Любовь до гроба

Любовь до гроба

ЛЮБОВЬ ДО ГРОБА...

***
Да лобзает он меня
Поцелуем уст медовых!
Ласки горячей огня,
Слаще вин стоялых, новых.
Твое имя – мир  разлитый
От благовонья мастей,
Ты не будешь позабытый
Девами в потоке дней.
Влеки, влеки нас – за тобою
Побежим тотчас во след, -
Царь меня своей рукою
Ввел в чертоги, где нет бед.
Тобою будем восхищаться
Радостью душа полна,
Нами будешь возвышаться
Выше солнца и вина.   
Достойно любят все тебя,
В тебе я обрету себя!
---
Как печать на свое сердце,
Ты меня, царь положи,
Верный путь к нему и дверца
Заветная где – покажи.
Словно перстень ты на руку
Жених мой, положи меня,
Чтобы  вместе быть в разлуку,
И в ночи, и среди дня...
Ведь любовь, как смерть, как камень
Крепка, сильна – как пламень,
Она, как ревность преисподни
Люта, и стрелы ее – огни. –
Большие воды не потушат,
Реки мира не зальют...
Шире моря, тверже суши
Крыла любви, что нас несут.   
Если б кто мне за любовь
Сулил богатство дома, края,
Его б отвергла, презирая,
Не подняв для взгляда бровь.

***
- Что не говори, а мужчины до смерти словно дети и в сужденьях, и в поступках... И любость, и ласка им нужна до последнего их вздоха. Вот мой уж какой гулена был неутомимый: из дому выйдет, помню, и бабы на него, будто гусеницы на листву садятся!.. Бродил кот мартовский из дому в домик…
- И не противно было блудного кота-то принимать обратно: вылизывать с него поршню с другой и пестовать, как ничего и не бывало?!..
- А что мне-то прикажете, беситься что ли? Ну, коли хочет пестиком он в ступке потолочь, ну, пусть толчет... Уж чай хренок-то не сотрётся в терочке чужой... За то домой придет-то, ласковый такой: и приобнимет, поцелует, и слово ласковое скажет: «Ах, мамочка, моя родная и любимая!..»
А в старости крепко захворал болезный, помню... И постепенно из-за сердца слег... Так я, чтоб пролежней избежать-то не желанных, чинящих пуще боль и не приятность, его, милого батеньку маво, растворчиком-то спиртовым и протирала... Так как дойду до уязвимых и причинных мест, батёк мой аж наморщится от напряжения... Потом румянец выступит на бледных-то щеках, кряхтит родимый и, неслушным языком процедит: ««Ах, мамочка, ах, милая!.. Давай, давай!.. Еще, мол, постарайся – протри еще вот здесь… Потешь больного старика…»
- Что, спрашиваю, родименький, приятно, чай, тебе и хорошо?..
Мычит в ответ, как маленький теленок у вымени матушки коровки, которого пустили ненадолго пососать…
- Сейчас, отвечаю, родименький, поглажу уж и тут… Побалую ужо болезного тебя…
Еще пуще покраснеет, сморщится улыбкой, напряжется… да струйку-то киселька мне на руку и брызнет… Ну, думаю, коль так, пошел дедок мой на поправку! Хожу, радешенька себе, по дому хлопочу с прибывшей силой, а он, возьми, спустя неделю, от повторного удара и умри…
Но как сильна страсть-то в наших мужиках-то, бабоньки! Как сильна и до чего целительна!..


Седина

Мой белый цвет волос достался мне по завещаниыю от мудрецов, прошедших ад.
Они прошли весь путь, не прожив отмерянного века даже, и начав здесь жизнь проживать другую.
Мой цвет – волос ожога жизни отпечаток. Жизнь беспощадно-ласкова, как солнце, Альфой, Бетой, Гаммой опалила и раздробила черноту на белые просветы…
Вся седина моя – насмешка мудрецов на тщетным чаяньем моим познать хоть что-то в этой мимолетной жизни!
Спросило Солнце раз отца и сына:
- Старик, зачем тебе мудрость?
- Чтоб не уступать дерзости младой и не жалеть об ее уходе… - Ответил старец.
- А тебе, юноша, зачем дерзость? – Спросило Солнце у юнца.
- Чтоб дожить до мудрости и сохранить немного пыла… - Ответил юноша светилу.

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия

Картины "Женщина кашляет" Марины Тимченко и Леонида Баранова