Плачет пташечка

ПЛАЧЕТ ПТАШЕЧКА

Полет птицы

Птица летела за каплей дождя…
Озера впивали синь неба.
Птица кричала, по выси скользя,
Моля песни вольной и хлеба.
А ветер метал ее перья вразлёт,
Наполнив их властным стремленьем.
И пурпур дарил бели крыльев восход,
Наполнив всю суть вдохновеньем...
И прочь отступала скалистая мгла,
И горы во глубь проседали...
И в вышнем эфире хватало тепла,
Чтоб крылья на нем зависали...
И птица летела, сквозь бездны скользя,
И не было края полета...
И грань между «можно» и между «нельзя»
Делила забвенья дремота...
А птица летела сквозь Дон и холмы,
Сквозь темень морей и вулканы,
Сквозь снежную бязь непроглядной зимы,
Сквозь чуждые, дальние страны...
Везде ей готов был и кров, и обед:
Ютилась в деревьях и крышах.
Встречалось в пути ей и то, чего нет
В сокрытых от глаз людских нишах...
Летела святая... не требуя благ
У неба, земли и природы...
Крыло трепетало, как реющий стяг,
Как знак первородной свободы...

***
 - Пташечка, о чём щебечешь?
- Да так, о, чадо, ни о чём…
- Чью душу своей песней лечишь?
- Невиновную ни в чём…
- О чём же песня льётся речкой?
- О светлых и счастливых днях,
Что исцеляет дух извечно,
Когда с собою не в ладах...
Когда на сердце, словно тучи,
Плывут тревоги из глубин;
И кажется весь мир колючим,
И, средь барханов ты один
Качаешься листом унылым,
Сгибаясь от лихих ветров...
И что вчера лишь было милым,
Сегодня – тень прошедших снов...
- Ах, пташка божья, напевом,
Ты душу чада исцели,
Чтоб добрым выросло и смелым,
Как твои птенчики, в любви!
Чтоб, как и ты, любило волю,
Тянулось духом к небесам,
Чтоб все зловещее былое
В полёте бросило камням!..
Чтоб, как тебе, в сияньи небо
Благоволило по судьбе;
Везде нашлась краюшка хлеба
К кристальной и живой воде...
Чтобы в пути встречались твари
Для духа близкие его;
Чтоб даже ветви укрывали,
Как стены дома своего...
Везде – приют, радушье, благость,
И опосенье лишь от гроз...
И безотчетливую радость
Каждый миг с собою нёс...

Плачет пташечка
 
Улетай с клетей, пташка вольная,
Пташка вольная, белопёрая...
Не грязьни о ржавь своего пера,
Своего пера ржавью сытою.
Клетка сытая, воля впроголодь,
Клетка душная, хоть просторная,
Воля свежая и пронизана
Всеми ветрами да со всех сторон –
Все насквозь у ней перьев пташковых…
Плачет пташечка, держа пёрышко,
Держа пёрышко черна сокола,
Черна сокола – друга милого…
Плачет пташечка слезкой горькою,
Слезкой горькою умывается:
«Отпустить тебя, не могу я, друг, –
Разобьюсь я вмиг о хребет волны,
О хребет волны ветра буйного,
Ветра буйного – зверя дикого,
Зверя дикого, натравлённого
Злой моей судьбой на бедняжечку,
На бедняжечку, пташку малую…»

Плачет горлица...

Как у камешка, у Алатырского
Сидит девонька, мочит косоньку.
Сидит девонька, мочит косоньку,
Мочит косоньку в речку быструю.
В речку быструю – Алатырочку...
Ой, журчит поток, ой, звенят ручьи;
Бьются струюшки, да о камушки...
Плачет девица, стонет горлинкой,
Стонет горлинкой,– кличет сокола,
Кличет сокола из чужих краёв...
Из чужих краёв, из лихих земель.
Чтоб вернулся к ней, не забыл ее.
Не забыл ее в колдовской стране...
Бьётся грудушкой птица сизая,
Птица сизая, да о камушек,
Что свалил Сварог с Вышней кузницы,
С Вышней кузницы, наковаленку...
Пал тот камушек на дно реченьки,
На дно реченьки малой звездочкой,
Малой звездочкой, круглым камушком,
Круглым камушком, да во чист песок.
Заприметила его уточка,
Сера уточка, бесталанная.
Захотела взять, да на счастьице,
Взять на счастьице малым детушкам...
Как узрел Сварог, разобиделся;
Разобиделся не на шуточку...
И вернул звезде он ее размер,
Он ее размер изначальненький...
Стала звёздочка весом с горочку,
Весом с горочку неохватную
Ни одной земной, ни одной земной
Тварью зрячею, тварью зрячею,
Духом полною.
Плачет девица, мочит косоньку,
Мочит косоньку во святой реке.
Мочит косоньку во святой реке;
Бьётся грудушкой да о камушек...

***
Улетел на врагов лада-князюшка,
На врагов окаянных, некликанных,
За землю родимую, вотчину,
Веру верную своих родичей.
Осталася одна, аки горлица
В гнезде-тереме сиротливая…
Слёзы льются рекою горючею,
Неуёмною речкой соленою.
Ты лети на врага лютым ястребом,
В его выю вонзи когти острые!
Воротися домой сизым голубем,
Сизым голубем с бранной славою.
Обовью  я твой стан гибким перышком,
Да расправлю другим кудри русые,
Что покрыты венцом-шлемом кованным.
Коль назад ты на копьях воротишься, –
Я омою слезой тело белое,
Посажу на могилушке косоньку
И подамся в обительку Божую,
Чтобы в ней денно ночно оплакивать –
Воспевать твою славушку бранную,
Твою буйную-ясну головушку
До поры, пока очи не вытекут,
Что остались без света, без ладушки,
Князя-сокола, друга сердешного.

Течет реченька...
 
Из-под камушка, из-под горенки
Бежит реченька, поит зернышки.
Течет реченька, моет камушки,
Точит камушки ледяным резцом,
Ледяным резцом, как кристалликом...
Как кристалликом, да напильничком:
Точит камушки – все булыжники,
Все булыжники, да по пудику,
Да по пудику – в сколы мелкие,
Чтоб кололи те лапы лютые,
Лапы лютые, что идут ко злу…
Что идут ко злу кривой тропочкой,
Кривой тропочкой, да неверною…
Лапы лютые, когти зверские
Режут камушки, и без жалости…
Льется кровушка, льется зверская,
Льется зверская, да на камушки,
Крася реченьку да в закатный цвет…

Мыс Фиолент

Тигр гнался за дикой ланью…
Вдруг, шальной метеорит
Упал под лапу. Дикой бранью
Разразился зверь навзрыд…
И упал он с небосвода,
И разбился о гранит…
Поглотила лань свобода,
Там, где бездна тьмы царит…
Шкура тигра расстелилась
По извилистой скале…
Артемида возродилась
На божественной земле…
Задалась веков охота
На божественную язь…
Молнии Зевса есть работа –
Мимо твари не промажь!
Все бурлит, и все трепещет:
Души, ветры и моря…
Море здесь недаром плещет,
Яшму Боженьке даря…
Набери камней ведерко –
На скалу-тка подымись…
Одолеешь с ношей горку –
Проживешь безгрешно жизнь!
Эка удаль в сем раздолье!,
Эка сила Божьей зги!
Светлой вечности приволье
На окраешке земли…

Девичья любовь

Березка, березонька
Соком напоила,
Ах, зачем, березонька
Плакать научила?

Жду я друга милого,
А кого ждешь ты?
Грустная, унылая
Слезы льешь в цветы.

Вот пара незнакомая
Под руку идет,
А тоска зеленая
Все меня грызет!

Ой, пойду я в полюшко,
Припаду к земле…
Ой, ты, доля-долюшка,
Что же делать мне?

То ли стать соловушкой?
Голубицей стать?
Может стать лебедушкой,
Прилететь, обнять?

Сяду я на плечико,
Стану целовать…
Буду его вечно
Любить и миловать.

***
Далеко – не дотянуться,
В седьмом краю – не оглянулся...
Шорох листьев, ветра звук
Мне доносят сердца стук;
Садовой голубь вголос плача,
Гонит прочь мою удачу...

***
Дыши со мною в унисон,
Или придуши под гам ворон,
Повесив на березе голой
Перед моею средней школой…
И пусть потом ученики
Бросают в меня дротики,
Как в пугало среди полей…
Но только прежде обогрей,
Прижив к себе со всею силой
Перед раскопанной могилой…
Дыши со мной… Дыши, дыши…
Гуашью тело распиши –
Свое живое полотно,
Сотлеет без творца оно.

***
Дыши со мною в унисон,
Или  придуши под гам ворон,
Повесив на березе голой
Перед моею средней школой…
И пусть потом ученики
Бросают в меня дротики,
Как в пугало среди полей…
Но только прежде обогрей,
Прижив к себе со всею силой
Перед раскопанной могилой…
Дыши со мной… Дыши, дыши…
Гуашью тело распиши –
Свое живое полотно,
Сотлеет без творца оно.

 ***
Что такое горе птицы? –
Лишь короткий, слабый крик.
Сочиняя небылицы,
Вы задумайтесь на миг:
Что такое жизнь в неволе,
Песня – это крик души,
А она кричит от боли
Пичугой раненой в тиши.
Не найти ей утешенья –
Песнь беззвучна без души,
А душа в родном створеньи –
В плену у вековой тиши…

***
Словно раненая птица
Сердце бьется без тебя,
В пелене огня томится
В марле бронзовой дождя…
Прикоснусь к тебе, накрою
Чело прохладною рукой…
Мой любимый, я с тобою –
Охраняю твой покой…
Я уйму озноб твой с жаром,
Слезы, пот смахну крылом…
Сделаю я горе малым,
Чтобы боль ушла со сном…
Чтобы утром ты проснулся
В моих объятьях невредим;
Чтобы птенчик встрепенулся,
Воспряв орланом удалым!

***
Он назвал свое тайное имя,
А она – не смогла утаить…
И отныне он всеми святыми
Заклинает его позабыть…
Но журчат его дождь и капели,
И чирикают птицы весной,
Люди в песнях священных пропели,
Проскрипели снега под ногой.
И нигде уж, нигде не укрыться –
Отовсюду окликнет она;
Даже сном, вечным сном не забыться –
Тайным отзвуком Лета полна…

***
«Он ушел!» - ревела вьюга,
«Он ушел» - выл сосен бор,
И гудела их кольчуга,
Как басистов сводный хор.
Он ушел под кромку ночи,
Под березовый шатер.
И созвездье борзых Гончих
Потеряло след средь гор –
Среди серых исполинов,
Среди древних молодцов…
Псы искали на равнинах,
Но нашли лишь слезы слов.
«Он вернется, он вернется!» -
Залился утром соловей.
«А она его дождется!» -
Вторил с ели воробей.

***
Всем, что есть, делюсь с тобою:
Лесом, полем и рекою,
Ранней трелью соловья,
Мягким взмахом журавля,
Ландышем под старой веткой,
Высокой кромковой беседкой,
Лесной трескучей тишиною –
Всем, что есть, делюсь с тобою...

-------

Обед был чинен и зауряден. Здешние царицы и вельможи были рады гостью, но в тайне ожидали главного и тешили себя рассказами о римском Гелиогабале, возомнившем себя равным Юпитеру и велевшем подавать себе на обед горошек с золотою пылью и рис с мелким жемчугом; о воителе Лукулле: о несидевших за столами на его пирах гостях, а трапезнующих, возлежа на ложах, и бравших с золотого блюда по павлиньему яйцу из-под восковой, огромной курицы, облепленной пухом и пером. Яйца были так огромны, что умещали цельного бекаса с луком и в маслинах.
Купец на дальнем краю лавки говорил, жуя куриное крыло соседу:
- Да что там Рим!.. У нас вот на Ижорской ярмарке один купчинка удачно сделку обмочил и ходит, захмелев вдоль рядов, и примечает в клетке залившегося в трели соловья. – кости крылышка хрустели на зубах рассказчика, предавая всем словам особый смак. – Зовет хозяина и спешивает: «Сколько стоит?» Тот видит, что хмельной, ну-й ломит ему цену: «Тысячу рублев!»
- Да ну, неужто, тысщу дурень отвалил за соловья?!.. – спросил румяный от вина и душности сосед, почуявший забавную концовку.
- Сторговались на пятьсот… Купец приказывает: «Зажарь!» Хозяину-то птаху жаль, а как ослушаться – купил, ведь, уж товар его: «Как прикажет вашество!» - с поклоном отвечает. Заходит, стало быть, в избу, хоронит птаху в уголочке на другой день для продажи, ловит за сараем жабу, ужарил, как французу оторвал передни лапы и подал… Глядел хмельной купец, глядел: там не то, что есть – плевать охота! – купец сплюнул пережеванные щепки костей на блюдо. – Да говорит хозяину той птички: «На копеечку отрежь…»
- Ишь ты: «На копеечку отрежь…» Ловко выкрутился шельма! – хлопнул ложкою по киселю сосед, пиная локтем в бок другого. Натертое после бритья сырой капустою лицо купца сияло от разбрызганного киселя и удовольствия от рассказа и внимания.
Гостей кормили судаком в вине и осетриной, гусями в яблоках и курицей в грибах, ветчиною с хреном, свининою с опятами и квасом. Их потешали карлицы, выскакавшие из туши кабана, и зазванные накануне музыканты. Но главные и более занятные утехи приберегали на приезд царя.
Меншиков же, в честь которого был сей обед, видя, что гости уже сыты и скучают, пожелал взглянуть канал, какой просил он вырыть накануне. Прасковья Федоровна с радушною готовностью позвала гостей и князя в сад.

***
Жил один чернец свободный,
Люли мои, люли,
Добрый, мудрый, благородный,
Демоны уснули…
И надумал он помыться
С зорюшки в Сочельник,
Чтоб и телом освежиться
В светлый понедельник.
Вот старик разоблачился,
Люшеньки, ой, люли,
Знаменьем крестным осенился,
Черту сунув дули,
Он нырнул в ледяну прорубь
В наготе единой –
Старый, честный, сизый голубь –
Лишь крестом хранимый…
Изо дна реки вдруг рыба
Тихо подплывает,
Словно ледяная глыба
Чресла обжигает;
Молвит страстно из-под льдины:
«Праведник набожный,
Мы с тобой теперь едины,
Все обеты ложны…
Побежим с тобою в баню –
Греться духом, телом;
Дам отпуст твоим желаньям
И мечтам несмелым…»

***
Приметив на ветвях ворону, Анна схватила друга за рукав:
- Нет ли случаем у тебя былинки?
- И горстки ягод про запас?.. – догадливо мигнул он, улыбаясь, светя влажною от сока яблок белью зубов.
- Ага, - задорно кивнула дворовая принцесска.
Выстрел был проворен и меток: сухая, алая горошина угодила птице в хвост, другая – под крыло… Ворона встрепенулась, взлетела на аршин, повисла в воздухе, маша одним крылом и, каркнув, стала падать…
- Попала, попала! Я попала! – запрыгала принцесска на одной ноге.
- Метка, однако… - похвалил, дивясь, Артемий.
Из сада донеслось гортанное гудение мамок:
- Цаааарееевны!.. Матушка зовут!
Ему вторил сонный зов учителей:
- Прасковья!.. Анна!.. Катерина!..
Артемий побежал к вороне. Анна, как ни была ей любопытна трепыхающееся птица, покралась тихо за деревья.
- Как метко – в самое подкрылье… - юнец прижал разинувшую клюв ворону к зеленому сукну армяка, и направился обратно. – Моей бы ребятне вот так палить! Не хило для девчонки, дво-рооо-вая…
Но «дворовой» уж не было ввиду.
(Из моего романа Анна Иоанновна)

Трёхногий Ворон
 
Японская песня
 
На сакуру спустились птицы –
Пора настала улетать,
Туда, где снег растаял, –
Снег сакуры в росу не превратится…
Пташка малая, птичка певчая,
Пой в саду моём песни дивные...
Пой про Ворона, про трехногого,
Что державу спас от разбойников,
От разбойников из чужих земель.
 
Почтенный император Дзимму
Через горы вёл народ,
Свободный, как орлы земные
От влияния господ.
Вёл он тайною тропою
Народ свой лунный между гор,
Меж гор широких в сто дворцов,
В сто дворцов гор высотой...
Впереди летел трехногий,
Указуя путь в рассвет…
Он летел вперёд, да на всё крыло,
Крыло черное, ширью в полнебес,
Ширью в полнебес, на державу всю;
А раскроет два наступает ночь –
Наступает ночь да на всей земле.
А спадёт крыло – стрелы сыплются,
Стрелы сыплются на врагов Дзимму,
На врагов Дзимму, как червивый рис,
Как червивый рис, мята колоса,
Мята колоса, да копытом в хлябь.
Император шёл твёрдой поступью,
Твёрдой поступью, ведя свой народ,
Ведя свой народ на небесный пир…
 
На сакуру спустились птицы –
Пора настала улетать,
Туда, где снег растаял, –
Снег сакуры в росу не превратится…
Пташка малая, ты уж спой, мне, спой
Спой в саду моём мне про Ворона,
Мне про Ворона, про трехногого…

Астральная птица

Она замёрзла и хотела спать.
Ей не было объятий, чтоб согреться.
А тот, кто счастье мог бы дать,
Оставил рану от клинка на сердце.
Она бродила словно тень
По парижским перекрёсткам;
И ночью ей казался день,
А людный город был как остров.
Она бы предпочла дымящему камину
Простую печь с вязанкой гладких дров.
А рядом – не угарную детину,
А любящую душу без пантов.
Она хотела мудрости и счастья
И нежности ей преданной руки.
Но в пошлой паутине сладострастья
Лишь падкие на падаль пауки.
Бродила ведьма по порталам
На розмаши сиянья крыл –
По вселенским переправам,
По струнам перекрёстных жил…
Бродила ведьма по безлучью,
По материи черной бездн,
Резонансному созвучью,
Без оглядки и помпезн.
Она разглядывала тайны
Всей сути скрытое ядро.
И были вовсе не случайны
Совпадений всех зеро...
Но надёжность единицы
Притягивала ведьмы суть.
Она стремилась с рвеньем птицы
В начертанный исконью путь...
Она летела и звенела
Арфой стиснутых глубин;
Её распластанное тело
Распылялось в сто нийтрин…

Орёл
 
Напои орла из чаши
И пусти его перо
На простор. И краше
Лишь Адамово ребро,
Из которого вторая
Была слеплена жена.
Сила неба вековая
Не тому была дана…
Не сдержать поток плотиной,
Запретом страсть не удержать.
Чтоб стать чьей-то половиной,
Надо суть свою понять.
Чтоб взлететь над чёрной бездной,
Нужно ведать крыл охват.
Чтоб вселенной быть полезным,
Нужен атому заряд.
Словно вихрь пари над морем,
Облаком закрыв рассвет,
Сокрушительным героем,
Посланником иных планет...
Нет обзора вертогляду,
Вихрь мирской необозрим.
Тебе природою в отраду
Дан мир, умом непостижим…
Лети, орёл, под вышней кручей,
Небесье повернув крылом…
Пусть твой крик и зов могучий
Наполнит дух целебным сном.
Но, всего лишь, на мгновенье,
И, очнувшись ото сна,
Все всевышние виденья
Мир наполнят, как весна.

Ожидание

Бела голубица,
Что в окно стучишь?
Красная девица,
Почему не спишь?
– Болит мое сердечко,
Головушка болит…
На окошке свечка
Скоро догорит.

Обещал любимый мой
На заре придти,
В края далекие со мной
Навсегда уйти.
Если милый позабудет –
Не придет к рассвету, –
Горька доля моя будет,
Горше, верно, нету.

Думу черную, лихую
Задумала родня:
Сжить со света молодую,
Горькую меня,
Чтоб наследство сиротины
Да к рукам прибрать:
Отчий дом да три калины,
Что садила в поле мать.

Вот, уж свечка догорела,
По щеке слеза катится.
Чу! Голубка улетела…
Милый мой стучится.
Ночка, матушка родная,
Подожди немного!
Поспи еще, заря златая!
Улетай тревога!

Птицы лёгкокрылые

Словно птицы без гнезда
Мы без Родины своей.
Кто выше, кто ниже
Летим над землёй.
Задеваем мы горы
И гребни морей
Концами крыл,
Обгоревших на солнце.
Родина, Родина,
Родина белая,
Родина красная,
Вся звездою светишься,
Вся искрой горишь.
Птицы перелётные,
Родному краю верные;
Видите вы с небушка,
Видите то полюшко,
Там где рожь высокая,
Где река прозрачная…
Птицы лёгкокрылые
Вы ветров попутчики,
Вы ветров попутчики,
Неба соглядатаи…

***
Я не могу без ваших губ,
Не могу без звуков речи;
Брожу повсюду, словно труп,
Как воскрешения жду встречи.

Я не могу без ваших глаз,
Я так хочу в них отразиться…
От жажды я умру сейчас,
О, дайте ж вами мне напиться!

Не могу вас не любить,
Вы – мой воздух и материя.
Без вас мне в небытии парить,
Теряя с кровью свои перья.

Смешная птица Кукабарра

Разложи моё тело на кванты,
В струны тонкие душу порви,
И взорвут твой покров сопроматы,
И зоря вновь родится в крови…
Бог не терпит прямых утверждений,
Он, как молнья, шлет быстрый откат...
И с потоком прямых утверждений
Соглашается, но невпопад.
Ударь в тамтам свой, Кукабарра,
Залейся хохотом людским,
Как после пьяного угара,
Смеётся жрец над сном своим.
И он потом расскажет людям,
Что есть божественный магнит…
И как бы ни был путь их труден,
Стремленье цель свою хранит.
Зажги огонь в мятежном духе,
Дай свет деяньям и мечтам.
Не оставляй свой храм в разрухе,
Который выстроил ты сам…
Смешная птица Кукабарра:
Гнусавишь, будто человек,
Скажи, с какого ты угара
Спустилась в наш звериный век?
Кто звал тебя сюда, в неволю
Страстей и злополучных нег,
Какую вымолишь ты долю
Гортанным всхлипом горных рек?..
Крест пустит корни на Голгофе,
И гвозди упадут в песок...
И предстоящей катастрофе
Даст мудрость памяти зарок...
Смешная птица Кукабарра –
Душа, пришедшая с небес;
Там, где недавно ты летала,
Уж вырос Евсеманский лес!..
Тебя ж в сей чад Господь отправил, –
К нам, в эти бренные сады,
Чтоб ты, смеясь без всяких правил,
Дразнила нас на все лады...
Смешная птица Кукабарра,
Звенит колпак твой, пилигрим,
Бубенцами, как кифара,
И будит хохотом своим
Уснувшие в забвеньи души,
Что не разбудит барабан;
И учит смех, как вопли слушать,
Как рокот неба – океан...

Султан и птица Сирин

Покои султана были наполнены светом и негой. Он только очнулся от ночи шальной и ему принесли золотой таз в алмазах с дождевой водой для умывания.
Султан Алихтер долго возводил едва еще изогнавшие ночной морок ночи глаза на лёгкий, прозрачный балдахин из Ашурайского шёлка, подрагивавшего от дуновения ветерка, долетавшего к царской опочивальни из открытого окна.
Султану снилась птица Сирин. Сирин, машущий крылами над бытьем.
Птицу Сирин заперли в сундук за её сладкоголосье. Сирин пела про девицу, что засунули в сундук, чтоб ей свету не дивиться, чтобы мир ее не видел вдруг.
Птица Сирин щебетала в клетке золотой. Жердь ей ветку заменяла в синеве лесной.
Сирин пела про девицу. Для неё сундук судном был, что поленницу нёс от скверных слуг.
Султан очнулся от тревоги, морока и сна… Стояла клетка на пороге – прямо у окна. Сирин пела про девицу с черною косой, ту, чьи мысли за границу потекли рекой.
Деву выплеснуло море – вынес на берег прибой. Со своим злым роком споря, дева тщилась на покой.
Чужеземные словечки наполняли её слух. Незнакомые всё люди подавляли бранью дух.
Дева уж давно смирилась с жизнью в кованном ларце, и вдруг на воле очутилась в новом роковом венце…
Сирин птица бьёт крылами – рассекает перья прут. Султан ещё томимый снами, в пироге жуёт кунжут.
Султан внимал прекрасной Сирин, но в сердце вдруг горящий взгляд его проник, и, облил кровью, словно алостью закат, заливает на рассвете объяты синью небеса, как свинцом холодным тело, что сковывает воина грудь, от язв случайных охраняя...
Нет, не распахнул царь мира клетку, и не выпустил её. На грудь, повесив ей ошейник, дал просторнее жильё...

Мир из яйца

Как из тьмы разверзся свет,
А из света вышел Бог.
Вышел в море-океан
Он на лодке светозарной.
Плыл и плыл по глади чёрной,
И вдыхал простор вселенский.
Простор вселенский Бог вдыхал,
Из уст Он пташку выпускал –
Ни журавля и не синицу –
Чудную, как свет, Жар-Птицу…
Махала птица та крылом,
Разродившейся птенцом –
Ни голубем и ни орлицей,
Серой утицей простой;
Сама же девственной денницей
Сгорала в дымке грозовой.
Летала над планетой тварь,
Не выходя за грань мирского;
Токовал в лесу Глухарь,
Глядя на бренный мир сурово.
По глади бил копытом конь,
Кипела и бурлила лава,
Неохватною волной
Вздымалось море величаво.
И вышла дева из пучин,
Как из вечной тьмы, комета,
Когда на лодке исполин
Исчез за горизонтом где-то.
Томилась дева вся в кручине,
Что не к чему прильнуть главой,
Носилась утка над пучиной,
Ища хоть бугорок средь волн.
Но нет для девицы приюта,
Нет птице места для гнезда…
Дева невзначай из моря
То колено, то плечо
Приподнимет… Волны спорят –
Какая скроет наготу…
Увидала птица с неба
Бугорок в безбрежной глади,
И, укрыв крылом колено,
Снесла на деву сто яиц.
Покатились яйца в море,
Люд разбрёлся по земле…
Выплыл из-за горизонта,
Усталый Бог в своей ладье,
Зачерпнул со дна песок,
Чтоб рассыпать островок
Посреди пучины пенной –
Юдоль для Матери-Богини.
Зачерпнул Бог семь яиц
Своей могучею рукою;
Растеклись они по коже
Тягучей негой, как елей…
Бог желток подбросил в небо –
Загорелось со звездами
Солнце яркое во тьме…
Он белок размазал в выси –
Появились облака,
И поплыли чередою,
Явных снов из мглы туманной.
Что мы видим, что мы слышим –
Это сон наш наяву.
Смеётся в небесах Жар-Птица,
Взмахом крыл даря нам свет…

Японский петух

Петух задумал скушать солнце.
Да как же долететь к нему?
Сарая узкое оконце –
Не прорваться никому…
Взмахивает он крылами –
Да притягивает твердь;
И соседними шестами
Заправляет круговерть…
Кудахчут куры непрерывно,
Кочеты наперебой
Кукарекают призывно,
Философствуя с зорёй…
Лишь один – как уголь, чёрен,
Вдруг неловко замолчал...
То ли мало ему зёрен?
То ли волка увидал?
То ли алая зарница
Взмахнула огненным крылом,
Ему шепнула, что он птица,
Тварь ходячая – потом.
И вдохнула в него пламя –
В разверзнутый от жара клюв...
Силой пущенного камня,
Всколыхнув да дрожи нутрь...
Воспылала птица жаром,
Зажигая всё вокруг,
Наполняя воздух паром,
Издавая птичий звук.
Кто к ней только прикоснётся –
Запылает, как огонь;
И обратно не вернётся,
Исчезнув вдруг в потусторонь...
По домам петух летает,
Созывая пылких душ,
И бесследно исчезает
В лиловой пене майских груш...

***
Птица без крыла летит,
Человек живёт вполсердца:
Половинка так болит,
Словно в сад глухая дверца,
у который знойный ад,
А за ней – Эдемский сад.
Только нету в ней ключа,
Свежесть чтоб вдохнуть ручья...

***
В веерах и в радужных оборках,
В декольте, с павлином за плечом,
Она взирает в душу зорко
И рубит искренности топором.
О, как воздушно её платье,
О, как темна копна волос...
Отец и муж живут, как братья,
В её душе в реале грёз...
И, улыбаясь ненатужно,
И, не взирая свысока,
Она пленяет вас наружно,
Хотя душою глубока,
Как бывшая звезда вселенной,
Что превратилась в бездну грёз…
И Дар Всевышний сокровенный
Ей с придыханием поднёс…
И, окрестив её богиней –
Своим ребёнком от земли,
Он Сам пленился сей святыней,
Как все обычные цари.
Спадает пёстрый шёлк на локоть
С её округлого плеча.
И, хоть мечта парит высоко,
От дум колышется свеча,
Что падают струёй на пламя –
Волнистой речкой от виска;
И как узорчатое знамя,
Вздымает веер вновь рука…
Пространство, воздух, небытьё –
Пред вами дух давно робеет,
Поняв величье своё,
Он свысока взглянуть не смеет...
Перьями шуршат павлины,
Горит простор огнём Жар-Птиц…
Дух и желанье едины
Под тёмным бархатом ресниц..

Осеняя тоска

Вы плывите облака
В широкую даль,
Расскажите облака
Про мою печаль.

Землю напоите
Щедрым вы дождем,
И когда летите
Дальше вы потом.

Пой моя гитара,
Пой моя струна,
Я тетя обняла,
Стоя у окна.

Погрустим немного,
Тихо мы с тобой…
Осень у порога,
Дождик проливной…

Птицы улетают
В дальние края,
Травы увядают,
Дремлет уж земля.

Зимородок

Зимородок разудалый
На хрупкой гибкости ветвей...
Ты всегда был храбрый малый
Любого воробья живей...
Ты всегда стремишься к солнцу,
Хоть родишься на снегу.
Жизнь свою ты пьешь до донца
В ярый зной, под вой в пургу.
Зимородок мой игривый,
Никогда не унывай!
Жизнь капризна и спесива,
Только смерть не воспевай! –
Пусть тиха она, спокойна,
Только падаль в тишине
Клевать лишь воронью пристойно,
Ты же песню пой весне!

***
Он был не соловей, но божьей птицей,
И, каждый звук его внимали небеса,
Не для того, чтоб пеньем насладиться,
Но чтобы мудрость сотворяла чудеса…
Он был не соловьем, не пустозвоном, -
Плодом естественной земной любви;
Посланником небес и дьявольским шпионом;
Из нитей разума, из плоти и крови.

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия