Лень, алчность и понты - 6

Глава девятая,
повествующая о беседах
с дядей Осей, о знакомстве Афанасия
с модельером-моделистом-инспектором
Игорёшей, о пьяном запое и об утомившей
всех российской болезни.
               
 Жить в Переделкино не так уж скверно, а скорее даже – очень приятно. Особенно это известно тем, кто еще при коммунистах отвоевал здесь кусочек престижной земли. Тысячи шустрых писателей поумирали, а их дачи каким-то чудом перешли к их праздным родственникам. Живого классика сегодня здесь редко встретишь, а завтра днем с огнем не найдешь.               
- Недавно заходила в московский Союз писателей, так там стенд со списком писателей умерших за год - длиннющий, аж почему-то страшно стало, - рассказывала Ольга.
Она и  Афанасий сидели,  пили чай  и перебирали  имена знаменитостей, что еще существовали по соседству. А так как  Афанасий имел дело со  странными бумагами, то его  стали интересовать  писатели, а с некоторыми из них он даже познакомился  у Сиплярского, к которому иногда захаживал. Вернее, даже не к нему, а к дяде Осе - всезнающему и всепомнящему старику.               
С Ольгой они остались вдвоем и прожили вместе уже полтора месяца. Ирина с детьми обосновалась в Москве, в новой квартире, и была страшно довольна. Она беспрерывно что-то покупала, делала ремонты и строила планы. Дети ходили в частную школу. И Афанасий в общем и целом был спокоен и доволен создавшейся ситуацией, если бы...               
Ему приходилось крутиться между тремя женщинами, и ни с одной из них он не мог порвать отношений.
Сначала ему было гнусно, и он увиливал от свиданий, но потом он как-то не то, чтобы смирился, а просто перестал болезненно терзаться, решив, что тем самым приносит жертву ради  своих бумажных  опытов. Это звучит цинично, но в жизни всякое бывает,  и в  конце концов - все люди разные.               
И все-таки здорового спокойствия от создавшейся ситуации он не обрел.
Нужно признать, что интимные отношения случались не часто - Ирина была поглощена новым образом жизни и хлопотами по дому, для Ольги главным было, что он рядом, вот разве Елена испытывала к нему какую-то непонятную страсть. Вначале он ее боялся, и после той поездки к водоему избегал с ней встречаться, но потом у нее в бане купали детей, она как-то быстро сблизилась с Ольгой, которая, как казалось Афанасию, даже приветствовала их "дружеские отношения".
Да и скоро страх отступил, ибо Афанасий понял, что Елена  действительно стала другой, и если и зацикленной на смысле жизни, но вполне симпатичной и умной женщиной.         
Она все добивалась, чтобы Афанасий посвятил ее в свои исследования, и он постоянно пресекал ее попытки подняться к нему в мансарду.               
- Придет время, узнаешь.
- Ну как же так? Ты все обо мне знаешь, а сам скрытничаешь.         
Но он-то знал, что и она ему не все рассказала.
               
А еще Афанасий знал невероятно много.
Он мог получить любую информацию о деятельности как отдельных личностей, так и любых организаций, какими бы тайными они не были.
Вначале он с увлечением изучал  всяческие сообщества  и их  сверхсекретные планы. И казалось, что весь  мир только  и занимается  интригами, сговорами  и заговорами: порой наивными, иногда злыми, а чаще всего просто сумасшедшими и утопичными. Ну  и  преступных  планов  хоть  отбавляй.  Словно адская паутина  опутывала  сознание  людей.
При желании  он мог  проникать в секретные правительственные архивы и программы. Что поначалу и делал, но вскоре это ему наскучило - конечно, факты иногда поражали, но оказывались банальными  до идиотизма или же такими же глупыми по сути.
Но зато он узнал, что против страны действительно работают мощные службы и организации, которые субсидируют как конкретных людей, так и партии и сообщества. И ему были смешны рассуждения всяческих телевизионных тусовщиков на темы заговоров - дескать, их нет и они выдуманы голодным обывателем. Эти умники сами входили в систему заговора, даже и не подозревая на чье колесо льют воду. Но они были сытыми обывателями и уже только поэтому являлись участниками и исполнителями заговора.               
- Заговор есть всегда, - рассуждал он, беседуя с  дядей Осей, - одни живут за счет других, сбиваются в стаю ради расширения пространства и добычи.               
- Верно, верно! А вот Алька кричит, что Америка с Европой не делают никаких геополитических заговоров, что они просто боятся хаоса  российского.  Ну  не дурак  ли? Он  даже говорит,  что войн больше не  будет. А  я ему  говорю -  будут, да  еще такие,  что в страшном сне не приснятся.               
- Если таких представлений, как ваше, будет большинство, то и воздастся.               
- Что вы имеете ввиду? - старик насторожился, но глаза за стеклами очков были невозмутимыми. - Вы считаете, что Алька не дурак? - он рассмеялся, - я понимаю, вы говорите о силе и воле убеждений. Но, милый археолог, вы-то должны знать, что одна идея, одна вера, один образ жизни никогда не могут быть распространены повсеместно и войти во все головы разом. Человек рожден, чтобы действовать, двигаться, завоевывать - разве история вам не показала это?
- Конечно. Знание истории настраивает нас на фатальный лад. Но кто знает, чего ждать от человека?
- Я знаю. Нет, я верю в благородные порывы человека, я сидел в лагере пять лет, я видел, что в скотских условиях некоторые способны совершать благородные поступки. Но это всегда лишь порыв, один поступок в веренице социальной предопределенности. В целом же вполне четко можно представить – чего от человека ждать: он будет есть, спать, делать детей, обогащаться, он будет действовать, как та же бабочка, как этот кот.               
- А как же творчество?               
- Искусство? Ну будут иногда новые формы на старом содержании.
Афанасий вздохнул:               
- Мне кажется, вы просто сами себя убеждаете... перед смертью.               
- Не понял?               
- Ну, что все будет не интересно, предсказуемо, что вы все поняли и вам плевать на то, что будет после вас. Вы просто очень любите жизнь.               
Дядя Ося встал и вышел из комнаты. Этот диалог происходил у него в доме, где Афанасий стал часто бывать. С Сиплярским он говорил мало, тот обычно приглашал составить компанию в покер, или когда были гости из Москвы.               
Афанасий вначале не понимал, почему это Сиплярский зауважал его. Но дядя Ося как-то пояснил:               
- Он считает, что ты его от тюрьмы спас - в той истории с попыткой изнасилования.               
Так  или  иначе,  но  Афанасию понравилось  бывать  в  этом  доме. Вся  мебель  и все  предметы были  здесь пропитаны  каким-то старинным запахом, непонятным и  влекущим. Да  и дядя  Ося был  еще тот  жук - старый-то старый, а с порывами похлещи, чем у иных юнцов. У него была тридцатитрехлетняя любовница, которая приходила к нему раз в неделю по четвергам. И в эти дни Сиплярский был вынужден где-то перекантоваться, обычно он шел к Афанасию.
... Дядя Ося вернулся, и глаза у него были красными.
- Идеалист вы, Афанасий. А я сентиментальный старик. Да, я люблю жизнь, люблю природу, книги, люблю думать, работать. Но в людях я не уверен. Вот даже вы, порядочный, умный, пытливый молодой человек, но ведь и вы против меня воюете, разве не так?
- Ну, это громко сказано.
- Я о своих еврейских корнях. Ведь вы с опаской, с оглядкой ко мне относитесь...
- Да что вы в самом деле!
Старик покачал головой и упрямо сказал:
-  Нет,  вам  нужно  определиться.  Вы  не  закрывайте  этой темы, ведь я и сам хочу о ней говорить, сколько  можно прятать  голову в песок, как страусы. Нельзя закапывать интерес, если  он возникает. Я вас прошу, не закапывайте эту тему!               
От такого напора Афанасию стало не по себе.  Он действительно давно перестал задаваться еврейским вопросом, ему и  русского хватало.
- Ну, если вы хотите. Хотя здесь, возможно, и не о чем особо говорить.
- Мне это важно, я всю жизнь был космополитом, и только в последние годы серьезно занялся историей евреев...
-  Опять  про  евреев!  - это  вбежал Сиплярский.  - Дядя  Ося, я тебя сдам в психушку! А  ты, Афоня, не устраивай  здесь геноцид, пошли, нас ждут!
- Ну куда ты его тащишь, дай поговорить спокойно!          
- Сейчас наговоришься, вон, к тебе родственнички пожаловали.
В дом ввалилось человек десять - тетки, дядьки, племяши и племянницы, Симочки, Лялечки, Фенечки и Гашечки. Гвалт поднялся вселенский. Дядя Ося только и успел подать Афанасию руку и попросил заходить.

- Врет он все тебе, ты ему не верь, - на ходу говорил Александр Антонович, - ты для него просто непонятный, он думает, что ты что-то скрываешь или от кого-то скрываешься. Совсем рехнулся,  козел  старый!  Расист  долбанный!  Недавно мне говорит: ненавижу  я  вас,  евреев!  Ха-ха-ха,  еврей  еврею, представляешь? Анекдот!               
- А куда мы идем?               
- Да тут сабантуйчик намечается. Люди разные, выпьем, пообщаемся. Там у одного журналиста день рождения, корреспонденточки будут разные.
- Да мне-то неудобно...
- Брось, а хочешь, Ольгу возьмем?
- Нет, давай уж вместе.               
День  рождения, когда  они вошли,  был уже  в разгаре.  В одной комнате  грохотала музыка,  в другой кто-то выпивал, сидели в креслах в расслабленных позах.
- А где именинник-то? - вопросил Сиплярский.
- А сейчас будет, - узнал его один из гостей, - когда статью-то принесешь?
- Вот сейчас выпью и сбегаю, она у меня уже готова. Знакомьтесь,  это Афанасий Никитин – большой ценитель женской красоты.
- Все мы большие...
Им налили, они выпили. Спиртного было навалом, а вот закуска - одни орешки да какая-то зелень.
Были и знакомые лица, мелькавшие по телевизору - режиссер-документалист, ведущий программы, модный писатель. Но Афанасий не помнил их фамилий.
"Черт возьми, - думал он, - я же о каждом из них могу знать больше, чем они сами о себе, и получается, что я заговорщик в единственном числе. Потому что я могу не только знать, но и управлять каждым, как захочу".
Эта тайна приятно щекотала ему нервы.
Здесь  демонстрировали  непомерные  амбиции и  якобы собственные взгляды на жизнь. Но он-то знал, чего такие взгляды стоят и как легко их изменить.
Сиплярский  вступил  в  какой-то  спор   о  политике,   где  упоминались имена важных  сановников, с  которыми многие  из присутствующих «еще вчера» встречались. С особым вниманием  выслушивались мелкие бытовые подробности: какой кабинет, какой галстук, что ели-пили, кто с похмелья, у кого какая квартира и что в ней.
Вообще, эта тусовка здорово смахивала на комсомольский междусобойчик - мало что изменилось, все та же затхлая двойственность получиновничьей жизни. Да и что могло измениться, что менять и кому?
- Я не люблю этих коллективных застолий. Как люди соберутся вместе, так перевоплощаются на глазах. Каждый,  как в  театре, что- то из себя изобразить пытается. Зачем, ты не знаешь?
Афанасий посмотрел в пьяные глаза  говорившего. Неопределенного возраста, тот улыбался ему, показывая прокуренные зубы.
- Игорёша. Модельер. Будем знакомы.
- Будем, - пожал Афанасий влажную вялую ладонь.
- Пойду, еще потрясусь, - Игорёша поплелся в «танцевальную комнату».
И прошел бы день рождения и забылся, если бы не этот Игорёша.
Минут через двадцать после его ухода, из «танцевальной комнаты» выскочили возбужденные девицы и сообщили, что непонятно откуда сюда попавший свинья-Игорёша наблевал  на кресло.
- Да его Никита привел.
- А где Никита?
- С Веркой ушел.
- Вот скотина! Куда теперь его?
Вывели невменяемого Игорёшу.
- Посадите его на улице, очухается, уйдет.
Так и сделали. Глаза у модельера были совершенно стеклянные.
Наслушавшись разговоров и насмотревшись на компанию, пьяненький Афанасий откланялся и вышел во двор.
 
Лампа на столбе освещала стол, на который положил голову спящий Игореша.
Афанасий тронул его за плечо:
- Замерзнешь, вставай.
- Сейчас, сейчас. Слушай, а который час?
- Начало второго.
Игореша простонал и схватился за голову.
- Что, опоздал?
Бедняга выругался в собственный адрес.
- Ну пошли, переночуешь у меня, - Афанасий был настроен любить  всех людей.
- Серьезно? - дрожал всем телом Игореша.
- Только не бузи. Здесь рядом.
- Слушай, а я там ничего не устроил? А то я не помню.
- Наблевал на танцующих дам.
- Ох!.. А ничего не наговорил?
- Я не слышал.
- Ну, слава богу! Хоть на этот раз повел себя по-человечески. Обычно я посылаю всех на три буквы, или заявляю, что я гигант секса, или что-то в этом роде.
- Молодец. Но сегодня ты дал маху, ну ничего, еще как-нибудь выступишь.
- Да нет, меня это убивает. Просто я мало пью, надо бы больше, чтобы адаптироваться, а я эпизодически.
- Но зато без меры, - поддакнул Афанасий, который прекрасно знал, о чем идет речь.
Ольге не пришлось долго объяснять, она постелила для гостя и ушла спать.
- Похмелишься?
- Да надо бы... если кишки примут.
- Ну, давай, - подал Афанасий водку.
- Только я отвернусь, чтобы ты не смотрел на эту процедуру.
Он отвернулся и что-то там манипулировал с огненной жидкостью.
- На, запей.
- Главное, чтобы назад не пошла. Понимаешь, идиотский желудок, умнее меня, все время со мной дискутирует: это не хочу, это не давай, это не пей, не ешь. Как будто во мне сидит некто. Во-во... нет, вроде успокоился, смирился.
Игореша ожил. Афанасий тоже выпил и спросил:
- Ты говорил, что ты модельер?
- Нет, это я так, чтобы всем было понятно. На самом деле я, скорее, моделист.
- Делаешь модели?
- Я занимаюсь энергетическим моделированием.
- Не понял.
Гость закурил, и было видно, что он окончательно пришел в себя.
- Слово "модель" уходит корнями в латинский язык и означает "мера" или "совершенный образец".
- Ты создаешь энергетические образцы?
- Скорее, я ищу, пытаюсь создать меру - всему и всего. Но чтобы было понятно - вообще-то я инспектор.
- Да, очень понятно.
- Тогда наливай! И чтобы было еще яснее, я - Пушкин.
- Здравствуйте, Александр Сергеевич!
- С кем имею честь?
- Афанасий Никитин.
- А, так это вы ходили за три моря? Давно ли вернулись?
- Меня действительно так зовут.
- Охотно верю. Конечно, я не весь Пушкин, но во мне изрядный кусочек от него, лучшая его творческая частичка, - и совершенно серьезно Игореша прошептал: - Я и сам творческая модель, какою бывали многие художники, в том числе и Александр Сергеевич. Только вот, разве, в других условиях – не дворянин, с другой биографией.
И постепенно Афанасий начал понимать, о чем говорит Игореша.
- А что, тебе удалось создать свою модель?
Игореша пристально посмотрел в глаза Афанасию и пожаловался:
- Если назвать меня гением, то это ничего не сказать, а только принизить мое значение. Я величина бессмертная, главная часть вселенского разума, вынужденная мыкаться среди собственных творений. Но это сегодня меня топчут и не видят, а когда-нибудь, завтра, ко мне придут за утешением.
- Хорошо маньячишь, - высказал  Афанасий то, что думал.
- Если бы, - вздохнул Игореша.
Они засиделись до утра и выпили немало, но что интересно,  Афанасий совсем окосел, а Игореша говорил, оставаясь в одном и том же, самому себе приятном, состоянии.

Проснувшись, Афанасий не смог вспомнить последнюю часть их разговора. С ужасом он обнаружил себя лежащим на полу на мансарде. Вокруг валялись "говорящие листы", а на диване храпел Игореша.
"Ему же, гаду, Ольга внизу стелила!"
Он спустился вниз, голова раскалывалась, на столе - записка.
"Ушла на службу. Смотри, Афа, будь осторожен. Ты хоть знаешь, кто он?"
"Знаю, модельер или моделист энергетический. И этот, как его, инспектор какой-то", - он налил холодного чаю, и тут появился Игореша.
Смотреть на него без сострадания было невозможно. Бледный, с искаженным лицом, он выскочил на улицу. Его рвало.
Потом он появился - жутко виноватый, и пытаясь смягчить неловкую паузу, обратился к псу Гарику:
- Видишь, брат, как паршиво устроен человек, не знает меры, как ты. А ты смоделирован очень удачно, я тебя поздравляю.
Афанасий налил ему чаю, они пили его молча, не решаясь заговорить о вчерашнем.
- Есть будешь? - спросил Афанасий.
- Да ты что! Может... не осталось?
- Нет.
- В таком состоянии нам к работе приступать нельзя.
- К какой работе?
- Ну, над бумагами.
"Ни хрена себе! - чуть вслух не выругался Афанасий, - неужели я ему все рассказал?"               
- Я сейчас приду.
Он выскочил из дома - всюду лежал первый снег.
У Елены нашлась бутылка.
- Этот Игореша интересный, славно поговорили, - сказала она, - только вы не пейте много, я вас жду, как договорились.
У него хватило ума не спрашивать ее ни о  чем. Но  теперь он со страхом понимал, что выложил Игореше буквально  всё.
"Модельер на мою голову! Что же я наделал!"
Игореша дрессировал Гарика, требуя лая и поощряя печеньем.
- Как бы назад не пошло, - искривился он, глядя, как Афанасий дрожащей рукой разливает водку. - Как там Леночка, не поминает нас лихом?
- Не поминает, - отвернулся непомнящий.
- А она мне понравилась, я имею в виду, как она себя ведет. Да и картины у нее славные. Ну, поехали! Он выпил, будто проглотил яд, и лицо его исказилось до неузнаваемости. Афанасию от такого зрелища стало плохо. Теперь уже он выскочил на крыльцо, постоял, ничего - улеглось.
- Что же мы вчера пили? - вернулся он.
- Ну, водку, потом у нее наливку вишневую, немного ликера, шампанского  две бутылки, мартини и еще пива  ты потребовал.
-  Вот  дали!  -  Афанасий  не  знал,  как   ускорить  процесс дознания.
- Да я еле тебя спать уложил, ты тут Ольгу доставал, стриптиз требовал, вон, вазу разбил. Не помнишь? - Игореша рассмеялся. – Самое паршивое состояние! Зато мозг у тебя умница, видишь - взял и вырубил негативную информацию, чтобы тебя не расстраивать. Только ничего особенно ужасного не произошло. Ты слишком долго таился.
-  Таился?!  Слушай,  я  действительно  ни черта  не  помню. Мы говорили о моделировании, а потом… я проснулся.
- А потом говорил только ты и рассказал мне о сундуке, о бумагах, о злоключениях – прямо приключенческий детектив. Предложил мне поэкспериментировать.

Только теперь Афанасий разглядел его как следует и понял, почему открылся этому случайному гостю - Игореша был тем человеком, которого он давно ждал, ему все  в нем  нравилось -  жесты, мимика, тембр голоса,  усмешка, взгляд... Это был  тот случай,  когда свой встречает  своего, проведя  долгие годы одиночества среди  чужих и равнодушных.
- Вздрогнули? - на этот раз Игореша лихо выпил, не поморщившись. - Нам теперь придется много выпить вместе, не так ли?
- Это самоубийство, - и Афанасий почувствовал себя намного лучше.
- Вот что я тебе скажу: ничего страшного вчера не было, ты молодец, никакой за тобой вины! Плюнь и разотри! Жизнь продолжается, никаких алкогольных комплексов! Ты был великолепен! Ну как, полегчало?
- Спасибо.
- А самоубийство - это свободный выход, который может стать и входом, если знаешь, куда и зачем вышел. Как я завернул?  Ты вот о главной российской болезни говорил, так давай,  с нее  и начнем.
- Что начнем?
- Промоделируем ситуацию, решим, что делать с отчизной и вредителями. Начнем с мафии.
- Мафия бессмертна.
- И мы с тобой. Знаешь, как создаются скульптурные шедевры? - постепенно отсекается все лишнее. Так и человеческий род. Нужно проявить хирургическую твердость. Русская душа сплелась с государственной коррупцией, как могучее дерево с паршивой цветущей лианой.
- Ярко сказано, но  для большинства  это всего лишь слова.
- Да ты что! Какая нам-то разница? У тебя в  руках вечный двигатель, а ты спрашиваешь - можно ли я на нем поеду? Кого ты спрашиваешь? Пошли! - и Игореша первым устремился наверх, захватив бутылку.
Он на удивление быстро разобрался в бумагах, извлек лист "память-желание" и сказал:
- Садись, будем обозначать желания, руководствуясь памятью. Итак, чего ты хочешь?
- Нет, чего ты хочешь?
- Тогда так - что мы имеем? - и Игореша, словно профессор на кафедре, стал вышагивать и изрекать формулы.

Картина получалась безобразнейшая.
Всяческая шалупень, педерасты и бездарность алчно паразитировали на российских просторах. Большинству достались жалкие крохи от столетних трудов предков. Упыри и кровопийцы, бандиты и чиновники спаивали и дурачили народ, и словно тупая саранча, уничтожали природу, не задумываясь о последствиях, не понимая, что на планете скоро и для них не найдется уголка, где будет чистый воздух и зеленые лужайки. Национальная идея, ее самобытность, оказалась похеренной, задавленной. Национальные интересы попросту игнорируются, патриотов чмырят и шельмуют, в то время как русские всегда относились ко всем народам с уважением и гостеприимством. Стране навязываются всяческие пластмассовые американские ценности, извращается русская история, будущие поколения уже посажены в долговую яму...
- Хватит? - спросил Игореша через полчаса.
- Хватит, - махнул ручкой помрачневший Афанасий, - теперь самое трудное.
- Теперь самое легкое, - возразил Игореша, - давай, верши историю!
- Но ты не понимаешь, неосторожное решение может потянуть за собой сотни неучтенностей.
- Давай осторожно. Мы разъединены, значит нужно объединяться в сообщества, нужны патриотические идеи. Пиши, пиши.
Афанасий покорился. Игореша продолжал:
- Нужно пресекать всяческие заговоры по созданию из России сырьевого придатка. Нужно провозгласить идею творческого патриотизма, идею, возвращающую страну к духу Пушкина, Лермонтова, Гоголя, к духу всех тех, кто ее сделал великой и могучей. Нужно прямо показывать историю и какие силы поэкспериментировали над ней. Разоблачать всех тех, кому сегодня весело и сыто в то время, когда за Московской Кольцевой дорогой - хоть трава не расти - эти ублюдки сядут в самолеты и улетят к своим паршивым банковским счетам...
- А бунт?
- Ты хочешь бунт?
- Да нет, я просто думаю, люди озлобятся, если...
- Пиши - бунт откладывается, скоротечная эволюция, мирный заговор в пику всяческим сговорам против России. Пусть у людей спадет пелена с глаз, пусть они не будут зомби.
- Да это утопия какая-то!
- А что ты мне вчера доказывал? - Игореша смотрел с гневом. - Имеешь такую власть и сомневаешься! Они же, как кукушкины дети, выбросили из гнезд яйца и кормятся присвоенным богатством и культурой России. Ты что, совсем тупой?
Афанасия задело. Он бросил ручку и заявил:               
 - Да не хочу я никаких гражданских и национальных распрей! Такая волна поднимется, повылазит всякая шушера!
Игореша в каком-то вдохновенном порыве глотнул прямо из бутылки и зло прошептал:
- Пусть жируют, значит! Чего ты все топчешься, как девица на выданье? Хватит, я сам напишу!
Он сел и что-то быстро написал.
- Вот и всё. А вот и ответ.
На листе проявился текст:
"К  осуществлению  программы  подключено  триста   семьдесят  пять человек, уточнение  желания потребуется  через 186  дней. Необходим контроль."
- Наливай, выпьем за возрождение творческого патриотизма.
Они выпили, и Игореша задумчиво сказал:
- Представляешь, мы сейчас обосновали и запустили действовать гигантский проект. Мы можем решать любые проблемы. Но всё это пустяки по большому счету, - он тяжело вздохнул, - хлопоты о будущем России или даже Земли - вторичны. Вот я - сделал несколько важных художественных опытов, но мне даже не к кому их было принести - просто я не видел ни одной авторитетной творческой личности. Создана чудовищная система, задвинули русскую душу, измываются над самобытными талантами.  Но я  до сих  пор великодушен и отказался от  пункта "ликвидация",  хотя давно  требуется экстренное хирургическое  вмешательство. Мы  живем как  подопытные кролики, чужие люди управляют нами, мы не хозяева в собственном доме. Я понимаю, со временем, когда-нибудь, все утрясется и перетрется, но мне что до этого, если мне сейчас коверкают жизнь и втаптывают в грязь. Сколько можно выживать по-собачьи, когда уже сегодня можно жить на Родине, ты понимаешь - на Родине!
- Да ты просто публицист какой-то.
- Есть такой грех, иногда, как Лёва, "не могу молчать" и давить в себе "души свободные порывы".
- Ты говоришь, что хлопоты о России вторичны, а какие же главные?
- Энергетическое самомоделирование... Тихо, кто-то вошел в дом!

Это пришла Ольга. Она с недоумением смотрела на загостившегося Игорешу, но они уговорили ее выпить и напоили, рассказывая о программе против мафии.
-  Вы  что,  не  понимаете,  что  будет?  Вам  что,  делать  больше нечего?  Спелись  на  почве пития! Лучше бы  разработали программу экономического возрождения страны.
- Мы начали с малого, но существенного пункта! - кричал пьяный Афанасий.
- А кто сказал, что эти листы предназначены для управления земными процессами? - остудил его Игореша.
- А для чего же еще?
Игореша загадочно улыбнулся:
- Когда-нибудь ты сам поймешь.
- Вы затеяли всю эту войну, потому что вы неудачники! -  выпалила захмелевшая Ольга. - Будь вы у власти или хотя бы на профессиональных работах, вы бы не искали врагов.
- Ольга, я думал, что ты умнее, - обиделся Афанасий.
- У меня всё есть, в том числе и профессия, - разгорячился Игореша, - я наоборот - счастливчик, я уже многое сделал,  и сделал бы еще больше. Но меня загнали в катакомбы, да я и сам не хотел бы служить этой власти в продажных средствах информации.
- Да кому ты доказываешь? - махнул рукой Афанасий.
- Что ты этим хочешь сказать? - Ольга встала и губы ее дергались.
Наступила долгая пауза.
- А чего ты, - пробормотал Афанасий, - "неудачники", "образ врага"... Ничего я не хочу сказать, и так все очевидно.
Неожиданно Ольга плеснула ему в лицо из стакана.
- Я сожгу эти чертовы бумаги! Пошли отсюда вон! Я вас ненавижу!
Она это так прокричала, что Афанасий с Игорешей выскочили на улицу
- Никогда ее такой не видел. Заметил, она нож схватила?
- Пьяная, - спокойно сказал Игореша, - отойдет, повинится.
Они закурили, когда неожиданно появилась Ольга.
- Мальчики, идите ко мне! Я вас утешу, обоих и сразу.
- Что я тебе говорил? - хмыкнул Игореша. – Раскаяние наступило гораздо раньше.
- Нужно просто любить друг друга, жить в дружбе и согласии, - Ольга с трудом подбирала слова, - это так просто, мир так прекрасен...
Она покачнулась, Афанасий подхватил ее и увел в дом.
Игореша стоял и думал. Ему было очень плохо. Миллионы  загубленных судеб проносились перед его мысленным взором. "Это  вам так  просто не сойдет, так просто не  сойдет!" И  неожиданно он  заплакал.
Ушел туда, где стояла роскошная ель и глухо  рыдал, ткнувшись  лбом в ее шершавый ствол.
- Суки, стольких людей убили! Опустошили душу, сволочи!..
- Ты что это?  - Афанасий  не знал,  что и  думать, -  не стоит, не нужно, а?
Игореша повернулся и неожиданно рассмеялся:
- Нужно! Точно установлено, что через слезы выходят шлаки, здоровее буду. А вообще-то мне пора, поеду.
- А как же я?
- Выдавливай из себя желания, чего тебе еще остается, -  и он пошел к калитке.
- Послушай, - догнал Афанасий, - возьми лист "близнецов", будем держать связь.
- Не нужно, у меня есть, -  он ткнул пальцем себе в висок, и, не останавливаясь, шагнул за калитку, оставив Афанасия в полном недоумении...
Ольга спала, Гарик посматривал укоризненно, а в душе у Афанасия клокотало смятение чувств и мыслей.               
               
               
Глава  десятая,
описывающая жуткий пожар,
восторги Елены Сергеевны, пришествие
Игорька, отчаянье погорельца и
шизофреническое состояние Афанасия.