Глава 7

Иконографического Будду Шакьямуни на тибетских иконах изображают в одежде простого монаха, правая рука касается земли, приглашая ее в свидетели, левая в позе медитации с чашей для подаяния или без, такая форма называется «нирманакайя», человеческая. Грядущий Будда Майтрея, о котором много писала мадам Блаватская, желтого цвета справа от него с веером и веточкой особого дерева, а одушевлённое воплощение сострадания Авалокитешвара белый с таким же веером, но лотосом, веер чтобы отгонять мух, в Индии они везде, очень жарко, некоторые с большой палец величиной, фасеточные глаза, эта пара с различными украшениями, ожерелья, серьги, шелка форма светового тела «самбхогокайя». Вроде тех святых, которые иногда приходят к нам во сне. (Можем ли проснуться?)

В середине, однако, Будда, он главный, в выгоревшем от солнца красном рубище, которые в голде и в накидках, слушают его, он сидит, они стоят вокруг с уважением, совершенно как расфуфыренные положенцы  на «мерседесах» последней марки исполняют слово Вора, приехавшего на встречу с авоськой на трамвае. Параллельная дхарма! И в Италии, дон мог быть каким угодно, и в России, вспомните любимые кадры, и у евреев, тот самый кошерный старичок в залатанной жилетке с шапочкой, пьющий кофе «за копеечку», мог владеть и небоскребом по соседству’ и всей улицей, и не только в этой стране, дело не в бирюльках.

Поэтому в целом любому, кто провёл в местах, не столь отдаленных, хотя бы лет десять понятно и отречение, к которому призывал Будда, и которое теперь нарушают буддийские духовные лица, нося на руке массивные часы с хрустальным циферблатом, сделанные сто лет назад в Цюрихе, возглавляя автопоезда по своим владениям, сам Будда ходил пешком, ни разу не сел на лошадь, и сострадание, заботиться о других больше, чем о себе,  в этом смысл так называемого «общего» на зоне. А так же «равностность», равное отношение ко всем, никаких поблажек перед арестантским законом, друзья, враги, уклад жизни за колючей проволокой един.

Это там ты был отмороженный главшпан со счетом в швейцарском банке или кинозвезда, а здесь обычный сокамерник, посмотрим, как себя проявишь! Порядочный?… Смерть Цыгана была предсказуема, рыба гниет с головы, её и отрубили, постепенно все отошли, ОПГ распалось. Братва авторитетного коммерсанта, некоторые даже называли своего патрона на «вы», что не приемлемо, в таком мире только имя или погоняло, - а он допускал! – уехала никто не знает, куда, в Люберцах их больше не видели, говорят, кого-то пристегнули к себе солнцевские, возможно, но больше никто из них не приходил на Арбат, наоборот, обходили стороной, если что, припаркуются у «Мак Дональдса» с заднего двора. Народ там простой, разбираться долго не будут, как Бирю те двое, заведут в подворотню и… В «архиве номер три», списке трупов в пятом отделении милиции всегда было рекордно. Между тем Сергей проходил в первой камере тибетской тюрьмы инициацию, по-нашему, «прописку».

- Ах, сука! - Огромная, закутанная в бежевую ткань, как бедуин, фигура ударила его наотмашь ладонью по лицу, сзади предательски кто-то пнул, тут же маленький, злой человечек с редкими зубам, похожий на монгола, вылез из-под нар, где отдыхал после трудового дня, юрко подбежал к нему и провёл подсечку, монголы прирождённые борцы, занимаются этим с детства. Поэт вместе со всем своим багажом службы, горячих точек и снайперских убийств в Москве грохнулся на заплеванный грязный пол, сейчас будут добивать.

- Изнасиловал?! Девку?!! - Сергею нечего было ответить! То есть он мог, но как? Тибетский Арута знал по словарю своих уроков для начальной школы, книжки в картинках, мама мыла раму, про насилие там не было. Писюн у детей не писюн, а пипка. Слова тоже запоминал с трудом, один раз вместо «аргам», вода для питья, сказал «оргазм», Сонам смеялась. Английский?  Свой литературный не понимают. Армянский? Мог только ругаться, какое. Русский? Пусть лучше опустят по беспределу. Путём естественного отбора оставался только китайский, самый распространённый в мире язык по количеству его природных носителей.

- Мэй ёу, - сказал он. Нет. - Тут же откуда ни возьмись появился сухой, поджарый китаец, весь в драконах, цветные узоры с головы до ног покрывали его тело, Гамаюн видел такое только в кино про якудзу. Взгляд у него был жёсткий, застиранные, похожие на больничные синие штаны залихватски закатаны до колен.

- Ни хуэй хань юй ма? - спросил он. По-китайски умеешь.

- И дьень-дьень. -  Чуть-чуть. Никогда поэт не думал, что это ему пригодится! Тренер Оли по пенчаку, загадочный индонезиец немного учил Андрика, заставляя его отвлечься от компьютерных игр про маньяков и наконец начать писать прописи, отец иногда к ним заходил. Ему было  интересно, как звучат те или иные иероглифы, которые рисует перьевой ручкой через прозрачную копирку на специальной бумаге сын, и которым скоро будет поклоняться весь земной шар, как они складываются в предложение. То, что Китай рано или поздно его захватит, сомнений у поэта не вызвало! Ещё раз шокировав поэта своей накожной живописью, китаец из триад повернулся к нему спиной, и громко сказал обитателям острога что-то по-тибетски. Типа, тормозите.

- Нен бу нен сиан вомэн дьзье дьянь тьэнь? - Можешь занять пацанам децил. Сергей поднялся с пола, вытащил из-за пояса туго набитый кошелёк, подпольщик проинструктировал, что делать.

- Тюань бу! - Всё берите. Отношение к нему мгновенно изменилось, сокамерники что-то мелодично запели по-тибетски, подхватили его под руки, отряхнули, пригласили к столу, провели и посадили на самое хорошее место,  богатый! Накинули на шею белый шарф. Кто-то сразу начал стучать в каменную дверь с литыми медными ручками, которая с трудом открывалась, звать надзирателя, оглашать список, мясо яка, соленый чай с молоком, тибетскую кашу «цампу», кто-то прятал остатки теперь уже общаковых денег под  матрас, потом вся камера разделась до трусов, зеки закрыли глаза, сели в позу медитации и начали разжигать в себе мистический огонь «туммо», изо всех сил представляя внутри себя жар и пламя ярче, чем в конце эонов. В средневековом каземате в момент стало уютно и тепло. Поэт подумал, сидел бы здесь и сидел, от этой мысли он даже испугался! Что-то не то с ним происходит, как же Шамбала?

- Ни гао шемма? - спросил его китаец. «Гао» это универсальная замена слову «делать»: заниматься, работать, проводить что-то в жизнь, выполнять и осуществлять. Кто по жизни? Он заказал себе курицу и лапшу.

- Ши жен, - ответил Сергей. Я поэт. Ай дза ди, дза ди, уже всё равно, из поэзии не уходят. Раз написал стихи даже в шутку в юности, будет с тобой всегда, называется Муза, в Америке мужского рода, кстати. Как можно входить с ней в соитие, даже творческое? Потому там хороших мужских авторов нет, только женщины, стихотворец в США никто, меньше.

- Немой поэт, - закричал китаец, - немой поэт! Тюрьма!! - Вся камера бросилась к окну. - Дай кличку!!! - Огромный лхасский централ шёпотом повторил:

- …немой…  - Арута стал Немым. Великий немой! В России все гениальные стихи написаны по правилам русской силлаботоники.

БУ-ря МГЛО-ю НЕ-бо КРО-ет,
ВИХ-ри СНЕЖ-ныЕ кру-ТЯ.
ТО как ЗВЕРЬ о-НА за-ВО-ет…

Мы не можем сменить ударение в слове, можем снять его вообще или добавить другие. Именно благодаря этому возможны те строки, которые вы прочитали выше, но этим нельзя пользоваться бездумно, ударение акцент. Поместив слово на слабые позиции, мы снимем его с него,  уберем в тень, если это слово важно, лучше так не делать. И наоборот, разместить в длинном слове три-четыре ударения вряд ли прикольно. Профессиональное стихотворение придерживается ритмики, метрики и рифмы, оно не просто цветы пустоты, которые срывают отшельники, материализовавшееся из воздуха от щедрот духовной персонификации богини музыки Сарасвати, помочь она, конечно, может, но и самому надо не плошать. Вечные стихи мерило мастерства, которое таково, что в нём стоит придерживаться формальных канонов.

Если оно нормально ритмизировано, яркое, броское, гласные и согласные совершенно удивительны, словоформы ошеломляют, а рифмы относятся к разным слоям, существительным, глаголам и вообще, смысл стихотворения сразу поднимается выше на несколько этажей, как на ссоциальном лифте в другую касту! Таких поэтов Сергей признавал братьями, прочих он откровенно презирал, не считая людьми в полном смыле, неграмотные ущербны. Поэзия гораздо опасней прозы, за плохую рифму можно и ответить, бычно дуэль, реже педерастом.

Полубезумный шовинист,
Заляпанный брехнёй, как жижей,
Болтун, повёрнутый на низ,
Десантник, сроду не служивший!

Осатаневший от икон,
Садовник графоманских плевел,
Короткорукий армехон,
Предавший собственное племя!

Литинститут зажёг огни…
Ну что? Бухай, ходи налево,
Но только задницу храни,
Не стань армянской королевой!

Вечером китаец знаком подозвал к себе Сергея, присядь. Они с ногами забрались на его жёсткую постель-коечку, задернули занавеску, стены в импровизированном кубрике были оклеены фотографиями с Брюсом Ли и Оямой, тренировался, смертная казнь с отсрочкой на два года, потом, наверное, пожизненное.

- Я учился в Москве, - сказал он на чистом русском, - на военного инженера, сам тайванец. Сотрудничал с японцами, помогал разрушать Китай изнутри. Братка! - Сухощавый мужик взглядом обнял Сергея. - «Иди нахуй»! У вас такой красивый язык. Никто не умеет так ругаться, как вы, даже мы за пять тысяч лет.

- Вы другого много сильного сделали, - ответил Сергей. - А я убил одного континентального китайца.

- Как? - Глаза тайваньского шпиона на мгновение стали европейскими, так сильно округлились. - Когда? Где? - Он увидел, правда.

- Не так давно в центре Москвы ножом в печень. В отеле.

- Так это ты? Вань суй! Вань, вань  суй!!! - Живи десять тысяч раз по десять тысяч лет. - Я читал в газетах… Братом будешь! Из всех надо убить! - Поэт рассказал ему про своего самого лучшего друга Шаха, героя, киллера и миллионера, отдал ему жену и квартиру, жиганская дружба не продаётся. Даже был рад.

- Молодец! Так держать!! Я бы такому бы тоже отдал!!!  Жена найдёт себе другого, а кент кентяру никогда.

- Сейчас опять с ними, - сказал Сергей, - то есть… - Он объяснил узкоглазому Джеймсу Бонду про Сидоренко и Оксану.

- Обнаружил, что, оказывается, я её люблю! Любовью мучительной, может, даже болезненной и странной… Как у Лермонтова! И величайший крест, и внесансарное вечное счастье и блаженство… Хотел бы сейчас находиться в её постели в её системе координат. Любила, кто мужчина! Кто победит… Наверное, для этого я здесь, она постаралась. (Хаха…Эльза.)

- Знаю, зачем ты здесь, конечно! Завтра на прогулке тебе покажу! Придётся на крышу лезть, они в других дворах, прячет администрация. - Увидев огорченное лицо поэта, утешил. - Не волнуйся! Тибетская тюрьма не китайская, а Лхаса не Пекин, как его, придумаем. - С этого момента Арутюн оказался под защитой всей своей камеры, семей в центральноазиатских пенитенциарных учреждениях нет, делятся на хаты, один за всех, и все за одного. Сергей сложил в уме поздно ночью:

***

Что нужно вам, стыдливцы, от России,
К чему теперь ваш пафос ледяной,
Когда грозят нам, чем всегда грозили,
Петлей, костром, расстрелом и тюрьмой?

Он словно гроб, стоит. Обшит глазетом,
И тела жаждет, савана, свечей,
А ты смердишь безумием газетным
И голосишь, пономаря скучней.

На пике офигительных историй
Куда ты денешь руки от огня
Во времена, когда молчать пристойней,
Чем болтовня?

Не мог подобрать название... Эх, тибетская тюрьма! Ты ничем не отличаешься от тюрем на Украине! Если у тебя материально всё хорошо, с воли греют, можешь гарантировать, сразу станешь авторитетом, никто не спросит, за какую статью. Делай что хочешь, карнаваль, понтуйся, вбунтуй, все будут с тобой неизменно аккуратны, заноси, если не обиженый, в отношении этого правила соблюдаются. Сидеть в незалежной значит навсегда полюбить мирское, настоящих аскетических чёрных зон там нет, заболит зуб, заплатишь, отвезут в вольную больницу с немецким оборудованием. Если денег нет, хоть трижды босяк, общаться с тобой никто не станет, ещё предупредят, смотри, не порти:

- Голову Гонгадзе с тоби зробим! - Сделают, из ста процентов девяносто бандеровцы-автоматчики, остальные наркотрафик. Именно поэтому знаменитый новгородский авторитет Коля Бес повесился, покончил с собой перед выдачей на родину, знал, не простит ему лютый криминальный народ на родине капитальный отдых на канарах в Киеве, они-то мучились, по УДО не выходили.

Сергею мгновенно набили на плече чёрную горизонтальную полосу, китайскую цифру «один» (две полосы «два», три «три»). Ни о каком изнасиловании не могло быть и речи, в Тибете сами почти никогда не насилуют. В каждом дворе полно осликов, иа-иа, позовут, возбудят щеткой-сметкой длинную пипиську и им ужалят того или иного, ту или иную, одинаково для мужчин и женщин. Осел с радостью разорвёт негодяям внутренности чисто феодально.  Потом кожу на барабан, кости на буддийские дудки, мясо горным орлам, хорошо, что не «кровавым». Положат на живот, подрежут острым ножом мясо на позвоночнике, отделят от него рёбра снизу вверх топориком, расправят в стороны в виде крыльев, вынут, не повреждая, красные от крови лёгкие, ещё трепещутся, на них положат, подвесят за руки на деревьях, виси, дыши, обернут своей собственной диафрагмой. Издашь звук, не примут в Валгаллу, вокруг викинги!

Такое делал со своими коммерсантами на Арбате один Один. Правда, затыкал рот, знал, не выдержат хотя бы номинально, нет веры, Боцман одобрил.

- Пытаешь как мужчина! - Один жалел, научился  после войны из буржуйских книг, не знал в Афганистане про «одинов». (Читал не те труды.)

- Так мы много не знали, - сказал Волчок, - я до отсидки не умел играть в туз. Ставишь петуха раком, туда ему из рогатки свинцовым подшипником посильнее, чтоб не вывалился, поочерёдно, у кого попыток меньше, рубль. Вот внатуре! По 25 выигрывал.

- Чёрт! - Одноглазый пожалел, что его там не было.

В данный момент он находился в параллельном мире вместе с отцом Боцмана и Шахом, рано или поздно они все пересекутся, иначе не бывает. Ах, Сергей, Сергей! Нам не дано предугадать… Он совсем не мог понять, что его жизнь может закончиться совсем другим образом. Может спать спокойно где-то на съемной квартире, а в это время неподалёку:

- Эй, подъём! Старшие сказали поспешить, пацаны… Надо закончить работу! - Человек преклонного возраста в безукоризненном костюме будет будить солдат криминального мира, отдыхающих на раскладушках.  Специальная бригада, сжав зубы и не произнося ни слова, по-военному быстро оденется «пока горит спичка». И поедут жечь напалмом лежбище, которое облюбовал себе поэт. Давно следили… Может, не случится, иногда глупость единственная штука, которая может нас спасти.

Было и будет, Воры всегда соглашаются с условиями других только, если это для них приемлемо, за что их не любят, но понимают, слишком много на них наточено разных зубов. После того, как Цыган закончил на ковре, бесценном для того, кто мог его себе позволить, вы поняли. Устранить его большая ответственность.

- Тогда мы решили? - Это было сделано, кто-то мёртв, живите! Вопрос с Сергеем вполне бы могли закрыть после того, как он выполнил свою миссию в Гималаях, не поставив в известность Шаха. И наоборот, играли лучшие.

- Дерьмо,- скажите вы. Бизнес, в котором были все, кто хоть сколько находился в Движении чтобы жить, а иногда чтобы выжить. Неважно, насколько они были им полны или пытались из него выбраться, дерьмо случалось. Самолёт с Папой плавно заходил на посадку в аэропорту Шереметьево.

Встречала его братва, в  суматохе никто не поднял взгляд наверх на кафе второго этажа, с которого зал прилёта был практически на ладони. А то заметили бы спортивного вида мужчину с внимательными серыми глазами, пьющего там кофе с дежурным кексом и очень похожим на оленя. Не законченных дел майор Розов не любил, иногда он компроментировал свои принципы взамен на возможность дать их другим людям. Как-то смотрел по телевизору выступление президента, когда ещё не потерял зрение,  и заметил:

- Это тоже я! - Был ли он прав? Конечно.

Конец седьмой главы