Два неба - два брата

Исмаэль хоронит брата в четверг.

Он всё делает сам, в лесу, за старым заводом. Никакого морга для Валеры, никакого похоронного бюро, никакой подобающей кладбищенской церемонии. Для всего мира Валерий Русик умер в Санкт-Петербурге. Исмаэль – единственный, кто заметит его отсутствие. Их отец и мать мертвы, были мертвы уже много лет, как и большинство его друзей – суровых мужчин, которые помогали ему растить Исмаэля и Валеру или хотя бы пытались. А сейчас есть лишь Исмаэль, единственный, кто помнит – Валерка существовал, что-то значил.

Это одинокая горечь. Исмаэль очень давно не был один.

Он покрывает могилу ветками и сухими листьями. Он не уверен, что ему сейчас стоит делать. Он чувствует себя слишком старым, чтобы вернуться в колледж. У него не будет шанса получить настоящую работу, уж точно ни с десятилетней дырой в его резюме. Без Валеры он словно бесцельно плывёт по течению.
Для него нет места в этой новой жизни, в этом месте, где нет Валерика.

Он долго стоит, смотрит на тёмную землю, которую он раскопал и раскидал. Птицы хаотично летают в лесу, строят гнёзда. В кармане Исмаэля лежит фотография – последняя, которую сделал Валерка до того. До того. До рандеву со смертью.

Исмаэль возвращается к машине. На улице апрель. Ему тридцать один год.

Четыре дня назад они были ещё вместе. Валера ведёт себя как ни в чём не бывало. В конце концов, ему и раньше доставалось, а он вечно отшучивался и утверждал, что всё в порядке, тогда как другой уже клянчил бы болеутоляющее и немного ласки. Когда он кладёт руку на спинку сиденья и оборачивается, сдавая назад, его движения легки и пластичны, как всегда. Но Исмаэль знает. Он словно видит сквозь куртку, рубашку и футболку глубокий укус на веснушчатом Валеркином плече. Прошлой ночью Исмаэль укусил его до крови, и Валера взвыл, вбивая кулак в стену, и кончил прежде, чем Исмаэль успел к нему прикоснуться. Исмаэль желает повторения. Немедленно.

Говорят, некоторые жесты заводят, но Валерка считает это ерундой. Например, когда девица скользит губами по горлышку бутылки. Никаких издёвок, ведь он не дурак портить себе малину, когда отчётливо ловит сигнал «тут пахнет сексом», но на все эти выверты ему пофиг. Он не видит в них смысла. Валера слизывает с пальцев сироп лишь потому, что в забегаловке дерьмовые салфетки, и вообще, зачем продукт переводить? И он на самом деле не понимает, почему, подняв глаза, встречает потемневший от желания взгляд Исмаэля, который не возбуждается так даже от порно. Исмаэль в этом смысле странный. Валера любит облизывать его член, а не свои пальцы.

Если напоить Валерку до нужной кондиции, особенно текилой, всё упрощается. Когда знаешь, как прикоснуться, он становится тёплым, податливым и у него срывает тормоза. Исмаэль скользит пальцами вдоль его позвоночника, заставляя Валерика мурлыкать, и крадёт пару медленных, глубоких поцелуев, хотя Валера их вроде как терпеть не может. Иногда Валерка порывается командовать, проводит языком по шее Исмаэля от ключицы до уха и шепчет, чего конкретно хочет, и как, и насколько быстро, и медленно, и ртом работай, я хочу два пальца, чтоб тебя, Исмаэль, я сказал два, ты вообще слушаешь или до двух считать разучился, и да, блять, так лучше. На такого Валеру Исмаэль всегда реагирует одинаково: беспомощно смеётся и задыхается от желания.

Цепи у порога и на подоконниках рваными белыми полосками. Кольца и защитные огни на стенах. Это просто привычка – в подобных местах, в такие моменты. Пистолет на тумбочке. Нож под подушкой. Крест на шее. Исмаэль рядом с ним тоже когда-то был привычкой – пока они были достаточно малы, чтобы делить одну постель, но сейчас... сейчас всё по-другому: тесно, и горячо, и вроде должно быть неудобно, всё-таки двое взрослых мужчин, но нет. Растянувшийся рядом Исмаэль, вылизывающий его бедро, словно в попытке оставить след, медленно вычертить своё имя, выжечь клеймо владельца. Валера не знает, как объяснить Исмаэлю, что тот и так в каждой его частичке, внутри и снаружи. И это неизменно. Навсегда. Даже после смерти...

Я горе. Я страданье. Я мольба.
Позорный столб мне выдала судьба.
Я пред тобою, Господи стою.
До дна я выпил чашу горечи свою.

Как мог такое натворить мой брат!
В чём я ошибся? В чём я виноват?
Ведь я во всём отцу послушен был.
Ведь брата я сильней себя любил.

Дорог своих я выбирать не мог.
Я шёл туда, куда велел мне долг.
Я шёл, а он со мною рядом был.
И он меня сильней себя любил.

Ошиблись оба мы, былого не вернуть.
Но ведь единственный для нас Ты выбрал путь!
Что делать мне – мой брат Тебя забыл,
Меня он спас, себя он погубил!

Да разве мало я Тебе отдал?
На дыбе выл и на Земле страдал?
Да разве мало я спасал людей?
Что не достоин милости твоей?

Я оплачу все сторицей долги!
Верни его, прости и помоги!
Так в одиночестве, отчаяньем дыша,
Рвалась, молилась, плакала душа.

И Бог шепнул душе в полночный час:
"Держись. На помощь он зовёт Тебя сейчас..."