Синдром единственного ребёнка. 20. Человек в своей

Недетская повесть о детстве

20. Человек в своей Ойкумене


Когда  местом твоей основной дислокации  всё ещё является  колыбелька или кроватка, а ты уже товарищ вполне самостоятельный и не только вовсю  носишься по квартире и наводишь свои порядки, но  и понимаешь всё-всё-всё  на свете и пытаешься высказать своё весомое мнение по самым важным вопросам бытия, а тебя держат за малявку и к твоему мнению упорно не прислушиваются, то это воспринимается вопиющим нарушением прав человека. До такой степени вопиющим, что эти вопиющие вопли слышны по всей Ойкумене и окрестностям.

Сколько можно! Тебя  и так уже основательно ущемили в твоих насущных интересах, когда тебе было целых пять месяцев! Да-да, именно тогда произошла первая дискриминация вселенского масштаба. На столе лежала восхитительная булочка, осыпанная толстенным слоем сладкой крошки.  Ух, как я жаждала этой булочки! Но её отдали какой-то тётке, невесть откуда взявшейся за нашим столом,  прихлёбывающей чай из огромного стакана,  а теперь ещё и усердно уминающую эту самую булочку. Ну нет в мире справедливости! И сколько я не доказывала, что булочка принадлежит мне по праву, поскольку лежит на моём столе и в моей комнате, мне упорно совали какое-то размоченное в молоке печенье. Как тут не возмутиться!

Ну ладно, не понимают они человеческого языка, что с них возьмёшь! Но вот когда тебе уже целых восемь месяцев, а тебя держат в ненавистной кроватке с сеткой,  как в какой-то клетке, то это уже поползновения на свободу.  Естественно, моя свободолюбивая душа не могла вынести такой   ужасающей несправедливости. И я подобно обезьянке перевешивалась через сетку и, цепляясь за ячейки,   спускалась по ней  вниз. И вот она, долгожданная свобода!  Пришлось папе срочно принимать меры, и надвязывать сетку.  Но свободолюбие не обуздать ничем!  Также, как порывы к творчеству.

В тот день папа принёс из овощной ямки банки с заготовками.  Они стояли на столе и зачаровывали по полной.  А одну небольшую баночку, закупоренною бумагой и подвязанной под горлышком верёвочкой,  бабушка поставила на комод.  Баночка светилась изумительным малиновым цветом,  а из под  бумаги расточался умопомрачительный сладкий аромат.

-Нана! – заявила я.
-Нельзя! - ответила мама и помахала указательным пальцем.

Знаю я эти ваши «низя!» И  вообще, никаких «низя» в природе существовать не должно. Должно существовать и главенствовать только «нана и мона!».

И я отвела мамин палец в сторону и снова предъявила общественности своё  законное «нана».

- Потом, - сказала мама, - сначала съешь кашку,  поспишь, а потом  придут гости и  мы будем пить чай с вареньем и печенюшками.

Э-э нет!  Я уже знала, чем заканчиваются эти «потом», вот точно ничего мне из этой банки не обломится. Опять придёт какая-нибудь тётка и слопает  всё, что в баночке, как когда-то съела мою булочку.

Но я сделала вид, что согласилась.  Без скандала съела кашу и даже улеглась спать.

Папа ушёл в магазин, а мама с бабулей отправились на кухню, чего-то там стряпать, готовить… А значит время в моём распоряжении есть. Я же вполне взрослый человек, мне целых восемь месяцев, я всё умею и понимаю.

Я вскочила и стала действовать.

Кроватка моя стояла впритык к комоду. А на комоде  баночка,  вот она, только дотянись!

И вот человек восьми месяцев от роду, подтянулся, вскарабкался на  спинку кровати и стянул такую изумительную, такую притягательную банку  с комода.

Бумажная обёртка горлышка  была мгновенно сорвана и вся пятерня запущена в банку.  Вкус содержимого превзошёл все мои ожидания.

А потом я заметила, что ладошка оставляет на простынке и подушке замечательный яркий след.  И мои эстетические чувства взыграли по полной. Широкими смелыми мазками художника, работая ладошкой,  как мастихином, я украсила  все постельные принадлежности, а также руки, ноги и мордашку изумительным узором из малиновых оттисков. Затем в творческом подъёме  перешла к фресковой живописи, и всё свободное пространство над кроваткой в зоне досягаемости было испещрено замысловатыми малиновыми шедеврами.

Потом, с чувством прекрасно исполненного долга, я заснула.

Когда меня отмачивали от варенья в ванночке, мама  произнесла: «Всё ясно, будет художником!»

Так в означенном выше возрасте я вступила на творческую стезю. И понеслось.

Родители ничуть не удивились когда в один из дней полуторогодовалый творческий деятель,  придя к выводу,  что  рисовать на тетрадных листочках – это как-то мелко и не эпично для настоящего художника, взял в руки синий и красный карандаши, и начертал на белых дверях и прилегающей стене очередную шедевру.  Причём,  роспись превышала  рост самого деятеля.

А уж сколько было изведено бумаги – не счесть! А потом, в пять лет, мне в руки попал перочинный ножичек и творческий процесс дал новый виток.

Буйство фантазии это, конечно замечательно, но  родителям оно порой доставляет немало хлопот, особенно когда делается очередной виток.  И примерно лет с пяти этот виток получил ярко выраженную сочинительскую направленность.

Вот так растёт человек и растёт, и открывает в себе новые и новые миры. И миры в своих друзьях.  И  в своей Ойкумене и окрестностях.

Это буйство фантазии проявляется  буквально во всём: и в рассказах одноклассникам немыслимых историй о своих приключениях в Африке и в дебрях Амазонки. И человек  уверяет, что был в Антарктиде и на Северном полюсе, и что у деда в Грузии есть собственный парусник и этим летом они вместе с дедом непременно отправятся в кругосветное плавание.

Над кроватью человека, на фоне собственноручно нарисованных прямо на стенке гор,  морских просторов и парусников, висят выструганная им же шпага и самодельный пистолет. А  тетрадки сплошь изрисованы парусными кораблями. Мало того, человек знает все виды парусников и может отличить их по силуэтам. Ну  и, конечно же, выстругивает кораблики из коры и пускает их в плаванье по лужам и ручьям (разумеется, в раннем детстве).

А ещё человек  коллекционирует  марки, морские раковины, минералы, монеты и значки, в общем проще перечислить то, что не коллекционирует.

Но больше всего человек  обожает читать, везде: за обедом, в транспорте, в очереди в поликлинику… но особый шик – на уроках под партой! Перечитана вся зарубежная детская классика: Марк Твен, Джек Лондон, Жюль Верн, Майн Рид, Карл Май, Фенимор Купер, О Генри, Даниэльсон, Линдгрен, Экзюпери, Олдридж… перечислять можно долго… И конечно же человек обожает Тура Хейердала и Крапивина. А став постарше, открывает для себя ещё Нодара Думбадзе, Хемингуэя, Даррелла, Александра Островского и Чехова.

Нет, человек не был, конечно, только книжным ребёнком. И уж никак не является примерной паинькой! Он гоняет на велике и лыжах, взапуски плавает в речке с приятелями, ныряет со скал в воду, когда летом бывает на море, отчаянно дерётся с обидчиками младших и слабых (ох, и перепадает  же от него мальчишкам-забиякам!), зимой лазит по крышам гаражей и сараек, и сигает с них в сугробы, играет с дворовой ребятнёй в «войнушку» и другие замечательные игры нашего детства.

Человек пересмотрел кучу фильмов. Он  особенно обожает «про индейцев» и «про басмачей», а также про морские путешествия, и на первом месте у  него  стоят фильмы Жака Ив Кусто, которые периодически показывают по «Клубу кинопутешествий» и  «В мире животных».

В двенадцать лет, вычитав в какой-то из «пиратских» книг про кораблики в бутылке, человек собрал в бутылке свой первый кораблик, правда он был очень примитивный – корпус из сосновой коры, мачты из больших толстых «цыганских»  иголок, паруса из бумаги. Потом, через четыре года был  собран в бутылке парусник уже с настоящими деревянными мачтами и тряпичными парусами, и к семнадцати годам сделано штук тридцать таких корабликов и все до одного раздарены. До нынешних дней сохранился лишь один кораблик в бутылке, и то потому, что он был сделан для мамы.

Есть мнение, что когда дети ломают игрушки – они так познают мир, мол такие очень любознательные.  Человек рос очень любознательным ребёнком, можно сказать сверх любознательным, постоянно что-то сочинял, придумывал, конструировал, изобретал,  экспериментировал, взрывал, выстругивал, строил, рисовал.

Но игрушек человек не ломал, никогда!  Ему они казались живыми и было неимоверно жаль причинить им какой-либо ущерб. Любознательность утолялась чтением книг. Поэтому все  игрушки преспокойно дожили до старшего подросткового возраста, а потом началась эпоха дарения и раздачи. Помню, как папа выволок из сундука  кучу игрушек и сложил их около дома, дети подходили и забирали.  Вот тогда-то и уехал в неизвестном направлении мой обожаемый в раннем детстве трактор.

В пятнадцатилетнем возрасте любимый металлический конструктор, тот самый, подаренный в качестве альтернативы химическим опытам,  был отправлен человеком  в Тбилиси в подарок приятелям Зурику с Тэмуриком (младше на два  и  на четыре, так что конструктор был встречен на "Ура!").  А коробки с солдатиками и парусники перекочевали в конечном итоге к двоюродному племяннику.

Вот так, живёт и живёт человек в своей Ойкумене. А потом вырастает, и оказывается, что он так и не стал ни художником, ни писателем, ни путешественником, ни археологом. Вот не стал и всё, потому что слишком много увлечений было у человека и занесло его в конечном итоге совсем не на те стези, о которых мечталось всё его детство. И никто в этом не виноват.  Ведь главное – не иметь много, а распорядиться по уму тем, что есть в наличии.