27-я китайская центурия

Не льстил я ни государю,
ни тем, кто стоит у трона,
Да, будь мой правитель мудрым —
он мог бы увидеть это.
               
                Цюй Юань

Топиться — дело пошлое, но ты
режимным кулаком был загнан в угол:
питался жидковатой затирухой,
ходил в треклятом лагере сторожко.
Династия, сползавшая в надир,
успела выдающихся стреножить,
вручив знамёна славы нагловатым.
В искусстве я приветствую надрыв,
в служении — не стану надрываться. 
 
Селяне не расслышали, — а жаль! —
что, рекам не присуще чистоплюйство.
Жизнь — сборник уравнений: чаще плюсы,
но минусы значительно длиннее.
Сатрапия в упадке — то пожар,
то голод с подлым принципом деленья,
как деспот завещал, десертной ложкой.
У верхних на умах: сытней пожрать,
украсть и тискать бабу помоложе.

К тому, что соплеменники — скоты
привыкнуть тяжело, как ни старайся.
Порядочность была с когтистой лапой,
но если б ты подрезал, суке, когти,
остался б жив и, может быть, скатил
отборный мат на многих в суматохе.
Никто не отговаривал — ты плюнул.
Творцам не обеспечив прочный тыл,
оставил хитрость — минусы на плюсы.

Пока в грудной империи ста шил
хватает для вербовки пацифистов:
"Несложная наука: палец — выстрел.
Куда получше шила в ягодИце".
Опаску, что меня на них стошнит,
стирают мысли: "Чем же я гордился!?
Здесь с детства дрессируют — сами, сами!
Но денег — что!? — дырявые штаны
да книжка записная с адресами".

Стратеги петушатся, чай, не там!
В пехоту принимали полоротых:
те двое, что считали повороты,
за месяц с небольшим прилезли в город,
на откуп притащили чемодан.
Все боги — мертвецы, не глянуть вгору,
а мёртвые, по-видимому, кротки.
Что более страшнее, чем вдова
и выводок сирот под утлой кровлей? 

Твой пёс, кажись, ни разу не рычал,
а позже, как и следовало — умер.
Зазря ты утопился, "новый умник"
глупее императора, что страшно.
Поэзия — влиятельный рычаг,
но сказка о величии стократна,
а плата за такую баснословна.
В резне миролюбивый через час
становится рубакой без основы.

Учёные вплотную занялись
причинами крапивной лихорадки.
Предчувствие того, что лихо рядом
меня не покидает с той поры как
ко мне приставлен сверху "банный лист".
Работа у сексота стопориться.
Во сне, поди, взывает: будь погибче!
Твой недруг — заурядный баталист —
отослан зарисовывать погибших.

Нерадостно наученным вихлять,
нервозным прописали по клистиру.
Империя, по слухам, покосилась,
хоть глазу перекос пока неявен.
Доносчик пригорюнился: "Вот — б***ь!
Гуляет с полководцами! Не я ли
кормил её все годы в нашем браке!?
Оставлю всё и с хлопцами — в отряд, 
а там притрусь и стану наживаться!"

Впервые дегустировал узвар
(крестьяне производят по рецепту).
Дорогу перекрыли. Положенцев
сбежалось до хрена, не посчитал их.
Советник императора узнал,
руки не подал, выдал пошлый танец.
Теперь я окончательно покинут:
уехал брат, сидели на узлах,
мол, новая традиция в Пекине.

Услышал, выпуская носом дым,
что бойне не дадут большого хода.
Солдатик механической походкой
побрёл с литровкой браги восвояси.
Ты прав, что не пытался угодить,
и прав, что отказался воцаряться.
Бывает по ночам довольно туго.
Сижу как можно дольше у воды,
но - ни друзей, ни вражеского трупа.

Без боя добываю чистый спирт:
на пуговки меняю у кухарок.
Службисты ходят малыми кругами,
поэты — параллельными прямыми.
Нет места для протестних истерий,
мозги-то основательно промыли.
Надеюсь, что природа дальновидна,
и жду, чтоб автократы и льстецы
исчезли враз от мала до велика.