (этот сюжет) только не писал!?
А началось... Так не с Леонардо ли?! 1472-1475.
А с чего начинается фильм?! – С созерцания её (волхвов Леонардо), под всплывающие титры и «Страсти по Матфею» И. С. Баха. Под крики-всхлипы птиц (чаек?) и плеск волн. Последний переход по картине (Л.) – Дерево...
И – первый кадр. Александр – подпирающий посаженную на берегу «хворостину». Рассказывающий сыну притчу – о важности «метода-ритуала».
Или – Веры!?
А кого ещё напоминает Мария (Гудрун Гисладоттир)?!
Считают, что образ Надежды в «Зеркале» (в исполнении второй жены Андрея – Ларисы) навеян картиной Яна Вермеера «Девушка с жемчужной серёжкой».
Мабыть и так... Но мне (в эту «девушку») заходит и Мария-Гудрун. Особливо в повороте её лица в кадре того прощания, над макетом домика, сделанного в подарок Малышом и Отто.
А к «Волхвам» Леонардо по фильму возвращаются ещё раз. Когда Отто вдруг пугается этой картины – «Боже! Какая ужасная... Я всегда боялся Леонардо».
Так и мелькнувший мне в «Последнем звонке» Дилан Томас – совсем не случаен.
Пропащий пьяница валлиец был действительно замечательным поэтом. И в Тему («нашу») он заходит легко. В «жизне-смерть». В «зеркала».
Переводили его многие. Легко поднимается «Полное каноническое» (Собр. 1934-1953 г. г. в 93 стихотворения) от Василия Бетаки. С предисловием Елены Кассель.
2010. Изд. Salamahdra. 258 стр. с илл.
Что-нибудь зараз приведу.
Так и Василия Павловича (В. Б.) я поминал чуть выше. В февральский стишок о Малыше и Карлсоне. Там (по февралю) я ссылался на его зарисовку, касаясь вершей Светлова и Луговского. А тут (там) подвернулось это «интервью». В самый канун заклания Навального.

Оставив эксурсы Василия Бетаки,
Я стал рассматривать «типичную из звёзд».

Впрочем, Дилан может завести нас и не совсем туда…
Куда – «не туда»?! И – откуда?
В смысле – от Зеркала? К чуть – иному (пусть и Зеркалу тоже).
Так это можно сказать о любом. Как-то – заглядывающем. Пусть и в само «Зеркало Небытия».

С ложа любви я вскочил,
Когда бессмертное это леченье опять меня утешало, пытаясь
Жизнь облегчить горсточке моего неизлечимого праха,
Когда разрушение и распад, грозившие, словно из-за морей,
Вдруг сквозь колючую проволоку вырываясь,
Налетели, как войско, на наши дома и наши раны –
Да, я вскочил, ибо должен был приветствовать эту
Войну, но к войне не лежит моё сердце, и зовёт постоянно
Только тот единственный мрак, которому я своим светом обязан,
Я зову исповедника, ибо знаю, что на свете нет зеркала,
Которое было бы этого мрака мудрей,
Зеркала, что сияло бы после той ночи,
 когда побит был камнями бог,
Я ведь тоже священный творец,
я так же сутулюсь под ударами солнца,
и не менее одинок...

Нееет!
Не утверждай радостно, что всё на свете – весна,
И Гавриил с благовещеньем, и Неопалимая Купина,
Что рассветная радость взлетит фениксом из погребальных костров,
Что кипящие слёзы многих остывают и сохнут на стене плача,
Что надо всем – щедрое солнце моё
с колчаном лучей,
дарующих чистый свет –

Нееет!
Бунтарство, и воплей барабанящий град
Да будут благословеньем освящены:
Ведь только одной безумной тревоге позволено петь
Во тьме человечьих домов, среди тишины
И если даже в последний раз песни её звучат,
Это она, она – матерь Священной Весны!

Дилан Томас. «Весна священная»
Тут и «Зеркало». Да ещё – дважды. Да ещё – сияющее после особой Ночи. Вернее – нет Такого Зеркала, что могло бы уже сиять, что было бы Мудрее Этого Мрака.
Буквально с «зеркалами» у Томаса – немного. Хотя... Четыре (ещё) подымутся. А к «Вечному возвращению»... Того же – Ницше. Пусть – такое

Правду жизни с иной стороны
Ты не сможешь, мой сын, увидать,
Ты, король своих синих глаз,
В ослепленье так молоды сны:
Всё что было – возникнет опять
В прежнем месте и в прежний час.

Всё вернётся к истоку вновь –
Разве кто возразит в небесах? –
Хоть невинностью, хоть виной –
Изо всех твоих дел и слов –
Как живое вернётся в прах –
Так исчезнет поступок любой.

Два пути – путь добра или зла,
Оба к смерти тебя приведут
По размалывающим морям,
Ведь путей только два, только два –
Отлетишь, словно тучки вздохнут
По слепым убегающим дням,
Сквозь тебя или сквозь меня,
И сквозь души иных людей,
В смерть виновную, в смерть без вины...
Ты, король прожитого дня,
Отлетишь от жизни своей,
Словно звёздная кровь с вышины.

Слёзы солнца, и мелкий хлам,
И летучих песен огонь...
Ты король своих детских лет,
Но как тень твоя, пало к ногам
То желанье, что стало грехом,
И начала которому – нет,
Потому что в начале начал
У корней мирозданья найдёшь
Все слова и поступки свои,
Потому что, судьбы не ища,
Умирают и правда, и ложь
В никого не винящей любви.

Можно ли Тарковского и Томаса «соприкоснуть» зримее (а не только в герменевтскую «волшебную» вольность)?!
А вот и да! Через «Солярис» (пошедший под отложенное изначально «Зеркало» («Белый, белый день», «Исповедь»)).
Но – не напрямую – а через киноверсию Стивена Содерберга. «Солярис», 2002.
А затем... Через «Интерстеллар» («Межзвёздный») Кристофера Нолана (2014).
Однако...

7-8.05.2024