Алёшка-иконописец - Рассказ

Алёшка-иконописец

Картины Алексея Акиндинова:
"Богоматерь Рязанская", 60х50 см, холст, масло, 2014 г.с.
"Страж", 60х50 см, холст, масло, 2000 г.с.

Алёшка-иконописец

Рассказ

https://vk.com/video406032472_456240235

Алёшка жил в отшелии, которое давно уж выбрал сам. После нескольких любовных неудач он предпочёл одиночество многолюдию и суетности света. Нет, к Богу вовсе он не отошёл – мирская жизнь еще держала крепко властною рукою рока за ворот его, не желая отдавать небесью. Бабы шли к нему охотно: Алёшка ласков был, сметлив по жизни, хоть и ленив в избе, за то в любовных ласках был проворен – со многими поднаторел, но бабы скоро уходили, взяв себе кто благодать ночей, кто – глянувшееся ценностью, хоть и нехитрою, своей пожитки.
Алёшку всегда притягивали небеса, и, завораживал присланными с чёрной выси волнами, длинными, как его жёсткие, завитые кудри и витиеватые, как мысли его, ветер.
Ветер тонкими, воздушными перстами рисовал узоры мыслей, заплетая пряди волн воздушных, и закрепляя пряжу на ветвях, раскачивающихся от его прикосновений...
Алёшка, взяв краюшку хлеба и гладыш холодного молока, пред тем стоявшего полдня в колодце, и, оставленного кем-то из сердобольных прихожан на пороге при дверях, клал их, откусив кусочек корки, чтобы жевать его, мусоля на ходу, в свою походную котомку, брел, глубоко вдыхая свежий и еловый ветер, в лес.
Котомка в такт его шагам, покачивалась на пояснице, стряхивая, чуть взбивая до лёгкой густи, под чистою тряпицей молоко.
Он шёл, подгибая тонкие былинки. Иногда они ему за это мстили, проникая в дырочки уже поношенных лаптей и покалывая кожу укусом муравья...
Недавно отряхнувшие рассветную росу кусты, охранявшие заборы, смородины, малины яловины проплывали мимо частой цепью...
Но вот остались позади с соломенной и черепичной крышей, приземистых и вросших в землю, как старые грибы, домов, от коих веяло парным запахам навоза из сараев и свежим тестом на дрожжах – из окон.
В отдалении справа над серебрящимся еще под лунным и восходним светом, озером, прозванным в народе Орешкой, возвышался, горя златыми куполами, Богоявленский храм.
Птицы на еще не тронутых весенней зеленью ветках распевались на многорядное разноголосье...
Слева от оврага, длинного, как размашистый мазок по наклонной стенесмоченной до древка краской кистью, оврагом, шумел полночным завываньем лес. Ветер, набирая полные пригоршни березово-елового запаха, выплёскивал его в лицо Алёшки, сгоняя последние остатки сони...
Алёшка входил будто в царство иное в свой лес потаённый, у всех на виду. Стволы деревьев будто расступались перед ним, приподнимая сомкнутые меж собою ветки, втягивая корни-щупальцы в себя. Его встречали мелкий пересор щеглов и бесконечный спор кукушки с горлицей за паче убежденное «Ку-ку».
Алёшка проходил в свои владения дальше. Оно заглатывала живописца в утробу, словно муравья – живую, дышащую часть большого организма, еще одного полезного дождевого червя для шевеления почвы в огромном муравейнике своём. А он – маленький земной мураш, шёл по влажной, мягкой почве, чуть проваливаясь в рязь...
Ели, сосны, редкие березки с таинственностью многозначной ему шептали давности и были, втянутых корнями из земли...
Лёшка долго обходил по многу раз обваленные ветром сосны, оглядывая и осматривая каждый ствол и ветку, как врач своих больных.
Но было всё не то. Там – средь тесного ряда воинов лежал с упавшей на бок шапкою солдат, подточенный под корень короедом. А там – на освещенной утренним ярилом поляне еще постанывая треском, дрожала, упершись упругими ветвями в землю, взятая силой разбушевавшемся вчерашним ветром, сосна, лет тридцати. И многое в ней было б кстати мастеру для рамы иль основы под левкас – и молодость, и крепость древесины, да все стонало болью в нём, всё бурлило соком жизни, не желая отдаваться в сухость смерти или подземной влаги. Труп такого дерева ждал больно долгого и кропотливого уж обихода, а Мастера рука чесалась, чтобы вот-вот начать…
То вовсе был повален саженец младой с плотью и душой младенца. Такого высуши – и толку мало – доска тонка, узка… Хоть и пословица гласит: приюти, перевяжи израненную душу – получишь райский сад!..
А Мастера лес уж заглотнул своим нутром пушистым и колючим, повёл все думы в лабиринт свой – в глубь сознанья, в сплетенную ветвями отдельных древ-воспоминаний, чащу мыслей...
Он брёл по чащам лабиринта заповедною тропой известной лишь ему. Он не плутал – его вела та чуйка от природы, что водит зверя за добычей, и приводит к той единой самке, что истинно ему нужна...
Деревья незаметно расступились, тропа расширилась, как ручеёк, к которому идешь по направлению истока его родившей речки. Алёшка вышел на поляну залитую светом.
Небесный золотисто-серый свет зори, просеиваясь сквозь иглы веток, плавно стекал на холодный, жухлый мох, сгустком стынувшего янтаря. Под колкой малахитью веток качалась еще покрытая росой трава. Вытянутые тонкими стрелами былинки тянулись к северной ложбине, наполненной уже полузелёною водой вчерашнего дождя.
С одной из дальних сосен вдруг скатился серо-рыжий ком. Ударившись беззвучно оземь, он покатился, почти не приминая трав, к воде. Следя за ним, Алёшка заприметил лежавшую ветвистой с шишками макушкою сосёнку на косогоре. Дерево, казалось, отдыхало после долгого поста на страже ночи у зеркала воды, отражающего печально-бледный лик луны – бледной копии брата своего Ярилы. Ветви с благостною усталью лежали на земле, чуть подрагивая от касания ветра. Вытянутый ствол осторожно, но уверенно отрывался от присадистого пня, недолгих двадцать лет питавшего его соками родной земли, последними ослабевшими щепами...
«Вот она, моя хорошая, вот она, моя основа... Вот он – мой подрамник для левкаса и шпон для укрепления всей иконы...» – Благоговейно думал Мастер, обрубая ветки.

Пила ходила по стволу, его на части разделяя. Рубанок свёртывал кору, до кости древо оголяя... И сохло у печи бревно – ни день, ни два, ни месяц – годы, и покрывало полотно его, как тучи, небосводы. Ложился плёнкой рыбий клей, как лимфа, покрывая раны, и тертый мел – дар стен церквей, целил доски сухой изъяны...
И женским криком с высоты неслось к душе его глубинам:
«Теперь земной родитель ты – рождай, как Анна с Иоакимом!..
Рисуй своей горячей белью по алому по полотну!...
Рисуй млечностью по раскалённой плазме!..
И не забудь, что эта плазма - твоей любимой естество...
Спали и разорви свой холст, но не забудь: он суть твоей богини, которую создал ты сам в изначальном сотворении...
Убив её, ты уничтожишь мир, который сам и создал и в котором сам и правишь...
Рисуй, и мир твою услышит кисть её ушами, песней отражённой в струнах света, сплетённых в дивною канву узоров!..»

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия

https://vk.com/video406032472_456240235