Он умирал мучительно и долго

Он умирал мучительно и долго,
Истошным криком сотрясал дворец,
Звериным воем загнанного волка:
«О, боже, неужели-то конец?

Кому оставить дЕтище и дело?
Данилычу? Он плут и казнокрад.
Царевич мёртв. Знать, время не приспело.
Иль всё же Катьке? Сашка будет рад.

Одна беда, хоть и жена, а дура.
Всё пустит пО миру, она мне не четА.
Вот и выходит: жизнь прожил не худо,
А после смерти – жирная черта.

Как ещё мало сделано. Прожить
Хотя бы год, иль два, или побОле…
Проклятый Блюментрост, хочу я пить.
Дай мне скорее что-нибудь от боли.

Нутро горит, майн Гот, какая мука.               
Боль жжёт и брюхо распирает газ.               
Неужто смерть? Проклятая старуха,               
Не твой пока. Дай встать. Ужо я вас.

Я верую, и веря, уповаю…
Катюша, голову сожми, любовь моя…
Терпеть не в силах. Больно как...Сгораю…
Уйди, костлявая… Всё только пользы для…»               

Впал в забытьё, струится пот рекою,
Слилось с подушкой бледное лицо.
Выводит на листе худой рукою
Пером дрожащим лишь … «отдайте всё…»

И обморок, и хрип. Жизнь угасает…
И боле нет великого царя.
Екатерина ухом припадает
К губам его и всем: «Он рек меня!»

«Ах, господа, Виват Екатерине, -
Вскричал  тотчас всесильный фаворит. -
Не нужно завещания. Отныне
Императрице всё принадлежит.

Свидетельств нам с избытком, мы все Ваши.
Казните, милуйте, мы всё перенесём.
Да здравствует императрица наша,
Екатерина! Все ей присягнём!»

Гул одобренья разлилсЯ по залу,
И крик «виват» гвардейских усачей
Пронзил дворец, сквозь комнат анфиладу
Ушёл в простор заснеженных полей.

Несётся весть о государя смерти
Почтовой эстафетой при дворах,
В сургучном запечатанном конверте,
В гостиных, спальнях, грязных кабаках.

И шепоток в тиши: «Опять Данилыч
В фавОре. Вот, пройдоха, избежал
Опалы царской. Дай собраться с силой,
И будет драть семь шкур, как прежде драл.

А Катьке, что ж, без мужа-то покОйней.
Знай пей, да ешь, да фОртели крутИ.
Найдёт и помоложе и достойней.
Перевелись что ль Монсы на Руси?»

Меж тем судьбу останков государя
«Печальная комиссия» решит.
Их, после церемонии  прощанья,
Предать земле по-царски  надлежит.

Под пушек залп гроб с телом золочёный,
Мимо полков вдоль берега Невы,
В восьмёрке лошадей в попонах чёрных
К причалу главной пристани свезли.

На льду реки лежит настил сосновый.
Ползёт процессия, рыданья тут и там,
И шестьдесят гвардейских бомбардиров
С зажжёнными свечами по бокам.

Над гробом балдахИн гербами вышит,
А древки из литого серебра
Поддерживают десять офицеров -
Измайловцев из царского полка....

Поток людской вливается в ворота,
Петра и Павла храм ещё в лесах.
Шпиль золочёный высится над полем.
Застыли стрелки в башенных часах.

РепнИн, Толстой, Головкин, Ягужинский…
Весь цвет двора, и Меншиков средь них:
Светлейший князь, столицы губернатор,
Генералиссимус войск сухопутных и морских,

Руководитель Тайного Совета,
Коллегии Военной президент,
«Полудержавный властелин», при этом
На трон Российский первый претендент.

Дитя Мария, Меншикова дочка,
Царевичу навязана в невесты.
Светлейший так решил, на этом точка.
Слезливые в счёт не идут протесты.

Но уж вершится где-то в поднебесье
История отечества, и там
Нет места  славе, подлости и лести,
В ней каждому воздастся по делам.

Императрица, вдовствуя в печали,
Скорбь безутешну будет заполнять
Вином обильно, праздными балами,
Чтоб годом позже с мужем почивАть.

Упустит вожжи Меншиков всесильный.
Граф Долгоруков, Миних, Остерман
Его в ТобОл путём отправят ссыльным,
Чтоб вскоре Убыть по его стопАм.

Царевич юный в день сгорит от оспы,
Едва прожив четырнадцать годков,
И завертИтся чЕхарда дней пОстных.
Знать, это стоило немыслимых трудов.

Придёт на трон из боковых отростков,
Ветвей побочных новый государь,
С чужою кровью, внешностью неброской,
Святой Руси голштИно-датский царь.

Во что же веровал, на что же уповал он,
Великий царь, что нам хотел сказать,
Когда рукой нетвёрдой нацарапал:
«Отдайте всё…»?
             Знал - некому отдать.