Цугцванг 11

11 СЕРИЯ

2000

Драма на «Москвиче» заезжает в село Ключевское. Искомый дом расположен посреди деревни, окнами на шоссе. Он прижимается к обочине, перешагивает отвал снега, подходит к воротам. Дернув, как в старину, за веревочку, заходит в заваленный снегом двор, в сомнении поднимается на крыльцо. Заходит в сени, без стука в избу. Старуха с подвязанным на шее платком стоит спиной, что-то стряпает. Комната одна, больше в доме никого, только кошка лежит на диване, радио работает. На гостя хозяйка не оглядывается. Драма топает ногами, закрывает дверь.
- Здравствуйте! Можно к вам?
- Зашел, чего спрашивает. Не разувайся, пол холодный. Здравствуй, Валера.
Вот так вот! Спецслужбы нервно курят в сторонке. Он был тут всего лишь один раз, лет 10 назад, искал Бориса Ломова, и не знал, что это сын, Лариска вот так же сказала: здравствуй, Валера. Словно ждала всю жизнь, снова. Детей по стране раскидано, всех и не упомнишь. Старуха поворачивается, он замечает поверх ее головы затылок в отражении большого зеркала, повешенного между окон. Она не забывает месить тесто, и этот старушечий взгляд ему знаком, как и дорожка домотканого половика от стола к порогу. 
- Я присяду, – не раздеваясь, он садится на стул возле печки, известное место для недолгих гостей. Как же ее зовут? Хоть застрелись, не помнит.
- Шаньги подождешь, – старуха оставляет стряпню. – Сейчас печку направлю.
- Спасибо за приглашение, тороплюсь. А Лариса где?
- Где-где, – ворчит старуха, оставляет стряпню, вытирает натруженные руки фартуком, садится на диванчик, кухонным полотенцем покрывает колени, расправляет. Губы шевелятся, словно пробует язык на вкус. – А тебе зачем?
- Свататься приехал, – Драма шутя нащупывает почву.
- Опоздал, – старуха трясет головой. – Нашла себе попа-расстригу.
- Какого расстригу?
- Батюшка наш бывший. Отец Наум. Отлучили за лекции. Детей семеро по лавкам, жить как? Живут при церкви, скоро выселят, опека наезжала. Мамаша ихняя не выдержала, сбежала. Вот и ходит девка моя за чужими соплями, стирать не перестирать. Попики знают, что женщина справная, ответственная. В клубе ныне какой доход? Дискотеки закрыли, драки, мебель бьют, разорение, не стесняйся. Тетей Наташей меня зовут, а хочешь, Натальей Семеновной. Наум раскольник, задурил девке ум лекциями, – старушка не жалуется, просто сообщает. – Если не помру, Борька приедет, заживем. Ее на порог не пустим, родную мать бросила. Помру, что делать будет. Тебе-то чего вздумалось навестить. Намыкался в городе, в деревню потянуло, не ты один такой. Разоблачайся. У меня бутылка есть. Водку любишь? Сколь мужиков погубила, – старушка огорченно машет рукой. – В праздник скучно, антенну телевизионную ставят с усилителями. Печку топить могу, а водку для работников. На войне все погибли, мужики-то. Вырос Бориска без воспитания. Тятя мой в Белоруссии погиб, на полях сражений, могилки нет. Муж без вести пропал, братик в танке сгорел, 19 лет было, невеста до сих пор бывает, когда мимо ездит. Польшу освобождал, там у них общий памятник, не бывала при советской власти, теперь и вовсе не могу. Вечная память героям, – старуха прижимает ко рту уголок платка. - На бессмертный полк портреты собрали, куда теперь, без Ларисы, соседей попрошу, все не чужие!
Драме совестно. Примчался, а Борис, сынок дорогой, тут вырос. Деды в войну погибли, а он бандитом вырос, и бесславно кончил. А люди живут, павших героев поминают, и сами помирать собираются. Неспешно живут, безропотно. В этой простоте есть величие.
- Теть Наташ, обещаю. Приеду обязательно! Сегодня некогда, правда, за рулем я.
- Как знаешь, – она трясет головой. – Не забывай. Борька-то не чужой тебе.
Полоумная старуха все знает. Он откашливается.
- А где Борис, давно был?
- Бедовый парень, – Старухе спешить куда, почему не развеяться. – С контракта вернулся, оправился от контузии, и сгинул. С милицией искали, участковый спрашивал, не нашли. Может, живой где? Ты тоже глаз не кажешь. Фотография твоя в комоде. Вот и маемся, вот и маемся, скорей бы убраться. Не берет Господь. Не хворать бы хорошо, когда пенсию не задерживают. Огород, грядки поливать. Много надо старухе? Ведро картофельное. Вот и планирую, если дочь родная бросит, как жить только буду. И помирать неинтересно. Может, со мной поживешь? Кровать есть большая, Лариса подвинется, невелика барыня. Боря зимой на раскладушке, летом на сеновале. Чего тебе в городе делать, пропадешь ведь, – она шамкает беззубым ртом. Драма откашливается, обрывая мечты о сожительстве. Когда-нибудь купит домик, но не сейчас.
- Теть Наташ! А внучку тебе привозили, показывали?
- Откуда внучка. Борька не женатый был, холостым пропал. А хорошо бы внучка! – размечталась старушка. – Ягоды, грибы в лесу. Соседи летом лукошки несут, на тракте торгуют, а я в окно смотрю, зависть берет. Борька маленький рыбачил. Наловит с лодки окуней, для старых костей полезно, баловал, соседей угощал, а сейчас? Никогда не зайдут, не угостят. Был в праздник парень. Заезжал.
- Какой парень, – Драма догадывается, но спешить нельзя, разговор требует обстоятельности.
- Ничего не сказала. Машина раненько, темно еще, гудит под окнами. Шофер вышел, рукой с дороги помахал. Она выглянула, встрепенулась, выскочила в рубахе, пальто не надела. Простынешь, кричу. Она шаль на плечи, выбежала, в машину села. Украдут девку-то!? Я выть начала. Увезут, кто ходить за мной будет. Беда! Ходить в уборную. Пашка в избу воду заносит, водку зарабатывает, а уборная во дворе. Паду, ногу сломаю, долго ли застыть. Хорошо, ты заехал. Будешь водочку? Охота мне побаловаться! С шаньгами сладкими. Вкусно делаю, с брусникой, похвалишь. Молока нет, корову не держим. Раньше держали, после войны… 
- Теть Наташ! Он ее увез, парень этот?
- Увез. Машина импортная. Сказала, что в монастырь. А когда она вернется, неделя прошла. Апельсины к празднику куплены, лежат нетронуты, яблоки с наклейками, конфеты в обертках. Каждый день стряпаю, жду не дождусь, хоть тебя угощу, – старуха собирается встать.
- Не надо, теть Наташ! Сочельник, дети колядовать прибегут. Адрес оставила?
- Заманят попики хитрые. Уговорят голубушку, не дали отпраздновать. В советские годы елку наряжали, и сами наряжались, теперь одна сижу. Кому стряпаю? Похватала, набросала тряпок, и умчалась с котомками. В монастырь увезли. Телефона нет, никогда не было. Вот бы соседей докричаться, не успела. Надо участковому жаловаться, пусть ищет.
- Теть Наташ! А какой монастырь, где находится?
- Наум ее надоумил, – старушка качает головой. – Помру, а куда сообщить? Соседки заохают. Пока милиция найдет, как хоронить без дочери. Все собрано в путь, чемодан в шифоньерке, а доченьки нет, не докричишься. Ой-ой, – старушка причитает. 
- Не может быть, чтобы адрес не оставила?   
- И то правда, – старушка машет руками. – На комоде тетрадка есть. Посмотри сам, я без очков, все равно не помогают. В тетрадке счетчик, электрический. Почтальон квитанцию заполнит, потом сдачу заносит, вместе с пенсией. Не обманывает. Ты на обложке смотри, там должно быть. Она там что-то писала перед отъездом, а что писала? Плохо соображать стала, склероз у меня. Как только жить буду.

•

Драма заходит чуть раньше, чем детина, стоя на табурете в глухом кафтане, с окладистой бородой и лысиной в нимбе кудрей, успевает просунуть голову в веревочную петлю.
- Ты что делаешь!? – Драма, не раздумывая, выбивает табурет из-под страдальца, уговоры могли запоздать, а тушу из петли вынимать хлопотно. Отец Наум (лет 40) в длинном кафтане валится на пол с грохотом, едва не придавив спасителя. Изба вздрогнула, из открытой печи выскочил кусок сажи. Не поблагодарив, самоубийца встает, с безжизненным лицом ставит табурет посреди избы на прежнее место, снова норовит взгромоздиться, петля качается на крюке под потолком в ожидании жертвы. Драма хватает батюшку за талию, кричит в самое ухо, чтобы привести в чувство.
- Наум!! Дети где?
Тот озирается, возвращается в разум. Драма спешит закрепить успех, возвращается к порогу, где впопыхах бросил пакет, вываливает на стол ворох новогодних наборов.
- Специально в магазин заехал. Зря, что ли, покупал, тратился? Говорят, у тебя семеро по лавкам. Куда детей дел, Ирод. В погребе спрятал? Сейчас милицию вызову. Садись. Водка есть?
Наум, ошалевший от своего нечаянного возрождения, садится на свой табурет, смотрит на гостя, явившегося, судя по всему, в самый критический момент его жизни.
- Водки нет, не пью, – голос у батюшки писклявый, видимо, от пережитого стресса. Он щупает рукой горло, расстегивает воротник, проверяя, нет ли там пенькового галстука. А вдруг он умер, и все это видит на том свете, мужика в дубленке, подарки на столе. Драма переводит дух.
- Лучше пить и курить, Наум. Довел ты себя. Какой пример людям подаешь, плеваться будут. Старовер называется. Хоть бы лекцию прочел, тогда и на костер с чистой совестью. Ищу монастырь, а куда ехать? На тебя надеялся, люди советовали. А он тут с чертом в прятки играет. Коньяк есть. Будешь? Хотел дома выпить, купил на всякий случай, – Драма достает бутылку коньяка со дна пакета, садится на стул. – И не вздумай отказываться, сам тебя придушу. Бугай здоровый, на нем землю пахать, а он в петлю полез. Где дети?
- Опека забрала.
- Сволочи, – Драма деловито откручивает пробку, щедро наливает коньяк в фаянсовую кружку, что под рукой на столе имелась. – Наум! За папу, за маму. Им-то какое горе! Выдумал. Есть Бог или нет, все простит, если вешаться не будешь.
- Его и нет, видать. Вовсе нет, если такое творится.
- Ты выпей! Я тебе в два счета докажу, что Бог есть, а потом докажу, что Его нет. Басурманин ты, раскольник. Что у людей в головах творится! Пей.
Наум поднимает голову, смотрит на потолок. Петля, упустившая добычу, все еще покачивается, она похожа на разочарованную пасть. Махнув рукой в сторону печи, самоубийца быстро крестится, берет кружку, делает осторожный глоток. Детина ведет себя как ребенок, пробующий тайком запретное лакомство.
- Был Наум, да весь вышел! А вкусно, – он причмокивает губами, оставив кружку, берет конфету из набора. – Не думал давиться, крюк на глаза попал, колыбель тут вешали. Детей забрали, зачем жить?
- Опека, говоришь, забрала, – Драма осматривает комнату, хранящую следы детских погромов в виде сломанных игрушек. – Лариса с ними уехала. Ты мандарины кушай, с коньяком хорошо идет.
- Из райцентра приехали. Специальный автобус выделили! Отец Павел, вот кого на костре сжечь. Его повесить мало!
- Есть еще кружка? Не вставай, - Драма делает глоток из горла. – Обойдусь, лучше закурю, – Драма достает сигареты. – А Лариса где, с ними уехала? 
- Нет. Она раньше уехала, в самый праздник, а я куда с детьми без нее? Сообщили люди добрые. Опека с участковым нагрянули, а я без работы сижу, детей кормить нечем, хоть подаяние проси. Он подписку взял, детей в автобус, и увезли в район. Чего зря маяться? Все равно пропадать, вот и надумал сократить.
- Подписку следователь оформляет. Ты чего натворил? Детей не просто забрали. Да? Признавайся, мне можно, я не прокурор.
Наум снова смотрит на петлю, опускает голову, берет кружку, выпивает остатки.
- Лекции в клубе читал, хотел заработать. Лариса оформила договор как заведующая, про духовное возрождение, возвращение к истокам, донесли на меня. Темный народ. В старообрядчестве строгость. Если нет воспитания, начинается распутство, разврат души и тела. До чего дошло, коньяк пью. Стыдно, а пью. Ты меня губишь, искушаешь. Горе соблазнителям! - Наум откашливается, вдруг рождается голосина. - Павел тебя послал? Режь меня, ничего не скажу.
- И не надо, – Драма подливает коньяка. – Что за Павел? Про него расскажи. Зачем тебя резать? Чудак человек. Лариса жена моя бывшая, лет тридцать как разошлись. Боря Ломов наш сын. Знаешь его? Я сюда приехал не за Ларисой, внучку ищу. Два годика ей. Борька вроде тебя, с милицией не в ладах, прячется, а невестка при смерти, дочку повидать хочет. В какой монастырь они уехали?
- Вовек не найдешь, – Наум скрюченными пальцами скребет кудри на висках, словно заросший газон граблями прибирает. – Далеко на Север уехали! Сказала, их бандиты ищут. Ты не бандит?
- Нет, конечно. Твое здоровье, – Драма подбадривает батюшку, надеясь, что расстрига по законам физики от спиртного размякнет, выложит все пароли и явки. Но тот хмурит косматые брови, напиваться не спешит. 
- Ты из милиции! Покажи удостоверение?
- Я по семейному делу приехал, неофициально. Отец Павел, кто такой?
- Метит в настоятели, я разоблачил его, торговлей живет, еще и ворует с прихода, и сам виноват остался. Епархия придралась к лекциям, объявили меня раскольником, выгнали с анафемой.
- А как ты хотел! Христа вспомни. А в петлю не надо, им радость. Хочешь, решим твой вопрос? И детей вернем! Есть идея. Не детей вернем, а тебя детям, – Драма осматривается, поводит рукой. – Зачем тебе развалюха, подачка церковная. Детский дом организуем, новое здание подберем, под муниципальное обеспечение. Оформим тебя директором, ты справишься, только давай без религии. Старики пусть себе мозги дурманят, а дети должны расти в радости и любви.   
- Ты кто вообще? Помолюсь за тебя.
- Это не требуется. Скажи лучше, куда Лариса уехала? С внучкой.
- На поселение в скит старообрядческий, знакомые люди, родственники дальние, давно звали, я отказывался, куда с детьми малыми, хотя там живут, но летом не проехать, только по зимнику, на оленях. 
- Зима как будто, – Драма подливает батюшке коньяк. – Не беспокойся, машина зверь, получше оленей. Давай ориентиры. А как Лариса поехала, дорогу знала?
- Я схему нарисовал.
- Отлично! – Драма достает блокнот с ручкой. – И мне нарисуешь.
- А ты точно не бандит?
- Моя мафия пострашнее.
- Силовые структуры?
- Еще круче! – Драма тычет пальцем в потолок. – Сам Господь Бог.

2016

Генерал Артемьев решительно идет по больничному коридору в сопровождении врача и группы спецназа, без задержки заходит в палату. Платон лежит на кровати, опутанный проводами, к вискам и выбритому темени с наложенными швами подсоединены датчики полиграфа, такая же история с ногами и руками. Двое мужчин в штатском, один располагался за столом с ноутбуком и полиграфом, другой, с бритым наголо черепом, сидел на стуле возле кровати, при появлении генерала вскакивают. Их лица тверды, они уверены в своем праве. Артемьев молча смотрит, глаза-льдинки излучают такой холод, что лучше бы незваным дознавателям оказаться где-нибудь за Полярным кругом, лучше в Антарктиде, где на большой глубине существуют карстовые озера с неиссякаемыми запасами пресной воды. Вот к этим озерам по километровым шурфам спуститься бы на тросах и спрятаться в ледяной пещере босиком, теплее будет. За спиной Артемьева бойцы спецназа с Данилой во главе. Мучители Платона достают тисненые книжечки.
- Майор Климов. Московское управление безопасности, – докладывает бритоголовый мужчина (лет 40). – Это мой помощник, лейтенант Макаров, техническая служба.
- Так точно. Лейтенант Макаров, – помощник в глаза не смотрит.
Генерал поворачивается к врачу.
- Кто их сюда пустил?
- Начальник госпиталя отсутствует, дежурный выписал пропуск.
- Московские хакеры. Почему сразу не доложились?
- Разрешите, товарищ генерал, – Климов предъявляет бумагу с коричневой полосой. – Имеем допуск, подписанный начальником Управления, состоим в группе поддержки полковника Секачева. Допрос ведем по его прямому распоряжению…
Артемьев игнорирует бумагу, отходит в сторону.
- В камеру их. До выяснения.
- Товарищ генерал! Разрешите объяснить. Управление контрразведки. Приказ генерал-полковника…   
Данила делает шаг, протягивает руку в перчатке с обрезанными пальцами. Глаза под черной шапочкой не располагают к долгим разговорам, забирает удостоверения.
- Табельное оружие, если имеется, личное, телефоны, записные книжки. Колющие и режущие предметы, ремни и шнурки. На стол! В случае неподчинения применим методы силового воздействия, – Данила поднимает ладонь, сжатую в кулак. Одно движение пальцем, и бойцы применят вышеуказанные методы.
- Мы напишем рапорт…
Москвичи освобождаются от пистолетов, выкладывают телефоны на стол. Платон тем временем, пользуясь моментом, сдергивает с себя датчики, отсоединяет манжеты, делает это привычно, поднаторел. 
- Увести, – командует Данила. 
- Товарищ генерал!
Москвичи, надеясь на генерала, пытаются еще задержаться, но им заламывают руки, и выводят из палаты. Полиграф со спутанными проводами, ноутбук и горка личных вещей остается на столе. Данила ждет указаний от генерала.
- Потом разберешься, выйди.
Данила выходит. Артемьев ногой отбрасывает провода, садится на стул.
- Меня зовут Василий Михайлович. Как себя чувствуешь? – льдинки в глазах генерала тают, морщинки разбегаются по лицу. Кого он мог напугать, этот дедушка. 
- Товарищ генерал. Я вспомнил!
- Не спеши. Григорьев твой друг?
- Так точно. Я насчет Джонсона предупредить хотел.
- Это я понял. Докладывай! По порядку.
- Виноват, товарищ генерал. Не могу по порядку, вспышками получается, отдельными фразами. Покушение готовится. На президента.
- Интересно. Откуда такие сведения?
- Потом, товарищ генерал. Вначале насчет Джонсона. Ему нужна помощь.
- Ну-ну, – глаза Артемьева покрываются ледком. – Джонсону нужна помощь?
- Полковник Секачев.
- Секачев, значит.
- Товарищ генерал! Они на Глухом озере, Джонсона спасать надо. Вы в курсе?
Артемьев оглядывается на дверь. Похоже, парня слишком сильно ударили.
- Товарищ генерал! Я не знаю, что со мной. Голова кружится. Глаза закрою, вижу картины, голоса слышу. Подумайте, откуда мне знать. Они сейчас в домике! В лесу. Папу убивать будут, – Платон умолкает, словно удивляясь. – Папу. Какого папу?.. Извините, товарищ генерал… Валерий Петрович?
Глаза больного тускнеют, веки закрываются, он внезапно уснул.

•

Лосев и Секачев переглядываются. Джонсон сидит на табурете, по-прежнему в темных очках, кажется, от выпитой водки у него окончательно поехала крыша. В одной руке бутылка, в другой дымится сигарета, он явно разговаривает сам с собой.
- Понимаешь, сынок. Вот они сидят. Два друга! Витя Лосев и Толик Секачев, оба предатели. Слышите? – Джонсон поворачивает голову, рассматривая старых друзей. Глаз не видно, только два отражения в черных стеклах, кажется, перед ними сидит и пьет водку свихнувшийся терминатор, что ему в голову придет, представить жутко. Предатели вежливо кивают, подтверждая хорошую слышимость, возражать не хочется, тем более просить, чтобы пил поменьше. В конце концов, они ему не папа с мамой, пусть себе киборг похулиганит, наболело. Кто знает, побуянит немного и уснет. Не железный же он. Вторую бутылку из горла хлещет.
- Сохатый, дружище! Командуешь розыском, а сам тряпка, подкаблучник. Как жить с женщиной, замуж звать, если не любит? Если сам любишь, еще хуже. Как обнимать ее, целовать! С проституткой понятно, там деньги, заплатил и забыл, а тут жить надо, ложе делить супружеское. Мебель покупать, в ванной мыться, кушать из ее рук, с 8 марта поздравлять. Общее хозяйство вести, разговоры по душам. Кого убрать надо, дорогая? Этого посадим, этого убьем, нет проблем. А если это друг? А если родной дядя? Сохатый, ты любишь дядю. И что? Закрыл глаза. 
- Леня, – Лосев выражает робкое сомнение. – При чем тут дядя?
- Ты слепец. Дядя сказал, дядя знает, можно не сомневаться. Дядя женил, дядя устроил карьеру. Мечты сбываются! А совесть где, а мозги? А Родина где? Все на бабу променял. – Джонсон делает очередной глоток. – Элла женщина, ей простительно, сама пострадала, дочь похитили. Я тоже ее любил, но ты? Убийц послал за мной, а под раздачу жена попала с дочерью. Так бывает, Сохатый! Господь не фраер, он все видит. Стыдно?
Секачев сидит на топчане, улучив момент, подмигивает Лосеву, дескать, недолго осталось, смотрит на Джонсона преданно, как пес на хозяина.
- Леня, а как ты в кабинет проник! Ты застрелил Тагирова?
Джонсон поворачивает голову, очки отражают Секачева.
- Вот, сынок, это мой лучший друг! Вы с ним ехали в поезде. Говорят, месть холодное блюдо, долго я ждал, целых 16 лет! Да Тагиров сам меня запустил, я был в кабинете, ждал в соседней комнате. Вы меня внизу ловили, засаду организовали, а я с ним по душам беседовал. Он надеялся откупиться, смешно. Как считаете? Сколько стоит любовь, а жизнь, а друзья? Сложите деньги в чемоданчик. Убить мало, еще Элла приехала! Он признался, Тагиров, при ней. Каково бабе? Работала на него, на вас, на Меркулова, на вашу гребаную структуру, а вы ее здоровья лишили, дочери. Она хотела сама его застрелить, обезумела, припадок начался, я пистолет отнял. Он надеялся на прощение. Чемодан заберите, только не убивайте! А мне его мало, мне еще вы нужны, и Тенгиз, я как бы согласился! Элла кейс вынесла, он проводил ее, думал, гроза миновала, Тенгиза вызвал, сыночка, чтобы разрешить вопрос. Тот не узнал меня, думал, папа на службу принять хочет, собеседование, сел на диван. С кем беседовать, со смертью? Его я прихлопнул, как обещал, гвоздем башку пробил, потом Тагирова. Вы бы не дали их посадить. А деньги мне не нужны, это для вас приманка.
- Как ты вышел из клуба? – Секачев хмурит лоб. – Трюмо у стены стояло, дверь на засове.
- Это я сделал, – говорит Лосев. – Элла вынесла чемодан, я в кабинет поднялся, два трупа. Джонсон побывал, надо прикрыть. Леня, я тебя страховал, как раньше! В лифте спустился, звонок по 02 организовал, клуб заминирован. 
- Ты соучастник, – Секачев поверить не может в услышанное.
- И что. Ты нас арестуешь? – Лосев храбреет. – Девственник ты наш.
Джонсон допивает вторую бутылку.
– Тошнит меня. Хотел увидеться с друзьями, с Меркуловым, командиром бывшим, а вы как пауки в банке, в глотку вцепиться норовите, стволами тычете. И Меркулов с этого начал! А по душам поговорить, водки выпить? Витя! Это Секачев заказал Меркулова, он сам метил в кураторы, дядя твой мешал. Согласовал назначение с ЦРУ, сделал подарок генералу на юбилей, с вертолетом заодно прибыли исполнители, зарядили вертолет, ждали сигнала, чтобы крушение устроить. Я ускорил процесс, но предупредил генерала. Примчался Толик из Москвы, покушение состоялось, он зачистил исполнителей. А я с Меркуловым здесь встретился, подвесил на осине. Он согласился провести операцию по захвату террористов. Взрывчатку организовали через Эллу, устроили облаву на поселке. Помните Арсена, марихуаной торговал? И звонок по 02. Банда обезврежена, главари убиты, дело за вами! Сейчас ваша очередь.
- Сохатый! – Секачев смотрит на Лосева. – Я не заказывал дядю. Ты веришь?
- Все сходится. – Лосев качает головой. – Дядя сказал, я не поверил, что ты крот и есть. Ты Джонсона хотел валить, чтобы покушение на него списать, а себе лавры раскрытия. Ты знал, что Джонсон – это Леня, а он тебя не простит. Это ты подослал убийц? Тогда, в деревне.
- Чушь. Сохатый. Единственное, что было. Да! Поставил дядю в известность, что Леня работает на параллельное ведомство, на разведку. А время какое? Мы проводили операции. Все под угрозой. Меркулов сказал, что проблем не возникнет. Витя! Я не заказывал дядю. Ты что! Задание поймать Джонсона имел, правда, но я не знал, что это Леня Ермаков.
- Санитара ты отравил? – Лосев усмехается. – Ты фокус знал. Я и ты, больше никто! Зачем вилки поставил самолетиком?
Джонсон икает, смотрит за окно.
- Он покуражиться решил. Черт! Тошнит меня, парни...
Джонсон поднимается с табурета. Стоит пару секунд, и вдруг, сдерживая позывы рвоты, выбегает на улицу. Секачев кидается к помповому ружью, стоящему в углу, дергает цевье, направляет ствол на Лосева.
- Руки, Сохатый!

•

Реутов прячется в зарослях на задах сторожки, перед ним угол ветхого строения. Просматривается часть поляны под окнами домика. Если обходить кругом, он сам попадет в поле зрения. Маячок на дисплее планшета мигает, показывая, что чемодан рядом, но руку через стену не просунешь. Беззвучно вибрирует телефон Михайлова.
- На связи, – приглушенно отвечает Реутов, продолжая наблюдать. – Мишлен? Вы ошиблись номером, не знаю такого... Гражданин, не мешайте работать. 
Он отключается, однако аппарат не дает покоя.
- Я же сказал! – шипит Реутов, вдруг подпрыгивает, встает на четвереньки, крапива жалит через штаны. – Так точно, товарищ генерал. Глухое озеро, сторожка. Виноват! Михайлов отсутствует, веду наблюдение. Громче не могу говорить… Машина на трассе, километра два на юг. Так точно, жду указаний. Не вмешиваться? Так точно, товарищ генерал. Принято.
Он отключает телефон, кладет рядом с планшетом на замшелый пень, напоминающий зеленый сугроб, на полусогнутых ногах и с пистолетом наготове начинает обходить угол на расстоянии, скрываясь за молодыми сосенками, чтобы иметь обзор получше. И вовремя! Первым из сторожки выскакивает Джонсон. Пошатнувшись, встает на углу, где он только что прятался, начинает блевать. Через минуту появляется Лосев, за ним выходит Секачев с ружьем. 
- Сохатый! Куда звонишь?..
- Никуда не звоню, время смотрю, – Лосев отходит с телефоном в руке, смотрит по сторонам. Джонсон рыгает на углу.
- Вмешиваться нельзя, – бормочет Реутов, присев в зарослях, достает телефон, нацеливает камеру на домик. – А снимать можно.
- Сохатый! Считаю до трех. Раз, два... – Секачев наводит ружье на полковника Лосева, Реутов смотрит на происходящее через камеру телефона.
Джонсон занят очищением желудка, сует пальцы в рот. 
- Три!
Утробный выстрел ружья рвет верхушки сосен и тонет в облаках. Картечь вспарывает грудь… Джонсона! Каким-то образом в последний момент он закрыл собой полковника Лосева. Реутов не верит камере, что-то пропустил? Заряд картечи сбивает Джонсона с ног, он падает на спину, раскинув руки. Грудь вспухает красными гейзерами. Лосев оборачивается, ошарашенно смотрит на Секачева.
- Ты что наделал!?
Полковник Лосев не видел, что стреляли именно в него!? Реутов снимает все подряд. Лосев опускается перед Джонсоном на корточки, подносит палец к артерии, наблюдает агонию. Руки и ноги умирающего конвульсивно дергаются, на правом запястье золотые часы. Знакомые часы, от маршала Жукова.
- Настоящих друзей мало. Иногда их совсем нет, – изо рта Джонсона вытекает черный ручеек.
Секачев сзади дергает ствол, перезаряжая ружье.
– Сохатый, еще раз! Ты со мной?
- Это Леня Ермаков, – Лосев потрясен. – Ты что наделал?
- Он кинулся, – Секачев озирается. – Я спас тебя. Самооборона!
- Ты в меня стрелял, да? – Лосев отряхивает колени, выпрямляется. – Завершай свое дело, сука.
- Сохатый! – Секачев вскидывает ружье. – Возьмешь на службу? Я тебя последний раз спрашиваю.
На глазах Лосева выступают слезы, плечи вздымаются от внутренних рыданий.
- Как ты мог?!
- Это агент ЦРУ, Сохатый. Ты его убил при задержании. – Секачев вглядывается в лицо Лосева, переворачивает ружье прикладом к нему, протягивает. – Держи! И запомни. Меня здесь не было. Агент назначил тебе встречу, требовал выкуп, ты его застрелил. 
Лосев игнорирует ружье.
– Он правильно сказал. Ты крот?
- Сохатый! Он бы нас убил. Или сдал! В тюрьму хочешь?
- Все равно.
- Витя! Очнись. Я заберу чемодан, ты вызывай опергруппу, почисти в домике. Я ни за что не брался, ружье оставлю. Меня здесь не было, саквояжа тоже. Ты понял?
- Все из-за денег. 
- Сохатый! За мной Москва. Губернаторы косяками на посадку идут. Игра крупная. Что ты плачешь? Не кисни. Все отлично. Договорились?
- Признайся, Секачев, хотя бы мне. Ты агент ЦРУ?
- Это игра профессионалов. Если хочешь, чемодан с деньгами страховка. Неизвестно, как дело пойдет, все поменяется. Счета могут арестовать, а с бумагами не пропадем. Если уволят, что будешь делать? Забудь про Джонсона, он мертв, а нам еще жить! Обо всем забудь, что он тут говорил. Леня Ермаков, наш друг, остался в прошлом. Он мне дорог, а тут лежит другой человек. Мертвый агент. Кстати! На чем он сюда прибыл? Не пешком же пришел.
- По озеру прибыл, другой дороги нет. Лодка или катер.
- В общем, ты меня понял, – Секачев достает носовой платок, протирает приклад. – Вызывай своих сотрудников. Меня здесь не было, отдыхал в гостинице. Про чемодан никому не говори, вечером на связи. Сохатый, работаем. Лишнее в доме не убирай. Пили водку, он тебя вербовал, угрожал, требовал выкуп. Свой пистолет я заберу, – Секачев осматривается по сторонам, кладет ружье на землю.
Реутов прячет голову, пятится назад, ныряет в кусты. Секачев скрывается в домике. Лосев звонит по телефону. Реутов мельком просматривает запись. Убойный компромат!.. Из сторожки выходит Секачев с саквояжем под мышкой, на ходу вставляет обойму, прячет пистолет в карман.
- Сохатый! Слышишь? Созвонимся! – скрывается за углом сторожки.
Реутов спешит с другой стороны, чтобы идти по кругу, и совершенно забывает про планшет и телефон Михайлова, оставленных на пне. Лосев склоняется над Джонсоном, что-то говорит, словно беседует с мертвецом, даже улыбается. В лесу слышится шум, издалека приближается и разом нарастает мощный стрекот, над поляной появляется военный вертолет, закрыв собой открытое небо, сосенки гнутся от поднятого вихря. Высаживается группа спецназовцев с автоматами.

•

Горное озеро раскинулось сверкающим блюдом до горизонта. На той стороне, под сопками на берегу приткнулись лилипутские деревеньки, посреди водной глади чернеет пара рыбацких лодок. Михайлов вместе с Лехой спускаются по крутому откосу, тот показывает рукой. Метрах в ста от них в озеро выдается горный массив, образуя мыс. На берег вытащена лодка.
- Как я тебя вывел, паря? Точно по компасу!
Леха устремляется по полосе прибоя, оставляя сапогами борозды в гальке, словно лыжню прокладывает. Михайлов поспевает следом. Кросс по пересеченной местности меж скал и бурелома его уморил, а бывший егерь, наоборот, словно сил набирается. Абориген. Охотник за скальпами.
- Здесь курорт! – кричит Леха, оборачиваясь на ходу. – Озеро, лучше Швейцарии, я бы проводником устроился сюда, инструктором. Отель 5 звезд, валюту брать, а что? Зимой слалом, хоть биатлон, винтовки прикупить, а что? Чем мы хуже? Так и назвать можно! Курорт Медвежий Угол. Со всего мира туристы поедут. Подумаешь, Альпы! 17 год скоро, олигархов расстрелять. Отпразднуем Революцию и расстреляем. Повесить чучела эти, экономистов выгнать из правительства. Нравится Европа? Пусть живут с неграми. Гниет Европа! Мне их не жаль, еще бы веслом добавил!
Леха потрясает топором, как индеец, вышедший на тропу войны. Они подходят к сгнившим мосткам, лодка на берегу дюралевая, винт навесного мотора вытащен на корму, весла сложены по бортам, как раз солнце вышло. Леха разглядывает лодку, наступает сапогом на борт.
- Поломать надо! Алюминиевая скорлупка, мигом дно пробью. А то ловим-ловим, по телевизору видел. Попрыгают в катера триады с автоматами, всех перестреляют, мотором вжик, и поминай как звали. Пешком по озеру не догонишь. – Он наклоняется, смотрит, куда ловчее ударить, замахивается топором. Михайлов смотрит в лес, как раз поворачивается.
- Стоять! Ты что делаешь? Дорогое имущество!
- 5 тысяч твои отдам, не пожалею, зато надежно, – Леха щурится на солнце. – Ты не бойся, топор не испорчу, советских времен, сталь хорошая. Сталин победу ковал, а мы все профукали, немцам сдались! Сталин нужен, наведет порядок.
- Отставить! Неизвестно, чья лодка.
- А удовольствие? – Леха, презрев приказ временного командира, одним ударом пробивает днище возле округлого борта. Дюралевая жестянка взвизгнула между галькой и топором. – На воду шпионы спустят, тросиком дернут, и ко дну пойдут, раков ловить. Ты их арестуешь, а я заплатки поставлю на гудрон, болтами затяну. Красота! Не надо мне денег, всю жизнь мечтал. Лодку с мотором! Не накопить, – он перешагивает качнувшийся борт, и бьет рядом с другим бортом.
- Хватит! – Михайлов грозит пистолетом. – Пошли в лес! Веди, как договаривались.
- Мотор какой, «Меркурий»! – Леха очарованно шевелит губами, словно ест конфету. – Ты иди, начальник. Прямо по ложбинке вверх по склону. Тут полкилометра, недалеко. Я тебя довел, зачем мешаться. Осинник увидишь, там родник бьет, носом в стенку упрешься, мимо не пройдешь. 
- Алексей! – Михайлов стыдит добровольца. – Ты обещал! Их трое, а может больше, все вооружены. Оборотни в погонах! Торопиться надо, сделка на миллион долларов. Делать ничего не надо, наблюдай, свидетелем будешь.
- Стрелка, значит, у них. Это можно. – Леха переступает из лодки на берег, оборачивается на шум.
Из-за мыса выруливает водный мотоцикл. Женская фигурка в облегающем черном гидрокостюме очень выразительна. Наездница сбавляет обороты, байк гонит волну на берег, галька шелестит. Бандана на голове, темные очки. Сколько лет? С такой фигуркой возраст значения не имеет. Она останавливает мотоцикл с поворотом, словно коня на скаку, мотор глохнет.
- Мужчины! Вы хозяина лодки тут не видели? – спрашивает она. - Здравствуйте!
- И вам не хворать, – Леха прячет топор за спину, выпячивает грудь. – Я за него!
- Леха, – Михайлов рассматривает наездницу, говорить надо громко, расстояние до берега метров 30. – А как он выглядит?
- Никого мы не видели, лодка наша! – грубо вмешивается Леха, по-хозяйски ставит ногу на борт. – Куколка! Прокати на мопеде! Дорого берешь?
Не ответив на грубый выпад, женщина нажимает кнопку на руле, мотор презрительно фыркает и, заложив вираж, идет обратно к мысу, оставив наблюдать выпуклый зад.   
- Хороша кобылка! – Леха потрясает топором, как ухажер, обманутый в лучших чувствах. – Строит из себя! Путана. Вертели мы их в Европе! Когда Париж брали.
- Расспросить надо было, эх ты. Красивая женщина, а ты сразу куколка. Топором махать умеешь, а ума нет. Лодку испортил! Там что, за мысом? – Михайлов прикладывает ладонь ко лбу, наблюдая, как мотоцикл исчезает за выступом скалистого берега. – Телефон есть у тебя?
Леха вздыхает.
- На рыбалке утопил, выронил. За мысом заводь, а дальше топь болотная. Уток много! Ружья нет, участковый отобрал, разрешение требует. А где взять? Охотничий билет, лицензию покупать. Тьфу, все у нас для народа, утки есть, а ружья нет. Скажи, паря! Человек родился, почему платить должен? От рождения до смерти платит и платит. Кто они такие, чиновники? Я так понимаю, где родился, там все твое, от природы. При чем тут чиновники. Ни дом построить, ни сок собрать. Сталина на них нет, – оставив испорченную лодку, они углубляются в лес.

•

Реутов следует по лесу за Секачевым на приличном расстоянии, соблюдая дистанцию на случай внезапной оглядки. Обвинить московского полковника, несмотря на запись, дело дохлое. Подумаешь, агента застрелил. А вот чемоданчик таит в себе сокровища Аль-Рашида. Куда он направляется? Планшет с картой и маячком забыт впопыхах, однако, судя по валежнику, который надо преодолевать то снизу, то сверху, и по общему спуску с горы, движутся они к озеру. Полковник впереди разговаривает по телефону, просить, чтобы говорил громче, как-то глупо. Москвич, похоже, мужчина решительный. Как он застрелил человека? Палец не дрогнул. Хотел убить начальника розыска! Реутов видел со стороны, что Секачев стрелял в спину Лосеву, каким-то чудом иностранец, блевавший в стороне, вдруг метнулся и закрыл собой командира. Непонятное действие. Поступок! Реутов готов признать за этими людьми качества, которыми сам не обладает. Но он свидетель? Невольный. Они обязаны поделиться. По всем законам волчьего мира. Впереди блеск? Это озеро. Реутов видит на светлом фоне силуэт полковника с чемоданом. Прячась за соснами, оперативник подбирается и спускается от сосны к сосне, не забывая смотреть под ноги, чтобы не хрустнул, не дай бог, сучок под каблуком, сноровку не пропьешь. Шум мотора? К берегу на низких оборотах подруливает водный мотоцикл. Сообщник!? Это плохо. Сейчас заберет полковника, скроются с места происшествия вместе с чемоданом, плакали миллионы, пропадут в далекой Москве или за границей. Большие деньги! Реутов приближается с пистолетом в руке. Своего шанса он не упустит, решается.
- Анатолий Львович! – он обращается по отчеству, чтобы не случилось внезапного выстрела. Полковник оборачивается, пистолет смотрит в живот Реутову. Живот-то большой, промахнуться сложно, однако, он тоже настороже, его ствол держит цель твердо. Баба с ним! Женщина стоит в воде по колено, перекладывает папки из чемодана в резиновый мешок.
- Капитан Реутов, – Секачев с облегчением опускает ствол. – Геннадий Фомич, вы как тут?
- Приказ полковника Лосева, сопровождаю операцию, вел скрытое наблюдение. Есть свежий материал, видео со стрельбой. Там уже спецназ работает, я за вами пошел. Предупредить хочу, – Реутов показывает телефон, и совершенно открыто делает пару снимков. Фигура полковника с пистолетом, мотоцикл за спиной, женщина прячет мешок в инструментальный отсек, защелкивает крышку, чемодан туда не поместится. Она сбрасывает пустой саквояж в воду, разумеется, вместе с маячком.
- Капитан, что за шутки, – Секачев делает шаг вверх.
- Съемка оперативная, – не опуская пистолета, Реутов наблюдает за женщиной, та садится на байк. – Посылаю запись в Управление. Нажимаю кнопку?
- Капитан Реутов! Отставить посылку, – Секачев делает шаг в сторону, мельком оглядывается. – Это моя сотрудница, прибыла из Москвы. Какая запись?
Реутов поворачивает дисплей к полковнику, пистолет по-прежнему наготове. Секачеву достаточно взгляда, чтобы узнать недавнюю разборку перед домиком. Жизнь и карьера полковника, словно жизнь Кощея на кончике иглы, а игла в утином яйце, оказалась зажата в руке провинциального недотепы, жаждущего крупной наживы.
- Сколько? – спрашивает полковник, делая еще шаг и наклоняясь для доверительного разговора, не предназначенного для ушей сотрудницы. Та уже завела двигатель, поворачивает голову и ждет. Позади нее на сиденье места мало, но Реутов уже мечтает, что один пассажир при желании уместится, если обнимет наездницу за талию, ладони положит на грудь, и прижмется. Что может быть прекрасней, чем поездка по озеру с такой красоткой, и кладом вдобавок? Можно на тот свет прокатиться.
- Пять миллионов! – Реутов из-за рокота мотора вынужден повысить голос.
- Рублей? – Секачев кивает. – Не вопрос.
Полковник соглашается слишком легко. Долларовая сумма прозвучала бы лучше, но Реутов понимает, что синица в руках надежней, чем папка, которую реализовать проблематично. Задушевный разговор отвлек обоих. Они смотрят на мотоциклистку, и не видят, что сверху приближается опасность, а взревевший мотор не дает услышать шорохи за спиной. Байк приседает на воду, выбросив сзади бурун, берет с места в карьер. Сотрудники стоят, разинув рты. Женское вероломство не знает предела, но не до такой же степени, чтобы, забрав деньги, оставить мужчин убивать друг друга. Удар обухом топора по загривку сшибает Реутова с ног, он летит кувырком вниз, плюхается в озеро, голова остается на берегу, а тело плывет в заоблачные дали. Телефон при падении скользнул к ногам Секачева.
- Стреляю на поражение, – предупреждающий выстрел трескучим эхом разлетается по озеру, пугая уток на дальней стороне заводи. Наездница улепетывает, как поджавшая хвост овчарка при виде влюбленного пуделя, и через мгновение исчезает за береговым выступом. Обернувшись, Секачев смотрит то на лицо Михайлова, то на зрачок наведенного пистолета.
- Лейтенант! Вовремя появился. И ты тут?! Молодца.
- Товарищ полковник!? – Михайлов опускает ствол, медленно выходит из-за дерева.
Мужичок с топором разглядывает Реутова, лежащего в беспамятстве на мелководье.
- Паря! Толстый готов. – Леха кивает на Секачева. – Этот тебе нужен? Медаль мне не надо, а вот лодку я приберу. Да, паря? Ты обещал.
- Да подожди ты с лодкой…
Михайлов спускается ниже, смотрит под ноги, это было ошибкой. Выстрел Секачева снизу от бедра точно в лоб вышибает землю из-под ног, Михайлов шлепается на спину, тело сползает вниз, распахнутые глаза смотрят в небо. Леха замахнуться не успевает, выстрел, и он падает с кривой дыркой на груди, похожей на рваную запятую. Секачев поднимает телефон Реутова и забрасывает подальше в озеро. Толстый оперативник начинает приходить в себя, водит ладонями по воде, словно плывет на спине, не понимая, что головой пришвартован к берегу. Секачев спокойно присаживается рядом с Михайловым, берет его пистолет вместе с рукой, ждет, пока Реутов перевернется, встанет на четвереньки. Выстрел под ложечку роняет его лицом в воду. Секачев отпускает безжизненную руку Михайлова, сжимавшую выстреливший пистолет, окидывает взглядом место происшествия. Закинув свою «Беретту» подальше в озеро, звонит по телефону.   
- Забери меня.
Из-за мыса выруливает всадница на мотоцикле. Презрев сырость, полковник заходит в воду по колено, забирается сзади на сиденье, исполняя мечтания Реутова, обнимает резиновую красотку за талию, прижимается всем телом. Байк набирает обороты, мчится за поворот, шум стихает.
Хрустальная чаша озера в окружении лесистых сопок. Пара черных скорлупок на зеркальной поверхности, мотоцикл мчится по хорде через озеро наискосок, скрывается в тени прибрежного утеса. С другой стороны мыса, над лесом, акулой скользит военный вертолет, совершает разворот, идет по кругу, зависает над заводью с трупами, коричневый чемодан виднеется под водой. На мелководье высаживается группа спецназа.

•

Платон открывает глаза, поворачивает голову. Андрей в халате сидит за ноутбуком, оставленном москвичами, провода с датчиками тянутся к голове больного. Платон смотрит на приятеля без надежды, тот увлеченно щелкает клавишами.
- Андрюха! Подобрал код?
- Тут такая программа! Дельфин называется, сама себя взламывает. С любого конца цепляет и пошла! Все подряд, вокруг и около. Коды НАТО, ЦРУ, Пентагона, АНБ, куда они заходили. Банковские переводы, все пароли щелкает как семечки. Оторваться не могу. Бомба! Дельфин – это вещь.
- Андрюха, я спрашиваю, пароль подобрал?
- Пока нет. – Андрей поднимает голову, смотрит виновато. – Я освоюсь вначале, чтобы здоровью не навредить, тогда Дельфина запущу. Там сложно все. Обычным способом не взломать, годы и годы. Подождешь? Ты отдыхай пока. Пить хочешь? 
- Какой пить!? Джонсона убили, трех человек на озере, я не знаю, что такое. Сны, видения, спутниковая программа, я там нахожусь, а вмешаться не могу. Все вижу и слышу, а люди это или миражи, понять не могу, как во сне. Или реальность?.. Андрюха! Запускай Дельфина.
- Ты что? Никак не могу, – Андрей отворачивается, смотрит на монитор невидящим взглядом, краснеет. – Я подписку дал. Без приказа нельзя. Разрешение требуется или приказ. Я Роме обещал, и Даниле слово дал. Они мне башку отвернут. Вдруг с ума сойдешь? Нет. Даже не проси.
- Спецназ опаздывают, понимаешь? Секачев предатель. Баба на мотоцикле. – Платон закрывает глаза. – Найдешь код, буди! Реальное кино.

Продолжение следует.