Таланту Льва Толстого. Кавардачок!

      Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю её под деревом в тени.
Сумерки спустились на землю и гул орудий затих, Пьер, облокотившись на руку, лёг
и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени.
… Он не помнил, сколько времени он пробыл тут.
В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок,
накрошили в него сухарей и положили сала в котелок.
Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. 
 Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой,
не отворачиваясь даже от ароматного  дыма.
— Да ты из каких будешь? — вдруг обратился к Пьеру один из солдат,
очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, как порядчсный человек,
именно:   ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
— Я? я?.. — сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить – насколько это возможно у солдат -
 своё общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат.
— Я по-настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет среди иных;
я приезжал на сраженье и потерял своих.
— Вишь ты! — сказал один из солдат, остановившихся на постой.
Другой солдат покачал головой.
— Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! —
сказал первый и подал Пьеру, облизав её, деревянную ложку.
  Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок -  то кушанье, которое было в котелке
и которое каждый солдат до этого ел,
и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда-либо ел…
— Тебе куды надо-то? Ты скажи! — спросил опять один из них.
— Мне в Можайск.
— Ты, стало, барин?
— Да.
— А как звать, коль и мы в Можайск?
— Пётр Кириллович.
— Ну, Петр Кириллович, пойдём, мы тебя отведём в Можайск.
   В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли в направлении  Можайска.
   Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска.
   В горницах постоялого двора не было места: все были заняты.
Пьер прошёл на двор и, укрывшись с головой, лёг в свою коляску. Теперь все места были заняты.
                IX
    Едва Пьер прилёг головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает во дворе;
Всё было тихо на дворе. …
Между двумя чёрными навесами виднелось чистое звездное небо.
 «Солдатом быть, просто солдатом! — думал Пьер, засыпая и думая про небо.
— Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими –
смелыми.
        «Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам Бога, — говорил голос, создавая в мыслях спокойный уют.
—  Простота есть покорность Богу; от него не уйдёшь. Мысли просты, как всё простое. 
Они не говорят, но делают.
Сказанное слово серебряное, а несказанное — золотое.
Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти.
А кто не боится её, тому принадлежит всё – без смерти.
Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе,
не знал бы себя самого в себе.
Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том,
чтобы уметь соединять в душе своей значение всего при этом.
Всё соединить? — сказал себе Пьер. —
Нет, не соединить. — Нельзя соединять мысли,
а сопрягать все эти мысли — вот что нужно для каждой мысли!
    Да, сопрягать надо, сопрягать надо!» — с внутренним восторгом повторил себе Пьер,
чувствуя, что этими именно и только этими словами
выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос –
простыми словами. —
Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
  — Запрягать надо, пора запрягать,
ваше сиятельство!
Ваше сиятельство, —
 повторил какой-то голос, — запрягать надо,
запрягать... надо…
          Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошёл пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых.
Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах.
На улицах около телег, которые должны были увозить раненых,
слышны были крики, ругательства и удары, чтобы кони двигались быстрее.
Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу
и с ним вместе поехал до Москвы, с генералом добираться было  побыстрее.
   ДорОгой Пьер узнал про смерть…
 про князя Андрея… смерть…
________________________
Л. Н. Толстой. Война и мир. Том третий. Часть третья
VII (Отрывок.)
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю её.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих, Пьер, облокотившись на руку, лёг и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени.
… Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. 
 Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.— Да ты из каких будешь? — вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?— Я? я?.. — сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. — Я по-настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.— Вишь ты! — сказал один из солдат.Другой солдат покачал головой.— Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! — сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда-либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.— Тебе куды надо-то? Ты скажи! — спросил опять один из них.— Мне в Можайск.— Ты, стало, барин?— Да.— А как звать?— Петр Кириллович.— Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем.В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
   Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
IX
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает;
Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой-то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
     «Солдатом быть, просто солдатом! — думал Пьер, засыпая. — Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. 
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам Бога, — говорил голос. — Простота есть покорность Богу; от него не уйдешь. И они просты. Они не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное — золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? — сказал себе Пьер. — Нет, не соединить. — Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли — вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо!» — с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.— Да, сопрягать надо, пора сопрягать.— Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, — повторил какой-то голос, — запрягать надо, пора запрягать...
     Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Дорогой Пьер узнал про смерть…  про смерть князя Андрея.