Человечий зоопарк

Человечий зоопарк

***
Дракон и бабочка во мне.
И леопард я и котенок.
И с водопада на бревне –
И хищный волк, и маленький ягнёнок...
У них и страсть, у них и боль,
И первородной жизни сила...
Закон вселенной, не позволь,
Чтоб суть их бездна поглотила!..

Гунь-Дракон

По мотивам китайских легенд

Из глины с дымом серы
Вылепи меня,
О Драк двенадцатиглавый,
Ты духу дай огня!
Герой – сын сил небесных
Вынашивал тебя –
В утробе раскалённой
Вынашивал тебя...
Завистники убили
Его средь гор родных,
И в каменную глыбу
Вселили его суть...
Но каменная глыба
Таит в себе огонь,
Дрожит в герое пламя,
Как вздох в живой груди...
И вышел из героя
Огненный Дракон,
Из чрева его вышел
Дух неба в плоть земли...
Дракон шумел крылами,
Влача хвост по земле,
Указывая людям
Русла скрытых вод.
Дракон шуршал крылами,
Но в небо не взлетал –
Он нужен был так людям,
Как небу тьма средь звезд…
Тянулся бороною
Хвост по земле его, –
Доброю стезёю
Указывая путь.
И люди шли покорно
За сыном от небес –
Героем благородным,
Что в детище воскрес.
Двенадцать солнц когда-то
Двенадцать львиных грив
Укрыли от богов.
Разгневалися боги,
Что вогнан свет во тьму;
Убили всех героев,
Остался лишь один.
Убили всех героев,
Чтоб некому спасать
Людей от высшей силы
Не стало на земле…
Один герой остался,
И горы раздвигал,
Чтоб реки без преграды
Журчали меж полей, –
Чтоб насыщались люди,
Собрав в срок урожай.
И вот родитель Гуня –
Храбрейшей добрый Юнь
В горах был камнем скован
Причудами богов.
Но боги – сами люди,
И упустили то,
Что чудеса бывают
Не только лишь во снах…
Юнь наглотался пыли
И серы из глубин;
И зачал пленник сына
От жарких недр земли…
Дракон принес свободу,
Спасая, как отец
Людей от бед и гнева
Неистовых богов…
Когда ж пришла свобода,
Дракону тридцать лет
Исполнилось земных уж,
Он загрустил, как смерд.
И вот в тоске великой
Взмолился он к отцу:
- Я людям дал свободу,
Дела твои свершил,
Что, к подвигам ревнуя,
Не дали довершить
Тебе, отец мой, боги…
Но что ж так грустно мне?
В ответ гора качнулась,
И голосом отца
Ответствовала Гуню,
Пустив горячий дым:
- О, сын мой, не печалься:
Как свету есть предел,
И тьме конец есть тоже,
Так счастью и тоске
Конец всегда найдется,
Лишь вёсла не бросай
Своей ты лодки бравой
Среди бурлящих вод!
Куда подскажет сердце,
Туда плыви, мой сын,
И ясность сменит дымку,
Как хлад сменяет зной
Льдов зимних летним паром…
Иди вперёд, мой сын,
И встретишь что ты ищешь
Средь истины и лжи…
Пуская дым ноздрями,
Бродил он по земле…
Пока не встретил деву
Подстать красой луне.
Хоть дева была дочкой
Простого кузнеца,
В Драконе разглядела
Посланника небес,
И села с Гунем в лодку,
Второе взяв весло...
Но радость вновь сменила
Нежданная напасть:
Подземный червь явился
Поля людей взрыхлять,
Взошедшие посевы
Колосьями к земле
Склонять, как воинов бравых,
Срубая наскоку…
Гунь вызвался вновь людям
Помочь унять напасть:
Набросил он кольчугу,
И меч к ней пристегнул,
Коня седлает быстро,
Что выручал в боях...
Но всё это уловка –
Глазам наивным мреть,
Чтоб обмануть с судьбою
Недремлющих врагов...
Жена ж уже носила
Во чреве их дитя,
Но с жаром всё молила:
- Возьми меня, мой Гунь!..
Возьми меня с собою,
Возьми в опасный путь...
Тебе копьём я буду –
Смертельным жалом ос, –
Ни тех, что в росном поле
Живут среди цветов,
А что в лесах дремучих
Роятся в дуплах древ;
Опорой тебе буду
Средь терней и камней…
- Но ты же носишь чадо –
Опасен тебе путь... –
Ответил Гунь смущённый
Любовью и тоской
Жены своей прекрасной,
Желаньем быть в бою…
- Я сохраню нам чадо,
Тебя уберегу –
Поверь, о муж любимый,
С собой меня возьми…
Возьми меня с собою,
Возьми в опасный путь...
- Послушай, солнце жизни
И свет моей души, –
Ответил ей Дракон. –
Ты видишь этот Бубен
Шаманов Праотцев?
Его беру с собою:
Как только всех врагов
Сражу на бранном поле,
Ударю я мечом
В него со всей я силы:
Раскатистой волною
Тогда победный гул
Вмиг на ветру крылатом
В окно твоё влетит.
Тогда ты собирайся
Ко мне в нелёгкий путь,
И смело направляйся
В объятья мои…
Унёся бравый Гунь-Драк
За тьму – сто тысяч ли,
Коня пустил на волю,
Зарыв узду с седлом,
В медведя обернулся
Величиной с Юй Шань;
И стал когтями поле
Рыть в поисках червя.
Он рыл и днём и ночью –
Семь суток напролёт,
Взарал четыре поля
Он людям под посев;
Нашёл червя он змея,
И в клочья разорвал.
И лёг он истомлённый
У берега реки;
Заснул, не обернувшись
Обратно в свою суть…
Хвост змея всколыхнулся
В котомке у него,
Задел он Бубен Предков,
Что был ремнём к плечу
Пристёгнут, и всечасно
Покоил дух жены…
Тугой ремень порвался,
Хотя и прочным был:
Из жил медведя свитый,
И сушенный ни день…
Сорвался Бубен Предков
И с выси полетел
Он в реку, о камень
Ударился валун,
Раздался гул и грохот
По силе в сто громов,
Как-будто бога неба
Кометой-булавой
Ударили с размаха
В кольчугу по груди!
В сей миг жена Дракона
Походный короб свой
Схватила и вскочила
На ждущего коня…
И конь помчался резво
Туда, где дол гудел…
Проснулся Гунь могучий,
И видит он жену
Летящую по полю
К лежбищу его.
Он бросился навстречу,
Забыв, что он шатун.
- О, Льянь, моя родная,
Примчалась все ж ко мне!
Коварного я змея
Убил, не будет он
Уничтожать посевы,
Суля народу мор…
О, Льянь, моя родная,
Иди ж скорей ко мне!
Я так скучал по ласкам,
Хоть был кровавый бой…
Я так скучал по ласкам,
По красоте твоей…
С коня спустилась дева,
Услышав мужа глас,
Но, тут же отшатнулась,
Увидев шатуна…
- Ах, где мой муж любимый,
Где храбрый, добрый Гунь? –
Она взывает к небу,
К насмешливым богам…
Рычит, не понимая,
Медведь, к ней подходя:
- О, Льянь, моя родная,
Опомнись, вот он я –
Твой муж, Дракон несчастный,
Неузнанный тобой!..
- Ах, нет, медведь презренный,
Не муж ты мне вовек!
Ты видно Гуня в поле,
Вот здесь же растерзал,
Взял Бубен, меч булатный,
Меня к себе призвал…
И прочь метнулась дева,
Не дав сказать ему…
Медведь за нею тенью
Бежит, тщась страстно сжать
В кольце сверепых лап…
И вот он настигает,
То отстаёт на шаг…
А дева к бурной бездне
Несётся без тропы
По камням, бурелому,
Колючей осоке…
Всё ближе, всё желанней
Для девы поля край…
И вот обрыв… Сорвалась…
Как гладок тот валун,
Который в Бубен Предков
Во сто громов небесных
Ударил час назад…
И принял он девицу,
Как зверя драг в нутро,
И поглотил Льянь-Гунь он,
Как Бубен без следа.
Стоит Дракон и воет,
Как зверь с мечом в груди:
- Ах, Льянь, моя родная,
Наделала что ж ты?!
Ведь это я, Дракон твой,
Твой верный Гунь – твой муж…
Меня ты не признала,
Ушла вослед отцу…
О, камень вероломный,
Отдай мне хоть дитя…
Отдай ты мне хоть сына,
Что должен был вот-вот
Увидеть мир сей бренный,
Но света полный мир…
Дракон молил и плакал,
Взывая к небу вновь,
И камень колыхая,
Как деву на руках…
И сжалился тот камень,
И выпустил дитя –
Разверз он чрево девы,
Себя разъяв на миг…
Разверзлось чрево девы
И вышло в мир дитя,
И шею вдруг обвило
Руками, как кольцом:
- О здравствуй, сын мой милый!
О здравствуй, мой Дракон!
Я – Юй – отец земной твой,
Что в камне погребён…
Меня пустили горы
Обратно в этот мир:
Так Льянь твоя хотела,
Зачав твоё дитя!
Так Льянь твоя хотела,
Чтоб здесь с твоей душой
Жила душа родная…
Ты слышишь, мой родной!..

Дракон

Ни птица и ни человек,
Ни зверь, ни бог –
Я просто – небыль.
Не просчитывай мой век –
Он – исток
Из Леты в Чечен…

Дракон я, Дракон,
И моё назначенье –
В смиреньи высших миров.
И мне не пример человечий закон –
Известно иное ученье
Мне, Драку, доныне ещё испокон.

Лечу над землёй,
И, каймой облака
Меня обрамляют кирасой;
Как белое солнце лучистой зорёй,
Меня на своих невесомых руках
Несут, как дитя за собой…

А встречу красотку –
На крыла подхвачу,
И вдаль унесу за собою;
Забудьте молодку,
Ведь с ней я хочу
Свой мир обрести за чертою!

Дракон я, Дракон!
И кредо моё – небытьё,
А не какие-то там сказки!
Цивилизаций миллион:
У всех короткое житьё,
То ж зарожденье и развязки.

Я Дракон, Дракон, Дракон!
Ах, как я дьявольски сердечен…
Я – змей, орёл, кит и Тифон –
Мой список жизней бесконечен!

Бежал Олень к пещере Драка

Поэма

Бежал Олень к пещере Драка.
И леденела там трава,
Где бил копытом он. И мрака
Спускался занавес с утра
И до зари постылой ночи,
Что хуже смерти и конца,
Когда душа еще не хочет
Вожделенного венца
Той самой призрачной Свободы,
За которую не раз
Содрогались небосводы
И свет в глазах героев гас.
Бежал Олень через долины,
И несся он через леса;
В росе на нитях паутины
Тонула грани полоса.
Дракон жил там – в глуши пустынной,
Где солнце землю до нутра
Сжигает. Ветер вздох полынный
Даёт, как плазме серебра…
Олень бежал – летел в безумье,
Клубилась пыль из-под копыт:
Так в час великого раздумья
Вселенными бытье клубит…
И чьи их месят там копыта –
Не видят смерды-муравьи…
И дырами из бездн изрыта
Материя, и тьмой крови
Зияют раны мирозданья...
И что в сей кратер попадёт,
Исчезнет вновь для воссозданья,
Чтоб превратилось пламя в лёд.
Бежал Олень к пещере Драка.
Встречал он множество косуль.
Любил их всех, своей, однако,
Не изменял средь рока бурь...
Не забывал и под кустами,
Когда других забвенно толк;
Ее он помнил и с волками,
Ведя о жизни вечный торг...
И, добежав до той пещеры,
Где жил Отец всего огня,
Спросил он, полный истой веры:
«Не одаришь ли им меня?..
Не освятишь ли моей сути
Своим пламеньем неземным?
Среди холодной серой мути
Не озаришь ли день мой им?..»
Ответил Драк ему учтиво:
«Да ты умнейшая, знать, тварь…
К тому ж, добра и неспесива…
А ну, копыто своё дай…»
И протянул Олень копыто
К Драконской жаркой чешуе;
И было вмиг ему открыто
Сакральное на сей земле…
И он познал всё мирозданье,
И замыслов вселенной суть,
И тварей всех земных желанья
Не удивляли уж ничуть.
И полетел лучом он света
К зазнобе-самочке своей…
А в вышине неслась комета,
Как оберег от всех страстей…

Ясыть и Фантом

Старый ствол в младую Ясыть
Он вонзил, глумясь над веком.
Он мог мир ее украсить,
Если б звался человеком.
Но он просто был фантомом:
Даже званья «человек»
Поскупился дать Рок. Домом
Была ему иллюзья век.
Ясыть томно застонала,
Назвав чарующий фантом
Своим отцом. Она познала
Любовь и ласку ближних форм...
Но вскоре старому Фантому
Приелся приторный нектар.
Хотел он существу другому
Впрыснуть ствола нехитрый дар:
Уж стынущий, но всё ж ядрёный...
Но Ясыть пылким существом
Вся сжалась телом воспалённым,
Не выпуская нипочём!..
И так, и сяк Фантом вертится –
А выхода на волю нет!..
Старик клянёт ее, молится –
Как не крути – везде запрет!..
Молится, плачет Ясыть тоже:
«Не покидай меня, родной!»
А он: «Найти себе моложе,
А мне уж, старцу, дай покой!..»
Но Ясыть не пускает старца –
Нужна ей ласковость отца...
Не выводит пест из ларца –
Жмет до самого конца...
Он хотел ей дать свободу,
Чтоб своим теченьем плыть;
Она хотела жить в угоду –
Лишь его печужкой быть...
«Каждой пташке надо воля...
Эта же такая странь:
Летит сама к нелепой доле,
Как в силки слепая лань!» –
Бурлили мысли у Фантома
Будто бы кипящий ключ,
Пылали мысли, как солома,
И ствол косился как излуч...
Алкала Ясыть утешенья,
Новизны алкал Фантом;
Искав вначале наслажденья,
Покоя возжелал потом…
Никак не усмирится Ясыть:
Ствол ей вынь да и вонзи!..
И не дева, муж сам: «Хватит!»
Стал молиться, черт возьми!
Как унять взбешенну деву?! –
Хоть возьми да и убей!
Отравил Змеёныш Еву,
И не рад игре своей!
Ясыть вертится и бьется,
Извивается Фантом…
Вселенский Рок над всем смеется, –
Один лишь зная, что «потом».

Кот и лист

Всё по-людски в животном мире...
———
Среди желтых лист зелёный
На ветру дрожит пером.
А под деревом ученый
Ходит в золоте кругом
Рыжешерстый кот усатый,
И мурлыкает под нос,
Как соперник – кот мохнатый
Сардельку из подъезда нёс
Их трёхцветочке игривой –
Их подружке в общаге.
И в понурости дождливой
Кот мурлыкает в тоске...
Чем привлечь ему соседку? –
Полёвкой уж не соблазнишь...
Заманить бы в ту беседку...
Да какой бы дать бакшиш?..
Кот один, лист одинокий –
Оба на ветру дрожат...
А под ивой невысокой
С кошкой кот сардель едят...

***
- Да ты просто дикая кошка!..
- Нет... Я просто обглоданный судьбой котёнок...
-----
Соленые губы впились во тьму,
И стон изрыгая, возвали к нему:
«Услышь, оглушенный!, немой, отзовись!..
От звука, касанья зависит вся жизнь...
Вонзи клык свой в горло, когтями порви,
Но лишь не лишай своей дикой любви!..
Сорви с меня шкуру, изрань до костей,
Лишь дикую самость скрести со своей!..»

***
Желай меня, как солнце в холод,
Алкай меня, как хлеба в голод.
Лови меня, как звук в тиши,
Как зов, растаявший в глуши…
Ищи, как луч в кромешной тьме,
И сам из бездны хоть ко мне
По мановению вернись,
В единый всплеск соединись…

***
Дай его мне, мать-природа,
Как даешь земле весну...
Мне нужна одна свобода –
Чтоб он брал меня одну,
Как домашний кот сметану,
Пока баба блин печет...
Я алкать не перестану,
Пока кровь во мне течет!
Я ищу его, как в стужу
Дальний путник блеск костра...
Рвется ланью страсть наружу,
Пока кровь еще быстра...
Из силков я вырываюсь,
А они все туже жмут;
На спасителей бросаюсь –
Зубы кожу чуждых рвут...
Я хочу его – и точка –
Только зверя моего!
В зимнем поле одиночка...
К нему хочу, жду лишь его!...
Ветры, штормы, ураганы,
Снег колючий, град косой,
Порвите все силки, капканы,
Расставленные нам судьбой!

Львица

Она была царицей прайда.
Ни с кем утехи не деля,
Всех удалив за грань оффсайта,
Была за всех и вратаря.
А Лев был стар, но очень ловок,
И притязаний не терпел...
Она же, не снося уловок,
Хотела бок чтоб ей лишь грел...
И всех гнала, гнала из прайда –
Всех отправляла за забор,
Дав судьбы Львиц во власть оффсайта,
На счастье вывесив затвор…
Долго ль, кратко ль это длилось,
Но Львицы с долей не смирясь,
Ко Льву с мольбою обратились:
«Осчастливь и нас ты, князь!
Одари теплом и лаской,
А мы подарим тебе львят…
Негоже жить царю с опаской –
Ведь род погибнет без котят!»
Бушует, мечется царица, –
А сделать ничего нельзя –
Какая не была б ты львица,
А полигамны все князья!..
Полигамья хвостик чешет
Вне породы – всем царям:
Кобелек на сучек брешет,
Подавай гарем и львам!
И вот, однажды, ночью темной,
Увидев Лёвушку с другой,
Она сомкнула пасть притворно,
Обиду спрятав за спиной.
А утром солнце только встало,
И небо залила заря,
У лёжки стадо увидало
Под древом мертвого царя
С перегрызенною глоткой,
С переломанным хвостом,
И мертвой, всей в крови молодкой
В лапах, сомкнутых крестом…

***
Он был не то, чтобы козлом,
Он был бараном по неволе.
Он жизнь оставил напотом,
И отпустил овцою в поле.
А жизнь шагала, да брела,
И заблудилась в трех березках…
Развеял ветер все дела,
Оставив облако в стрекозах…

«Блудливая тварь»

Но выходили нередкие дни, когда и Иоган сказывался занятым, и Анне приходилось коротать время в принужденном одиночестве. И когда тоска и одиночество до сердечных колек допекали герцогиню, она, махнув рукой на ранг и положение свое, в домашнем туалете шла одна в поля за садом, где тамошние пастухи пасли овец. Эти животные были ей забавны: при кажущемся на мимолетный взгляд тупом упрямстве, приписываемом им к тому ж еще людьми, они были смекалисты и, на удивление, ловки, и чуяли характер пастуха. С проворными и ловкими, они вели себя спокойно, как коровы, щипая траву почти на месте; с крикунами иль зеваками так и норовили подраться или убежать подальше в огороды или к лесу…
Весенние поле только что проснулось от зимы, и, как деревья лишь на днях покрылось зеленью. Но стада уже водили: заготовленные травы уж кончались, да и скот хотел на волю – добытое самим и сорванное с корня пропитание всегда вкуснее поданного, даже с чаши золотой, и, даже для скотины…
Герцогиня в довольно ношенном салопе из бархата с медвежьей оторочкой не спешила выходить из-за ракит, отделяющих, как в Подмосковье, ее сад от небольших озер и поля. Она неспешна бродила за живою изгородью, развлекая себя наблюдением за происходящим.
Два нерадивых пастуха по обыкновению бранились меж собою.
- Ну, куда ты, не разумна тварь подалась?! Отымей тебя баран! – высокий молодец, укутанный в темно-зеленый плащ, обменянный должно быть за полголовки сыра у какого-то солдата, стегнул со злобой по земле кнутом, и подался за серою овцою. Ни чем не обращая на себя внимания, она бродила с полной отрешения ко всему и всем косою мордой сначала в середине стада, потом медленно двигаясь в его конец, и вот, пустилась к заднему двору.
- Да сам ты не разумна тварь! Ты же сам их ором да свистом и пужаешь!.. – захохотал ему в след второй, лет сорока пяти в овечьем, еще довольно новом армяке. – Вот и бегут-то от тебя вроссыпь…
- Ну, ты меня еще поучи овец пасти! А то я первый год пасу! – огрызаясь, споткнулся первый на бегу. Овца оглянулась, высунула, будто бы дразня, розовый язык и припустила к тыну…
- Ату, Рогдай! Пересеки ей путь! Нардив – с другого боку, и гони обратно! – второй пастух подбадривала указами и взмахом посоха черных и кудрявых, словно сами овцы, Муди. Те, сами зная свое дело, помчались, заливаясь лаем, за беглянкой. Овца прибавила еще, но после четверти версты начала сдавать и медлить… Бугры и ложбины заставляли спотыкаться, а псы летели, будто по ветру. Беглянка обреченно встала у широкой ростопи, нежданно растянувшейся на ее пути, и жалобно заблеяла. Через мгновение псы без тени устали прыгали с двух ее боков, принуждая повернуться… - Да то и оно, не первый, а четвертый. Все огороды людям потоптал! – с мягкою насмешкою крикнул вослед напарнику пастух постарше.
- Ну, иди, иди обратно в стадо, тварь глупая, блудливая!.. – подгонял ошеломленную собачим лаем и кнутом овцу незадачливый пастух. «Глупая, блудливая тварь» подойдя поближе, втиснулась сама в середку стада, и с невинным видом стала вновь щипать траву, временами все-таки, косясь на тын у заднего двора. Нардав и Рогдай, получив от хозяина похвальные слова, заняли свои места – в конце и в середине стада. Высокий молодец, укутавшись в свой плащ, еще ходил у шалаша, неподалеку от сидевшего на чурке товарища, пересчитывал для верности овец и успокаивался семечками… - Я, что ли потоптал?! – нервно возмущался он.
- Ну, не ты, подопечные твои.… Но это – все равно, что ты! – старший чтился говорить уж без насмешки, по-отцовски наставляя. – Тебе ж доверили в опеку их… А ты, вон не следишь, а пауков на веточках считаешь иль материшься на всё поле!.. Не диво, что они бегут… И истинный пастух знает каждую в лицо… тьфу ты!.. то бишь в морду!
Оба натужно рассмеялись, глядя друг на друга.
- Я что же, должен бросить стадо всё и за одной негодной тварью переться не пойми куда?! – молодец не мог преодолеть досады, и тупился то в землю, то на блудливую овцу, которая теперь пристраивалась к белому барану – самому молодому – двухлетке из пяти, имеющихся в стаде.
- Ишь ты, горд как Тузик без дорожки – не в каждый куст поднимет ножку! За одной овцой идти не хочет – пусть гибнет чужое-то добро и добрым людям добро их губит тоже! – ему и черен не свербит! А нам – братве всей расплачивайся за него! – не удержался от попрека старший. Он знал, что нерадивый молодец от слов его пред барами зависит, а потому перечить чересчур не станет, тем паче – руки распускать из-за нескольких пинков словесных. – Не ходит он за одной овцою… Ему все стадо подавай, и то погибнет – он не пошевелится! Пастырь Христа не погнушался за одной овцой на гору лезть и спасать ее из бездны!
Так и вышло. Молодчик, переламывая в нескольких местах свой прут и проглотив обиду, сквозь зубы процедил:
- Так я ж не Бог – пастух простой – куда мне до Иисуса?! Пусть Бог за овцами и лазит по горам! Нам бедным простакам такая роскошь не по чину…
В доме его ждали трое уж детей, жена и родители со старою роднею…

(Из моего романа Анна Иоанновна)

***
Буду кусать последним зубом,
Рвать последним изломанным ногтем,
Но ни единой суке и понюхать тебя не дам!!!
Хочу, чтоб ты издох вторым,
И выл, срывая голос над моим остывающим трупом...
И рыл, срывая когти яму мне...
Чтоб ты почуял всем нутром,
Как холодно без близкой твари;
Чтоб словно поминальный звон,
Совы в сумраке стонали...
Чтоб ты приюта не нашел,
И были негой мои раны...
Чтоб к моему холму пришел
Провыть последнюю осанну!..

Сука

Она стонала словно сука
При первой случке воплоти…
Ее нутро вопило: «Ну-ка!..
Тебе такой уж не найти!
Изрыскай ты хоть всю округу,
И прочеши хоть все леса –
Такую, как твою подругу
Ни лань, ни львица, ни лиса
Не обойдет в любви и в схватке,
И ни в кормлении щенков!
Им все, в конце концов до лапки
Пятой… Исключая псов,
Что им подушки лобызают
Покорно, сутью кобели
И тут же их на сук меняют –
На самок по своей крови.
А я не брошу, не покину,
Хотя и сукой волокусь
За тобой, но не отрину,
Не предам, хоть не клянусь...
К чему пустые уверенья –
Жизнь отринет их, как сор.
Она не примет искаженья
В чьем-либо взоре. Ей – укор
Клятвы, планы и признанья...
У нее свой путь-тропа –
Предначертанный заранье
Углём небесного костра...»
Она стонала, словно сука:
Под ним, на нём и на боку...
Судьба-Амур из страсти лука
Пускала стрелы всё в чету...

Зверь в ночи
 
«Не оставляй меня!..»
А сам оставил, несмотря что нужен был орангутанг мартышке... Но променял на красножопеньких макак...

 Была нелепая погода
И моросил унылый дождь.
Безвольно хмурилась природа,
И пробирала реку дрожь.
И зверь явился из ущелья,
При свете огненного дня.
И приумолкло всё веселье,
Что пылом тешило меня.
Хоть зверь ступал так осторожно,
Всю землю пробирала дрожь.
И было думать невозможно,
Что истина – всё та же ложь.
А зверь ступал так осторожно
По мягкой росной мураве;
И было думать так безбожно,
Что нету счастья на земле!..
У зверя подгибались лапы –
Давил ночей прошедших груз...
Но – родственник змеиной сапы –
Он исправлял прыжком конфуз...
Зверь прыгал так самозабвенно,
Что ветер в поле затихал.
И ложь шептала откровенно,
Что прирождённый волк – шакал.

***
Промокший под дождём и выпачканный кровью
Убитого соперника в ночи,
Не предавайся многословью –
Израненное сердце пусть кричит.
Ты плачешь в тишине, мужские слезы
Скрывая под подушкою в ночи.
Не надо ни стихов, ни пошлой прозы,
Коль каждый нерв израненным волком кричит!...
Мой прирученный волк, ты – дикая скотина.
Плачь, вой, но только на моей груди!..
Я не отдам другой отца и сына:
Я буду рвать, как не вопил бы: «Пощади!»
И все ж в ночи, во время страстной случки,
Шепчу тебе: «Все будет хорошо...»
Люблю тебя любовью дикой сучки,
И рву, чтоб ты любовью изошёл...

***
Она рычала на него –
Не по злобе, а из любви,
Желая только одного –
Быть с ним и в лавре, и в крови.
Но он того не понимал,
И ей ответом был оскал.
Смекнув, что светит оплеуха,
Она лизнула в нос и ухо,
Оскал улыбкою сменился,
И в паре мир вмиг воцарился.
Мораль сей басни такова:
Не трать энергию на слова –
Лизни ты тварь родную в нос –
Решиться так любой вопрос.

***
Он в каждом звере видел человека.
***
Зверь смотрел на воду, и думал о скотской судьбе человека, плюхающегося в лужице бытья...
***
Каких только шкур мы не напяльваем, чтоб оправдать в себе зверя...
***
Не хватай за хвост родного зверя – он тебя прикроет в стужу...
***
Тот же зуб в тебя вонзится, зверь.
***
Бросать раненого зверя не по человечьи, даже если он козёл…
***
Даже в зверином царстве классовое разделение...
***
Человек человеку – волк, только крысы одонокровки...
***
Двуногий брат для волка не товарищ!


***
- Ступает, и не ведает – куда?.. - Эн едва коснулась ножкой тщательно расчесанных кудрей царевича. В голосе ее звучала жалость. – Загонят, словно дичь лесную, выгнанную на опушку…
- Ну, почему ж не – не ведает, он знает… - возразил ей Мышъ, огибая встречную колонну. – Да куда ж деваться от борзых?.. – Уф нарочно поддел шпагой буклю парика, чтобы Меншиков привстал и почесал за ухом.
- Ах, если бы ему звериное чутьё, не заблудился бы в дворцовых коридорах, нашел бы выход без подсказок лизоблюдов… - Эн присела на камзол царевича и провела рукой по гладкой розовой ланите. Алексей чуть встрепенулся и посмотрел в невидимые очи Мыши. Ток бурлящей и горячей крови застучал в ее висках.
- На то и звери, Энни, чтоб иной мир лучше видеть. Им не нужны ни трубы и ни телескопы. Для связи с неизвестным им не нужен бог, гимны аль иконы, али прочие культуры воссоздания. Они лишь ухом поведут, и слышат шорох звезд, и ведают, куда идти, чтобы попасть в нору родную… - На этот раз не только мудр, но и на удивленье многословен, оказался Мышъ.
- Ну, впрямь, как мы с тобой! – захлопала крылами Энни над головой царевича.
- Ну, впрямь, как мы с тобой, - ответил добродушною улыбкой Мышъ. – Однако рано опасаться за него, – опала грозного отца еще не близко, топор еще не занесен и даже из чехла не взят…
- Но точило уж готовят…
- Точило уж готовят…
---
- Да… - покачивалась Энни на коленях Уфа, сидевшем на вылепленной маске льва над окном царевны. – У людей привязанность к вещам, иной раз, сильней, чем к детям, аль к любимым!..
- Это не привязанность, Мышака, а связь с потусторонним миром… - Уфу было трудно удержаться на узкой и заледенелой гриве, но он не отстранял подругу, чувствуя, что ей тепло от пупыристой и мохнатой кожи.
- Через вещи, Черный Мышъ?.. – она приобняла его за шею, слегка покусывая ухо. Граф приказал грузить не все, лишь некоторую утварь для дворца, дабы нужное все было во время делового пребыванья его с Анной во дворце.
- Не совсем… Через воспоминания, связанные с ними… - пояснил Нахцерер Мышке, покуда выгружали свечи и постели. – Этим тоже люд разниться от животных тварей… Вещь связывает их с потаённой думой или действом, что исполнялось в этот миг, как человечье существо ее держало у себя в руках или глядело на него.
(Из моего романа Анна Иоанновна)

***
У Волка не бывает рати –
Один дух леса верный свой;
А за хвостом – родная братья,
Что прикрывает он собой.
Ату!, вперед, на баррикады –
На дула ружей, морды псов,
И на бездушные громады
Лилипутов-вожаков –
Охотников людей-шакалов,
Убивающих зверье
Ради чучельных оскалов –
Человечье Я своё
Потешить ради восхваленья
Таких же хищных хвастунов...
И что там волк – на истребленье
Пойдут себя, да и миров!
Прикрыв собой другого спину,
Рвись напролом и на клыки,
В капкан, на пулю и дробину,
Срывая лески и флажки…
И прикрыв собой волчицу –
Единую по сути тварь,
Дашь травинкам ты напиться
Волчьей крови, пав на край
Уступа над ревущей бездной...
И под хоры «Улю-лю!»,
Ты, как воин тьмы исчезнешь,
Встретив главную зорю...

***
Сорвись с цепи, как пес голодный,
Осенней ночью в листопад...
Уткни мне в грудь свой нос холодный...
Пусть там вдали рога трубят!..
Пускай привычные заботы,
И долг тебя к своим зовет...
Пусть пропадает там охота,
За то рок зверя не убьет...
И тварь живая сохранится. -
Быть может, ей, как нам любить
Дано судьбою, и резвиться,
Детей, не вороньё, кормить...
Беги ко мне, мой зверь желанный, -
Тебя давно зазноба ждет...
Сорви ошейник окоянный,
Ату злой рок! Беги!.. Вперед!..

***
Порванной струной душа
Шилом сердце вдруг проколет,
Разбитой клавишей любовь
В ночи надрывно зазвенит,
Увядший тополь белый снег
В траву росистую уронит;
Подстреленный в дубраве зверь
Своей любимой прорычит,
Что все, что было, не напрасно,
И что стрелок не виноват,
И что стремительная жизнь
До одурения прекрасна,
И что единственная тварь
Ему дороже во стократ:
Охот, добыч, всех стай и самок,
Всех поражений и побед;
И что страшней всех пуль и лямок
Забыть, как пахнет ее след!..
Протяжен, тяжек вой неволи,
Но одиночество страшней...
И, как в одной слезинке соли –
В дне без любви пустых теней...
Волчица выла, не стихая,
Взор вспыхивая, затухал...
И лихорадил вся стая,
Увидев нежности оскал...
- Ты помни, я всегда с тобою...
- Нет, нет... И я пойду с тобой!..
Волчица, не срывая воя,
Метнулась с ним в обрыв крутой...

***
Ты – мое созвездье Волка
В планетарии души,
На глади выжженного шелка,
В гулкой, громовой глуши…
Теплом вселенским раскаленный,
С ушами чуткими в груди…
Моей любовью окрыленный, –
Лучом за грань меня веди…
Две вселенные на взлете,
На лету пересеклись…
Дали звездные распнете
Безрассветную их жизнь…
Ты – мое созвездье Волка
В планетарии души,
Эхом гулким долго-долго
Звучи в волнах мирской глуши!

***
Не желаю, чтоб ты понял,
Что известно мне давно:
Как бросается в агонии
Дней пустое домино;
Как рассвет кричит надрывно,
Пойманной в силок совой;
Как прощается порывно
Ветер с ночью под луной;
Как безжалостно с корнями
Рвет он косы у берез,
Как хоронит под снегами
Следы насилья и угроз…
Как сосенку-малолетку
Клонит до земли, взнуздав,
Как с беспечным смехом ветку
Ломит для своих забав…
Но за то, как сладко воет
Волк в безудержной тоске!..
Рассвет забвением укроет,
Где мы рядом вдалеке
От всех в благом уединеньи,
У сознанья на краю…
Хочу, чтоб знал лишь те мгновенья,
В которых я тебя люблю...

***
Когда Волк воет на луну –
Он зовет свою Волчицу,
Он зовет ее одну
В выстреле нирваны слиться...
Когда Волк воет на луну,
Обойдя капканы, сети,
Он поет свою весну –
Хоть январь еще на свете!..
Когда Зверь воет на луну,
Лютость мира презирая -
Он зовет ее одну –
Зовет в свой ад у кромки рая!..

***
В оголтелом визге псов,
Ждет единственного Волка,
Волка, что на все готов,
Но не в стог лишь, как иголка,
Упасть, запрятаться, зарыться,
Укрываясь от всего!..
У норы в метель Волчица
Вожака ждет своего:
На луну романсы воет,
Слагая гимны всем ветрам…
Он найдет ее, укроет,
Хоть дрожит от стужи сам.
С нею ринется на зубы –
Каждый с ядом клык-игла!
Гонят псов рожки и трубы,
Гонит их судьбы игра…
Они пойдут хвост в хвост на стаю,
Чтоб продолжилась игра:
Рок позволит, разбросают
Псину в клочья до утра…
И как только первым светом
Заря слепяще полыхнет,
Назло природе и приметам,
Паром их нора дохнет!

Зверь в ночи

- Отчего Волк одинок?
- А он на сук Волчицу променял...
- Ну, тогда это не Волк, а кобель...
- Ну да, Койот пендоский, который топчет куриц.....
---
«Не оставляй меня!..»
А сам оставил, несмотря что нужен был орангутанг мартышке... Но променял на красножопеньких макак... ??
---
Была нелепая погода
И моросил унылый дождь.
Безвольно хмурилась природа,
И пробирала реку дрожь.
И зверь явился из ущелья,
При свете огненного дня.
И приумолкло всё веселье,
Что пылом тешило меня.
Хоть зверь ступал так осторожно,
Всю землю пробирала дрожь.
И было думать невозможно,
Что истина – всё та же ложь.
А зверь ступал так осторожно
По мягкой росной мураве;
И было думать так безбожно,
Что нету счастья на земле!..
У зверя подгибались лапы –
Давил ночей прошедших груз...
Но – родственник змеиной сапы –
Он исправлял прыжком конфуз...
Зверь прыгал так самозабвенно,
Что ветер в поле затихал.
И ложь шептала откровенно,
Что прирождённый волк – шакал.

***
Промокший под дождём и выпачканный кровью
Убитого соперника в ночи,
Не предавайся многословью –
Израненное сердце пусть кричит.
Ты плачешь в тишине, мужские слезы
Скрывая под подушкою в ночи.
Не надо ни стихов, ни пошлой прозы,
Коль каждый нерв израненным волком кричит!...
Мой прирученный волк, ты – дикая скотина.
Плачь, вой, но только на моей груди!..
Я не отдам другой отца и сына:
Я буду рвать, как не вопил бы: «Пощади!»
И все ж в ночи, во время страстной случки,
Шепчу тебе: «Все будет хорошо...»
Люблю тебя любовью дикой сучки,
И рву, чтоб ты любовью изошёл...

Сосёнка

К солнцу дерево тянулось,
Корни же искали свет
На глубине… Но тьма, ведь, тоже
Мудра, как миллиард планет…
Дерево хотело место
Сменить, чтобы свое найти…
Как бесприданная невеста,
Которой надобно идти
За не того, что ей по сердцу…
А тут еще война миров:
Лес с полем спорят за пространство,
Дарованное от веков –
С первозданного деленья
Гранитной суши и морей…
Дерево стремилось к небу,
Порыв подхлестывала высь,
Как голод пряный запах хлеба,
Как страсть подхлестывает жизнь;
А еще к другому древу
У холма, на придорожье:
Ведь клен увидел королеву
В сосенке тонкой в колком множьи...
Но глушила волчья прорва –
Папоротники да кусты...
Ведь сосёнка не оторва –
В ней лишь жажда высоты...
Ей бы кдругу прислониться,
Ей бы ласковость листвы...
Но на лапке лишь синица –
Журавль курлычет с высоты...
Соки тянут все соседи
От молоденьких корней;
Волки, рыси и медведи
Спят под дюжею сосной...
Но питается лес соком
От сосенки молодой...
Она мечтает о высоком,
Ровняет жизнь ее с землей...
Но поднимется, как мечта –
Высоко – не угледят...
И, зорей одной прозрачной
Ее срубит шеф бригад,
И на палубу под парус
Установят стройный ствол...
Только ветер ее градус
Задаст, да вышний звезд простор!..

***
Она колышется и стонет,
Как зверь рычит: «Отдай! Отдай!
Отдай, что суть мою затронет,
И унесет за небокрай!
Отдай мне что взорвет все звезды,
Планеты повернет с осей,
След от пылающей борозды
Кометы из ушедших дней...
Верни мне все, что есть вначале,
Отдай мне все, что ждет в конце;
Верни мелодию, что внимали
Все боги в золотом венце!..»
Она рычала и стонала,
А он тепло ей отдавал...
Она почти окалевала
Подстреленная среди скал...
Не знал он, должен или нужен –
Он просто грел ее собой.
Он был чужим, постылым мужем,
Случайно шедшим сей тропой...
Он лишь на миг остановился,
Услышав безнадёжный вой;
Он над оврагом наклонился,
И прошептала чуйка: «Стой!»
Во взор впилась родная морда
Завыв вибрацией души;
И задрожала его хорда
Так, что качнулись камыши...
«Спаси ее!..» – Гремели скалы.
«Укрой ее!..» – Шептала сень.
«Напои...» – Шуршали травы.
«Спрячь от зноя...» – Вторил день.
Тьма подползла и прошипела:
«Оставишь – я ее сожру...»
И вечность дымкой пролетела,
Шепнув «Осанна» по утру...

Одинокий Волк

Сголодав, как зверь не евший
Дней под пять, иль сто часов,
Нуклеон его созревший
На все пакости готов,
Он готовит вымиранье
Всему, что чуждо так ему:
Ведь предел уж ожиданья
Давно исчерпан ко всему,
Что сердяге отвалилось
Долей злобною его,
А расплаты не случилось –
Взамен не далось ничего.
Он готов был в одну яму
С нею лечь, от пуль прикрыть,
Или лапы все капкану
Взамен клочка ее вручить!..
Все безликое, пустое –
Ей на все махнуть хвостом:
Безразлично ретивое –
Ей престижнее со Львом...
«Волчица, милая Волчица,
Что же ты ушла в рассвет?..
С кем добычей мне делиться,
Души родимой рядом нет...
Оставила бы мне волчаток –
Так и семя не взошло...
Я б носил им куропаток
И лебяжье крыло...
Даже морды уж на холку
Некому мне положить...
На луну выть нету толку,
Да и мочи нету выть...»
Волк скулил, скрипел зубами –
Ему внимала лишь сосна
И усталыми ветвями
Ласкала холку; а луна
Зажигала взор потухший
Своим неоновым лучом;
Безучастный лес уснувший
Шелестел в бреду ночном...

***
Зову тебя звериным зовом,
Ищу тебя во всех лесах;
Пою тебе заветным словом
С остывшей верой в чудеса...
Услышь меня, мой зверь косматый,
Услышь, и взвой по ветру вдаль!..
Пусть донесет орел крылатый
Твой отклик мне – избыть печаль...
Еще нам рано петь прощанье,
Еще псы смерти далеко,
Еще не слышно их рычанье,
Еще диск солнца высоко!
Еще мы убежим от пули
И всю охоту посрамим;
Пока соперники уснули
Подарим жизнь щекам своим.
Еще мы все преодолеем,
Еще мы все с тобой снесем;
И ветки колкие согреем
Своим изодранным плечом...

***
Как вернуть тебе тепло? –
Разве что согреть собою…
Мне и в ночь с тобой светло,
И не зябко вьюгой злою…
Твой незримый, легкий мех –
Бархатистый, серый, нежный
Мне дороже шкурок всех:
Лисьих, ласьих и медвежьих.
Не сыскать его в лесах,
Не найти в подгорных норах,
В таежных сопках, и степях –
Этот мех – лучистый ворох –
Дар неведомых миров –
Искры звездных их костров…

***
Найди мне уголок в норе,
Своею шкурою укрой,
Спрячь меня в своем нутре
От стаи оголтело-злой…
Я не хочу, сдирая шкуры,
Ценой другого выживать,
И не хочу визжаньем дуры
Спесь вожака я ободрять.
Хочу брести одной тропою
С тобой след к следу я зарей;
И, раз скрестившейся с тобою,
Не чуять запаха другой!

***
Схвачу бессонницу рукою
И брошу костью в пасть волкам...
Ты спи, любимый, я устрою
Ночлег за горизонтом нам:
Из веток ив сплету гамак я,
Собью перину из листвы...
Твоим печалям – лютый враг я,
Свет в темени немой – мне ты...
И забываясь сном полночным,
Мы поплывем в рассвет вдвоем
На судне скриплом и непрочном,
Под волчий вой, под внешний гром...

***

В далекой комнате пустой
Мой зверь, повязанный неволей –
Мой лучик солнца золотой,
Со мной скрещенный злою долей...
Как мне прильнуть к его груди,
Как исцелить его мне раны?
И как узнать, что впереди –
Какие бури и капитаны
Расставила для нас судьба
И уготовила в дороге?..
Чем с мраком кончится борьба –
Узнаем мы в другом чертоге...

***
И снег примнет твои следы,
Проложат долгую дорогу,
Туда, где внешние сады
Загородили путь к острогу,
Где средь просчитанных щелей,
Изученных до каждой точки,
Велся подсчет минут и дней
В немых молитвах одиночки...
И презирая боль и страх,
По солнечному покрывалу
Ты плывешь – и не в мечтах,
К лазурному у скал причалу...

***
Твой поцелуй дороже злата,
Милее славы и побед;
Он – за все горести мне плата –
Во тьме вселенной солнца свет.
Я за него отдам все блага,
Надену рубища юрод,
И сделаю три тяжких шага
В Лету затемненных вод...

***
Он не давал себя любить,
Он прятался в звериной шкуре;
Она твердила: «Может быть»,
Чтоб страхи все внутри уснули.
Он рвал протянутые руки,
Он поцелуй ее кусал,
Он обрекал ее на муки,
Хотя и сам в ночи не спал…
И вот когда померкли звезды,
И близился предсмертный вой,
И град забил в расщели грозно,
Он рыкнул мягко: Я с тобой…
Лизнув тихонько ее щеку,
Расправив катышки волос,
Прижавшись к трепетному боку,
Жуя комки застывших слез,
Он заслонил ее от ветра…
Назначенная ей стрела,
Пролетев четыре метра,
Застыла у его ребра…

***
Пугливый зверь прильнул к плечу,
И задышал в щеку тревожно…
Я так тепла его хочу,
Хочу того, что невозможно:
Хочу я в клан его попасть,
И слушать мир единым ухом;
Хочу в зрачки его упасть
С разбега, и единым духом
Дышать набухшей синевой,
Чтоб стать мне им, ему быть мной…
С ним на охоту убегать,
Делить на всех свою добычу,
Одним куском себя питать,
И быть подвластной только кличу,
Что рвется из нутра миров,
Бурля, как воды океана,
Как рвется заяц из силков,
И волк, багря зубцы капкана…

***
Мигрень его сутра томила. Стучалась дробью боль в виски и отдавалась рикошетом в сердце. Он старался подавить ее здравыми и утешающими мыслями и анальгином, хотя прекрасно знал, что сие плацебо бессильно и действия не возымеет.
Боль отрыва от родного существа сравнима со срывом с орбиты, внутренним взрывом, и парением вне гравитационного пространства, когда ничто не наполняет твое сердце и не притягивает к себе… Безвольная свобода, оковы которой можно уничтожить с самим собой, или новым притяжением, если долететь до него достанет сил.
Она ушла, как уходил и он не раз: тихо, но плотно закрыв за собою дверь, оставив ключи у зеркала в прихожей. Ключи оставила, а сердце, – ядро сути, забрала. И нет спасения от боли. Боли от разрыва со связующим с привычным миром тела. Оболочка может уцелеет, не сгорит, ядро же сути всей измениться навек. Суть мечется в материи черной, ища такую ж суть, чтоб слиться с нею, или хотя бы лететь за ней. И не находя горит, уничтожая меньшие тела, встречающиеся на своем пути.
А та, которая ушла, соединилась с более мощным телом, их орбиты близки и параллельны, полет стремителен, но целеустремлен. Они ведают, куда летят, по крайней мере – в ближайшие сто тысяч световых лет. А ему… Куда лететь ему?.. Если боль его не уничтожит, то переиначит сущность навсегда.
И все-таки он чувствовал, что взрыв будет не смертельным, не уничтожающим эту оболочку, а возрождающим заново в ней суть.
В его уме вертелись с томным гулом слова, оброненные ею в их первое соитье. Слова, которые она прошептала в забытьи прошептала, приникая к его, еще подрагивавшему животу:
«Верить, не веря,
И ждать, угасая
С отчаяньем зверя,
Все грани стирая,
Летя без оглядки
В смертельный капкан...
На снежной тетрадке
Вся азбука ран...
И все же, и все же
Тварь к твари летит –
Она, ведь, не может
Без брюха в ночи...
Без теплого брюха,
Куда до зори
Кладет она ухо
Уж с ядом в крови...
Но не умирает –
До света лишь спит:
Глаза открывает
И в вечность глядит,
Что жизнь разливает
На донце зрачков...
Он силой питает,
Она – страстью кровь...»
Он вспыхивал и застывал от боли, немо воя, и падая во тьму бездонья, тая в кипящих вспышках веру, что встретит еще сущность, которые к себе притянет и увлечет кружиться по своей орбите еще, по крайней мере, на тысячи ближайших световых!..

Негритянский блюз

На хозяевой фазенде
Собираем мы тростник.
Ой, чуйс-перечуйс,
Спере-пере-перечуйс...
Солнце жжет макушку, спину,
Ой,чуйс-перечуйс,
Спере-пере-перечуйс...
«Эй, Саед, махни киркою –
Ты живой там, или нет?»
Ой,чуйс-перечуйс,
Спере-пере-перечуйс...
«Да живой, а чё те надо»
Ой,чуйс-перечуйс,
Спере-пере-перечуйс...
«Как с Зери провел ты ночку?»
«Как лев с кошечкой провел...
Ой,чуйс-перечуйс,
Спере-пере-перечуйс...
Горяча Зери, как львица...
Ой,чуйс-перечуйс,
Спере-пере-перечуйс...
И пантере отмашь даст!
Ой,чуйс-перечуйс,
Спере-пере-перечуйс...»
То-то режешь нынче в поле,
Словно мул, тащивший воз
С брюха Нила да на плешь
Храпящего Килиманджаро –
После бурного соитья
С негретяночкой с Землей...»
«Сам шевелишься едва ты,
Будто реки осушал...
Ой,чуйс-перечуйс,
Спере-пере-перечуйс...
Будто весь тростник хозяйский
Один на рынок перевез...»
«Скоро уж койот прискачет,
Полив земли наш проверять:
Довольно в нем, иль мало соли,
Крови ли спустить кнутом?..
Ой,чуйс-перечуйс,
Спере-пере-перечуйс...»
«Да, ускориться б неплохо:
Свежие рубцы горят
На спине, что и чернинки,
Розовинки сзади нет...»
«Шевелится б не мешало,
Ой,чуйс-перечуйс,
Спере-пере-перечуйс,
Да для бледных изуверов
Мотыга б век не поднялась.»
«Сберегу я лучше силы
Для кошечки Зери...
А спина пускай пылает –
Обуглит солнце с дня на день!..»
Ой, чуйс-перечуйс,
Спере-пере-перечуйс...
На проклятой, на плантацьи
Собираем мы тростник.
Ой, чуйс-перечуйс,
Спере-пере-перечуйс...
Солнце жжет макушку, спину,
Ой, чуйс-перечуйс,
Спере-пере-перечуйс...

Руар

Первобытная поэма

В далёкой, – по жизни разметкам, – эпохе,
И временем стёртом в земной прах краю
В скалистой пещере, как пташечки в дохе,
Племя силилось, у судьбы на краю.
Спустя сотни взрывов, рождений ста солнцев,
Возникли вдруг люди из природного сора,
Как пыль на подошвах в бескрайнем пути…
Жила там Руар. Среди кроманьонцев,
Она кроманьонкой была воплоти,
И всем племенам дала б она фору –
Проворней и краше ее не найти.
Как падает капля с небес на волну,
Слух ловит дрожание ветки.
Так ловит вселенная бездн тишину
И хаос средь тьмы ставит сетки
Вибрациям гармонии, как ловкий моряк,
Что в промысле был не однажды.
Руар слышит тишь, видит сквозь мрак,
Ведь шепчет ей что-то лист каждый.
Руар всё услышит, Руар всё узрит,
На помощь придёт соплеменцу...
Лишь только предательства век не простит
Ни родичу, ни иноземцу.
Грел ее душу лишь родич один –
То был отец матери мудрый:
Шаман – для людей, для богов – паладин,
А для природы – малыш белокудрый.
Духовной защитой служил он Руар,
И мудрости кладезем полным;
Бросался на ворогов, как ягуар,
Лишь ласкам ее был покорным.
И вот пришло время весеннего вече,
Где суженных брали девицы в мужья.
Традиции пошли от племён человечьих
От первого дня и до праха житья.
И было то вече в пещере далёкой:
Идти туда надо через кромку лесов,
Вдоль горной реки тропой одинокой,
Немалую рядь солнце-лунных часов.
А Зубр шаман был ранен жестоко, –
Когда-то Руар он от тигров спасал:
Руки нет по локоть, стопы, и два ока
Видят уж слабо, сдержав тот оскал...
И снова тропа вся из дикой напасти,
Снова с шаманом – уж подросток Руар...
Вновь у судьбы две души в полной власти,
Вновь за пригорком дикий рык и оскал...
Стая волков окружила дорожных,
Марок голодный им зубы сводил...
Снова сердца их забились тревожно –
Дедушка Зубр не прежним уж был...
Руар на защите стоит, словно львица:
Копьём и двузубцем швыряет волков...
Вот только за дедушку сзади боится –
Ведь спину прикрыть Зубр уже не готов...
Вдруг незнакомец чудесный из леса
Выходит, и знаком ей помощь сулит:
На вид неказист этот щуплый повеса,
Но Зубра прикрыл, и – напор был отбит!
Руар пригляделась к нему, отдышавшись:
Плечи его – для нее будто пядь,
Высок, чернокож – уголёк настоящий,
И речь будто птичья – ничего не понять...
Но Зубр его принял, как родича в племя,
Сказав: «Будь мне сыном, нам нужны смельчаки!»
Теперь веселее пошло ее время
Под пристальным взором и верной руки
Нехитрой заботе чудного пришельца...
Катил он повозку с дедом-шаманом,
Ходил с ней на ланей, бизонов, волков,
Узким плечам по плечу всяко дельце –
От ловли баранов до стрижки козлов!..
И вместе нестрашны судьбы уж капканы.
Но как рассказать ей своим о зазнобе? –
Чужак он своим, хотя ей стал родным...
И как им поведать, что души уж обе
Судьба заплела уж сплетеньем одним?..
И вот оно, вече. Тут парни и девы.
Первые в дом свой поведут своих жён,
А девам к мужьям уходить под распевы,
И жить по законам им чуждых племён...
Дрожит ее сердце, пульсируют вены...
Но встала при всех, и сказала, кто мил...
Ахнуло племя, скалистые стены
Качнулись от ропота. Мышей черных крыл
Пошло колыханье, как волн штормовых.
Руар не дрожала, смотрела на деда,
И дрогнула нить, единящая их.
Он глянул на выход, где горят небеса,
Степенно и важно продолжив беседу:
«Мир мудр, как бог, и творит чудеса.
Чужак нам полезен – племени, внучке:
Он нам предназначен, и будет любим.
Малая туча тянется к тучке,
И вот свод небесный покровом храним!..»
Так стала Руар женой чужеземца,
А он – верным сыном ее старика.
Какие судьба не кидает коленца,
А камни разгладит Времён все Река.

Иерусалимская львица

Львица по небу носилась.
Её рычанье слышал царь.
Над землею божью милость
Ощущала всяка тварь.
Сияли всюду её очи
Двумя звездами в бездне тьмы;
Подтверждением пророчеств
Лились вышние псалмы
В лилейном ангельском созвучьи
Это пенье слышал царь,
Сулящее благополучье
И полный милости алтарь…
Привести велел он львицу
Из вышних кущ, из тьмы лесов,
Чтобы подивить царицу
Чудностью своих краёв.
Посреди дороги львица
Зарычала – вздрогнул мир,
Все со бременем девицы
Свой священный град в Кашмир
Превратили в этот миг,
Издавая дикий крик.
Поднялись воды Иордана,
Забурлила плазма недр,
Столб у царственного храма
Зашатался, будто кедр…
И взмолились все тут люди:
«Не веди её ты к нам!
Иль погибель царству будет,
И погибнешь, царь, ты сам!»
Повели обратно львицу
Силачи в её леса…
Быль ли это, небылица,
Времён ли древних чудеса?

***
Боги жизни, дайте Зверя,
Верните Зверя моего!
Лепестками роз и хмеля
Да будет устлан путь его!
Пусть скорее он вернется,
Обовьет меня хвостом…
В серых глазках блещет солнце –
И в ночи светло, как днем…

В норе Зверя

В его уютной, вычищенной накануне, норке пахло чуть пьянящей, не пропитанной еще своею самостью, свежестью. Только что натасканная и взбитая натруженными лапами трава приятно щекотала брюхо...
Старая самка, которая давно уж не делила с ним постилку, поскуливая, ютилась в затемнении, отдыхая от охоты. Он добродушно позволил ей остаться рядом, не выгнав из своей норы, чтобы избавить от докук молодых и нахальных самцов из стаи. Хотя обычаи и порядки прайда предполагали это. К тому ж она ему дала одиннадцать котят от трех пометов. Они уже давно заматерели, стали вожаками и родили не одно потомство.
Теперь его воображение занимала черная, как смоль, пантера, и поскуливание старой сдавливало ухо, отрывая от сладкого и сонного морока. Зверь терпеливо, хоть и раздраженно потянулся, повернувшись мордой к лазу...
Лишь давняя привязанность, привычка, и, будто кровное сроднение, не позволяли зарычать ему сейчас на старую…
А еще та выдержка, которой отличаются все вожаки от розоносых и неопытных самцов, что нетерпеньем вспугивают дичь и отдаляют самок…
Пантера была ненасытной и неугомонной, истомляющий его желаньем и затеями, но это лишь подстегивало быть быстрее, проворней и сильнее прочих вожаков соседних стай..
Они встречались в отдалении от всех, но запах страсти выдавал уже их близость...
Хотелось вырваться из тесной норки, и, подскочив до самой верхней ветке, бежать навстречу к ней, сквозь жёсткий папоротник и коренья, уткнуться в мускусную шерсть и укусить за ухо...
Зверь просто ждал, когда стемнеет...

***
Не хочу другого зверя,
Хочу, чтоб вечно рядом был.
Не становись моей потерей
При свете суммарных светил...
Врасти в меня единой хордой,
Все песни мне свои провой;
Трись о живот колючей мордой,
Все тайны зверские открой;
И нареки своею самкой,
И утащи в свой скрытый кров;
И окольцуй своею лямкой,
Что тянет в мир людей-рабов...

Дивный лес

От шума девственных лесов,
От щебета из-под небесья,
От крика диких голосов
Нам льётся вековая песня.
От капель вешнего дождя,
От звона тающих сосулек
Сбежали вместе ты и я,
Создав вибрацией рисунок...
И шелестел угрюмо лес,
В поля направив ветра волны,
И прыгал по макушкам бес –
Дух темноты видений полный.
Ему увидеть не досуг
В неистовом кружении бега,
Как зацепилась вдруг за сук
Его котомка в шапке снега...
И разорвалось полотно,
Посыпались виденья наземь,
Открыв в сознании окно
В иллюзию жизненных оказий...
И прыгал в исступлении бес,
Перебирая в лапах ветки,
И шелестел угрюмый лес,
Заполнив запахом все клетки
Еловой свежестью долин,
Не открытых этим миром...
И вязь узорчатых картин
Спадала снегом на равнины...

***
Я так хочу к тебе, мой зверь –
К твоим щекам, к горячей коже!..
Сквозь оторопь лихих потерь
Несусь к тебе по бездорожью...
По колким камням и стеклу,
Сквозь град и взведенные ружья,
Спешу лизнуть в нос по утру,
Того, кто словно воздух нужен...
Спешу глотнуть горячей вздох,
И естество в себя запрятать;
Покуда тать во мне не сдох –
Спешу взять то, что смог ты спрятать –
За весь свой век в себе самом!..
Спешу твоё размножить семя...
И пусть капкан и смерть потом –
Теперь ты мой и наше время!

Ёжики

Мысли ёжика: «Люди, ну что ж вы такие колючие-то все?!..»
----
Мы прикрываемся остротой,
Как колючками ежи,
Плюем на ближнего икотой,
Точа булатные ножи.
И все-то нам не по нутробе,
И все-то нам не так не сяк.
Мы загниваем тихо в злобе,
Ищя на небе свой косяк...
А ближние нас топят в иле,
Мы вырываемся от них,
Катясь по трассе жизни в мыле,
Увлекая в клан чужих...

Ёж и Крокодил

- Послушайте, сударь Ёжик, ну, вы б не шли через болото, а то, ведь, лапка одна, вторая увязнет, гляди, потонете ненароком... А в болоте, ведь, ещё и крокодилы обитают...
- Помилуйте, милейшая, какие крокодилы?..
- Обычные, сударь, крокодилы, что обитают в мутных водах... Зелёненькие такие, под цвет речного ила... А еще бывает чёрные, или даже красные...
- Красных крокодилов не бывает. Это уж фантазия ваша...
Долго спорили Ёжик с Черепахой. Незаметно к берегу подполз Крокодил. Положил пасть на бугорок, прислушался...
- Это уж как вам угодно... Но есть и красные, вас уверяю... Все зависит от еды – от цвета водорослей, иль ила, если вам угодно. Ведь, то, что мы едим и чем мы дышим – всё отражается на шкуре, как известно.
- О да! Всё отражается на шкуре! Как и в глазах. Хотя глаза порой и лгут. В глазах возможно спрятать правду. Взять, к примеру, крокодильи слёзы…
Долго слушал крокодил их разговор, а потом застрекотал, похлопывая челюстями под ушами друзей, как тысяча стрекоз:
- Да что вы знаете о крокодилах, срамота ничтожная?!
Над верхушками секвой и пальм пронёс своё невидимое и тучное тело ветер, задрожал кустарник у болота, черепаха спряталась в свой панцирь, Ёж свернулся в клубок, ощетинив все свои четыре тысячи и три колючки...
Но едва порыв затих, Ёж высунул свой длинный нос, а Черепаха показала морду.
- Что они хрустят огромными тушами, а зубы чистят им малявки... – постарался пропыхтеть Ёжик как можно строже и значительнее.
- Благодари свою судьбу, что я сыт и утомлён сейчас, колченогий, – снова лязгнул пастью Крокодил, – а то бы показал, чем питаюсь!..
- Мне безразлична ваша благосклонность. – Сдунул Ёжик парашютик одуванчика, что внезапно сел ему на нос. – Как бы вас не почитали высшие чины, для меня вы – червь пузатый – просто дождевой червяк! Прочищает пасть те кто? – Чай, не носорог, а пигаличный Колибри... А то б так не несло из разинутой конюшни-то... – Ёж фыркнул, сморщив длинный нос и высунул язык для демонстрации смуты организма от дурного из-за запаха конюшни-пасти.
- Ктоооо?! Яяяяя – дождевой пузатый червь?! – Пасть крокодила стучала в такт его хвосту, разбивающего, будто веслом частые гребешки волн илистой речки. – Сейчас станет видно, кто из нас дождевой червь и болтается на зубе, будто на рыболовном крючке! – Крокодильи зубы скрипнули у самого носа Ежа.
- Язык иголкой не проткни, - еще больше растопырил иглы Ёж, подкатываясь по скользкой глине к берегу, – иначе будешь мясо со своей же кровью жрать, будто бы с томатом!
«Смотри, не упади в воду…» – Хотела было предостеречь его Черепаха, да снова спряталась в свой панцирь, обданная смрадным, горячим дыханием.
- Без крови и смерти все пресно. Острые блюда куда вкуснее…
Долго Ёжик пыжился перед Крокодилом, да утонул бедняга...

Человек и Крокодил

Человек:
-  Крокодил, что ты плачешь, жуя антилопу? Тебе ее жалко?
Крокодил:
- Не заражай меня своей сентиментальностью, глупый человек! Я плачу, оттого что не могу развести огонь, как ты, и осмолить ее... волосатая больно – зубы полоскать придется долго!..

***
Хорошего должно быть в меру... В меру чего? – Канону, принятому большинством существ, обитающих на одной из крошечных планет в одной из тьмы вселенных?..
Все относительно, людишки-муравьи: и красота, и, уж тем более, размеры...
Но как вам доказать, людишки-муравьи, что вы не правы? – Никак. Пока не увидишь Солнце, не поймешь, как оно ярко, пока не разглядишь муравья, не поймешь, что он живой и, природе нужен; покуда свет звезды не долетит до взора, не знаешь, что она была и дарила свет материи вокруг...
Покуда не узнаешь человека, не поймешь, чего в нем больше – доброго иль злого... А узнать, в добро или во зло в итоге все его поступки – всей жизни человечьей мало...
Лучше быть полстозадым и тонкоумым, нежели наоборот…

***
Муравей полз по указанной ему Вышним дороге. Каждая травинка, каждый прутик, которые с благодарной рачительностью подбирал он, казались посланием свыше именно ему. Он звал своих собратьев по колонии, если кладь была не посильной одному, и они тащили ее вместе в муравейник. Они тащили соломинку, не потому что их жилищу надо было перекрытье или еще одна подпорка переплетенному паутиною ходов конусу, а потому что неведомая сила, зудящая во всем их существе, заставляла и подталкивала делать это: поднять и нести к себе – домой – для всех…
И не в ком не зарождалось мысли, сравнивать себя с кем-то или с чем-то: в них не было понятья исключительности, – в крохотном существе каждого царило чувство целостности, сплоченности с каждым жителем муравейника и со всем миром. Муравейник был их большой планетой, а все вокруг него – огромным космосом...
И, если бы кто-нибудь сейчас воскликнул на их - муравьином языке:
- Эй, муравьишки, да вы же в точности как мы, люди: также копошитесь в своем муравейнике, также тащите в него нужные для жизни вещи и еду, также охраняете свой дом-крепость от напастей, заботитесь о больных и выселяете безнадежных и старых...
Любой из огромного и сплоченного единой природой коллектива ответил бы:
- А мы не люди… Это двуногие полярности видят в нас свои приметы… А мы просто упорядоченные всеобъемлющим хаосом ничтожные частички космоса, нужные мирозданию для всеобщей гармонии…


Отчеканенные тараканы

-----
Из других миров приходят к нам не только мысли, но и тараканы...
-----

И понёс меч таракан
Да на вражий строй клоповый.
Был он добрый хулиган,
А к врагам без мер суровый.
Он рубил мечом клопов –
Ненасытных кровопивцев,
Был спасти всегда готов
Он своих однопартийцев.
Ни в тереме, ни за бугром,
А в простом обычном доме
За плинтусом и подполом
В оконном и дверном проёме
Числился везде в жильцах
Он с собратьями своими.
Числился при всех делах –
Черная печать, как имя,
Красовалось повсеместно.
Во все щели таракан,
Будто призрак бестелесный,
Пролазил вёрткий хулиган…
Он жил у гения в квартире,
Что лудил кольчужки им
Как девам маслицем льняным
В особом куртуазном стиле…
Блестели спинки тараканов
От масел ало-золлотых,
Как кольчужки Чингисханов,
Пришедших из краёв степных.
Они ползли к нему, как мысли,
Что не вытравить ни чем,
Только не с небесной выси,
А, как яд, с земных гиен...
Они ползли к нему без края,
Чтоб кольчужки подковать...
Доля Мастера такая –
Искусство бренным создавать.
Он давал им имена,
Хоть не кликал вовсе в гости...
Но планета всё ж одна –
И едины души, кости...
Они ставили печати
На расплавленную гладь –
Нескончаемые рати,
Что земля родила мать...
Ни одни лишь только мысли
Приходят из других миров –
Тараканы тоже с выси
Падают к нам с облаков...
Они, как все, меняют масти
Под рукою Мастеров...
Природа дарит крылья, страсти,
Кольчугу, панцирь всех цветов...
Слиплись крыльца за спиною –
Вот и панцирь от невзгод...
Но он вовсе не укроет
От напастей и забот!..
Налетят другие твари
И нарушат твой покой...
Из неведомой из дали,
Из реальности иной...
Мир меняется, и сути
Меняют глубину и цвет...
Вон звезда в небесной мути...
Миг прошёл, её уж нет...
К нему сбегались тараканы
Изо всех концов дали...
Ставил вензель он чеканный
На созданий сей земли...

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия