Убил

- Ой, убил! – хохотала Пашкина дворовая подруга Ленка над только что рассказанным ей анекдотом. Они сидели рядом на лавочке, а она всё хлопала от восторга ладошкой по Пашкиной коленке, покатываясь со смеху, изгибаясь, как флажок на ветру в своём коротком и открытом цветастом платье, ни секунды не беспокоясь о том, что нежное девичье древко из флажка вот-вот выпадет наружу.  А Пашка, не видевший её два месяца, только что вернувшийся из деревни после летних каникул, откровенно любовался её загорелыми ногами, руками и шеей, на которой бился от смеха единственный крохотный завиток волос, выцветший от моря и солнца, горячей крымской гальки или прокаленного песка Анапы…

Ленка всегда коротко стриглась, бантиков никогда не носила, матом ругалась не хуже ребят, с которыми дружила ещё с песочницы, и во дворе её считали если не за «своего парня», то за «нормальную девчонку» уж точно.

Училась она без прилежания, но не плохо, удовлетворительно. И в конце девятого класса заявляла при всех классной руководительнице:

- Что вы паритесь? Надо будет – выучу… Показатели ваши не испорчу. Главное - мои родители довольны… Они же о будущем моём волнуются, а не вы. А я себя знаю. Меня и так любой замуж возьмёт. И не по залёту, как вашу отличницу Вальку Пономарёву! А по горячей и верной любви! Правда, пацаны?

И ребята в классе соглашались с приведёнными ею доводами коротким одобрительным свистом.

Ленкины родители были настоящими геологами: сухими, мелкими и крепкими.  Ленка жила с бабушкой, чтобы нормально закончить школу в родном городе, а не мотаться с ними по всей Сибири. Её весёлые, неунывающие «предки» возвращались домой со своими огромными рюкзаками и кучей денег только к зиме, в единственный отпуск, поэтому видела она их раз в год. Правда в последние пару лет, перед выпускным классом, Ленке повезло - родителей послали на Кубу, и отпуск им начали давать летом. Понятно, что Ленка просилась к морю, и послушные родственники вынуждены были теперь из одних пропаренных джунглей ехать в другое пекло, чтобы доставить удовольствие обожаемой единственной дочери, промерзшей за зиму до тонких костей.
Относились они к ней с уважением. Прислушивались к её советам по хозяйству. И даже бабушку, на Ленкин манер, называли просто Ритой.  Да та и не против была, подхихикивала над энергичной внучкой, при встрече лепила пельмени сотнями и подпевала детям из кухни песни Визбора, когда те полночи просиживали прямо на полу квартиры с гитарой и многочисленными Ленкиными друзьями, травя байки о своих таёжных походах.

Другим девчонкам это было не интересно. Или просто они вид такой делали. Хотя до Кубы Ленка всех к себе приглашала одинаково. Она так и говорила к ноябрьским каникулам на весь класс:

- Вечером пожалуйте все ко мне на пельмени! Предки вернулись! Лосятину и кабанятину притаранили! Песен новых привезли кучу! Дверь открыта, если что…

И убегала широким аллюром, лавируя между пионерами и перепрыгивая через октябрят, опершись свободной от портфеля рукой о перила школьной лестницы…

Она многим из ребят нравилась, но никто об этом ни разу не заговаривал, а если бы и признался кому, то всё быстро бы свели на шутку: Ленка, она больше, чем голая коленка. Ленка – друг. А с друзьями по партии только по телевизору целуются. Как-то так…

Но была у Лены с Пашей своя тайна, о которой никто не знал.

Она ему рассказала как-то по секрету, что узнала от родителей, откуда у них в сибирских походах берётся свежее мясо на пельмени. Что в каждой геологической экспедиции есть своё ружьё, и что геологам разрешено защищаться от зверей и даже убивать их. Чтобы потом это свежее мясо есть. «На тушёнке долго не протянешь», как папа сказал. Папа стреляет метко. А мама, (не гляди, что маленькая), может одна кабана освежевать и разделать ножом и топором. И Ленка шептала другу:

- Представляешь, Паш?.. А я не представляю… У мамы руки по локоть в крови, и она ножом кости у кабана пилит! Бр-р-р…

- Ну, почему в крови? Да ещё по локоть… Если аккуратно, то и не сильно испачкаешься…

- А ты откуда знаешь?!

- Мне дед в деревне показывал.

- И ты тоже… Это… Свежевал? Да?

- Конечно, - просто признавался Паша и жал плечами в недоумении. – А что такого? Мы тоже пельмени любим.

- Может, ты и убивал сам?!

- Резал?.. И резал как-то… У меня дед парализованный на правую сторону, а левой он ещё не научился со скотиной управляться… Я ему помогал.

- Правда? Вот этими вот руками? Дай посмотреть…

Глаза у Ленки загорались от нетерпения, она ощупывала своими тонкими пальцами Пашкины ладони и даже нюхала их зачем-то, будто запах крови должен был въедаться в них надолго, если не навечно. И Пашке было почему-то неудобно это видеть и ощущать её дыхание на руках: она так близко подносила губы к его запястьям, что по животу пробегал странный холодок, ни на что не похожий, который заставлял его самого склонятся к Ленкиной голове и втягивать в себя аромат её волос на затылке. Он отдергивал руки, обзывая её «дурочкой». А Ленка покатывалась со смеху.


Они ещё только вступали в комсомольский возраст, когда начали серьёзно интересоваться убийством животных на мясо, как необходимым жизненным процессом.

Пашка, будучи уже крупным специалистом-практиком к тому времени, преподавал Ленке теорию.

Начинал с азов. С птицы.

Например, пойманной курице нужно заложить голову под крыло и покрутить ею в воздухе раз десять, широко, на вытянутых руках. Курица уснёт. Тогда её можно спокойно положить на землю возле пня и идти за топором, никуда она не убежит. Рубить голову можно одному, только быстро, пока курица не проснулась. Потом перевернуть тушку вниз перерубленной шеей аккуратно и подержать, пока кровь не стечёт, чтобы перья не испачкать. Щипать надо, пока тёплая, так перо легче отстаёт. И лучше сразу опалить, чтобы к коже ничего не прилипало и мухи не засидели. А когда остынет, завернуть в большой лист лопуха и отнести в подвал. Так дольше сохранится.

С гусем или индюшкой лучше вдвоём справляться. Этих крутить не надо. Этим надо по башке обушком чуть притюкнуть, когда второй за крылья держит, а остальное всё похоже делать, как с курицей.

А для овцы главное – хороший нож. Специальный, очень острый и длинный, с небольшим изгибом. Он из старой косы делается обычно.

На овцу или барана с таким ножом в правой руке лучше сесть верхом, упасть на колени, прижать к земле хорошенько, чтобы голова овцы между ног оказалась, левой рукой ухватить за нос у ноздрей и задрать морду как можно выше: у них шерсть густая, где челюсти закругляются не сразу найдёшь. А когда хрящ среди шерсти нащупаешь, под челюстями надо быстро этим ножом провести всего один раз, но не жалея, чтобы и горло, и вены махом перерезать. И держать голову, ещё не отрезанную от позвоночника, в одной руке долго, потому что кровь будет течь и из головы, и из шеи. Поэтому, чтобы не испачкаться, нужно место такое найти, где кровь под уклон побежит, от твоих коленок подальше. Лучше всего у речки с быстрым течением, на песке с перекатом, там и руки помыть можно, и шкуру ободрать аккуратно, и кишки промыть с требухой. Вода всё унесёт.

Со свиньёй сложнее. Свинью не режут, а колют. Там другой нож нужен, не овечий. Прямой и острый, как штык. И лучше не один и разной длины. Чтобы через сало до сердца достать и попасть в это сердце к тому же. Бывает по два-три раза бьют разными ножами. А она визжит, зараза, как полоумная! И потом – удержи-ка её, дуру! Раскормят на кукурузе под двести килограммов, тут и четверых мужиков мало бывает…  Ну, а если удачно закололи, со свиньи кровь на землю не сливают. Расширяют место удара другим ножом, чтобы рука пролезла и вычерпывают кровь изнутри кружкой в тазик, на кровяную колбасу. А потом сердце достают и смотрят, куда в него ножом попали. То есть каков специалист в этом деле тот, кого резать позвали и стоит ли его звать в следующий раз. А опалить паяльной лампой щетину, отскрести кожу до блеска да разделать любого кабана – плёвое дело! С этим и женщина справится, если ей нож хороший дать! Женщина даже лучше в свинине понимает, какой ей кусок нужен: что из них на сало посолить, что на буженину, что на борщ или на жарёху…

- А с быком здоровым что делать? – спрашивала Ленка, поёживаясь от предчувствий.

- Дерево или столб попрочнее надо искать, - советовал Паша. – И чтобы от дома недалеко. Бык умный, он всё чувствует, может сорваться и убежать, ему долго нельзя давать думать… Как только к столбу подвели, голову надо быстро повыше привязать хорошей веревкой, и кувалдой между рогов в лоб – шандарах! Бык на колени и упадёт, если удар правильный, без оттяжки, а с погружением, на прямых руках, под шестьдесят градусов к поверхности земли… Поняла?

И Пашка показывал рукой в землю, как памятник Ленина на площади показывал на клумбу с ноготками перед постаментом.

- А там уж горло режь, сливай кровушку, хоть в ведро, если надо. Тащи колоду и топор, разделывай тут же… Таскай по кускам… С быком такое лучше с раннего утра начинать, чтобы к вечеру управиться. И не летом, а под зиму, по морозцу. Летом мухи могут всё мясо испортить…

Ленка слушала Пашку с нескрываемым восхищением и с тем доверием к слову, что не заслуживали книги и учителя. После таких разговоров она обыкновенно долго молчала, становясь серьёзной, и будто повторяла мысленно его действия. Но не морщилась от брезгливости, а лишь на секунду задерживала дыхание и сглатывала комок во рту. Старалась не выдать себя, не показать того запретного сладкого ужаса, который селился в ней от Пашкиных рассказов, и после этого ещё полдня косилась на его руки.

***
 
 В десятый класс, после летних каникул, Лена вернулась с моря неузнаваемой – к её дикой смелости, открытому взгляду и звонкому смеху прибавилось помимо роста и стройных ног столько женского откровенного очарования в нужных для этого местах, что старые дворовые друзья почувствовали себя несколько младше своего возраста, по-детски смущёнными, даже какими-то ущербными рядом с ней. Она всё также втискивалась между парней на лавочку перед доминошным столом, чтобы подглядеть за игрой, а парни млели на глазах и пропускали нужный ход, касаясь свои бедром её прохладного бедра. Также прыгала у сетки с бадминтонной ракеткой, а они мазали по воланчику, заглядевшись на вздрагивающие холмики под футболкой. Она вызывала плотскую тягу у всех во дворе: старых и малых, приличных женатых мужиков и задрипанных колдырей. Её пляжное платье провожали завистливыми глазами в магазин и из магазина не только одноклассницы, но и их матери. Тут уж было не до шуток. И когда за ней во двор увязались парни из соседней школы и у подъезда тронули Ленку за плечо, друзья не сдержались: подождали, когда она зайдёт в подъезд, проводили чужаков за угол и «по-дворовому» объяснили гостям, что они не правы.

С этого случая началась длительная, настоящая «троянская» война за Елену Прекрасную между городскими кварталами, которая, слава Богу, велась в основном кулаками и изредка деревянным оружием, как-то: дрынами от штакетника или черенками от лопат. Утихла она только с холодными осенними дождями совсем ненадолго, а к Новому году с обжигающим морозом разгорелась вновь.

Парни нещадно мутузили друг друга не знамо, за что, а при имени Ленки только криво улыбались, покручивая противникам пальцем у виска.

Пашке, как доверенному лицу от двора, поручено было провести предварительную беседу с виновницей беспорядков в плане будущих мирных переговоров. Беседа должна была заключаться в том, чтобы она выбрала одного из них, или чужих, не важно, кого, лишь бы прекратить эту бессмысленную бойню. А так, понимая, что она девчонка свободная, парни скоро могут и поубивать друг друга. Или соперницы её где-нибудь подкараулят и морду её красивую за всех своих сбежавших от них парней расцарапают. Скоро Новый год, недели через две пьяных полон город будет, мало ли что может случиться.

Дверь Паше открыла бабушка Рита и тактично ушла к себе на кухню. Ленка была занята, она качала пресс на шведской стенке, вниз головой, зацепившись ногами за верхнюю ступеньку. Паша подождал, пока подружка закончит выполнять упражнение. Подождал, когда сходит в душ и высушит отросшие волосы, наденет халат, подвяжется полотенцем и сядет напротив дивана на низкую табуретку. Опустит руки между колен и заглянет ему в глаза.

- Сватать меня пришёл? – скажет и хихикнет.

Паша стал серьёзным и, глядя в пол, честно рассказал о цели своего визита. Ленка подняла брови и щёлкнула языком: вот, значит, как вы за меня решили… верные мои друзья… парня я себе должна выбрать, по-быстренькому… какого захочу… для вашего прикрытия… Но вслух этого не произнесла. Сказала другое:

- А мне кажется, чтобы помириться, притворяться влюблёнными не надо. Надо устроить честный рыцарский турнир. Кто любит, тот и победит, за того и замуж выйду… Ну, в смысле, тому и отдамся, как положено. Какая разница с кем в первый раз? Так, формальность… А тут целый влюблённый рыцарь на белом коне и всему городу такой новогодний подарок! Да?.. Пусть дерутся те, кто хочет и чем хотят. Только честно и на моих глазах. И только я буду решать, кто победил. Слабо, ребятки?.. Вот так всем и скажи… И только тогда ваша война кончится!

- Хочешь посмотреть, как за тебя пацаны морды будут друг другу бить?

- Хочу! Имею право. Если самой вас всех побить нельзя, отчего на кровь других дураков не посмотреть? – с издёвкой ответила Ленка. – А ты будешь участвовать?

- Мне-то зачем?

- Я тебе не нравлюсь?.. – поморгала она ясными глазами. - Врёёёшь… Ты, Паша, врать не умеешь…

- Да глупо это! Как бараны будут лбами стучать перед овцой… Я в бараны не гожусь, я их с десяток уже таких прирезал… - озлобился Паша и встал с дивана, чтобы уйти. – Я пацанам скажу, конечно. Может, они и согласятся. Но я против! Так и знай.

- Это хорошо, что против. И сам не бейся, пожалуйста. Вдруг твою мордочку хорошенькую испортят… А то я бы за тебя сильно переживала… Правда-правда! Ни за что не приходи! Лучше овец своих бессловесных режь, мясник! – кинула она на прощанье и рассмеялась своим лёгким, хрустальным смехом.


И начались турниры. По круговой системе. Каждый бьётся с каждым до победы. Семь человек. Всего сорок два раунда за шесть дней. С одной судьёй на семерых.
Бились голыми руками, без варежек, на утоптанной круглой снежной клумбе вокруг памятника Ленину. Эта клумба, собственно, и служила рингом. Временем раунд не ограничивали, только размером площадки. Сбитый с неё рыцарь мог сразу отдать победу противнику, и тогда судья не вмешивалась в его дальнейшую судьбу. Но он мог забраться назад на клумбу и продолжить бой до полного изнеможения и до настоящей крови, тогда Ленка останавливала раунд и поднималась на ринг. Внимательно рассмотрев нос, разбитую губу или бровь потерпевшего и лизнув ссадину языком, она определяла, будет ли продолжаться бой, по вкусу крови. Чаще бой прекращали. Ребята расходились, жутко ругаясь. Ленка облизывалась и топала домой, как ни в чём не бывало.

К субботе, когда из рыцарей осталось только двое изрядно потрёпанных парней с тёмными кровоподтёками на счастливых лицах будущих Ленкиных избранников, грянул жуткий мороз. Публики было мало, свидетелей будущей победы можно было по пальцам пересчитать. Тогда к клумбе пришёл и Пашка.

Бой обещал быть коротким. Здоровый высокий парень из соседней школы, прошедший весь турнир без поражений, скинул меховую куртку и остался в одной футболке, поигрывая мышцами на морозе. От него шёл пар и дышал он прерывисто и громко, обдавая соперника перегаром. Второй был приземистым самбистом, в лыжном костюме, вязаной шапочке и валенках, но с каппой во рту. Этот явно берёг зубы, до которых длиннорукому первому было легко достать. Они долго прыгали друг возле друга, якобы разогреваясь, пока здоровый не размахнулся и не пробил двумя ударами глухую защиту жилистого самбиста. Тот упал, но успел схватить длинного за ноги и повалил на снег. Долго держал его в захвате, выкручивая ему руку, и наконец вышел на болевой приём, окрашивая снег вокруг соперника разбитым носом. Длинный долго терпел, пока мороз не достал его окончательно. И когда всем показалось, что со снега раздался слышимый хруст сустава, Ленка подскочила к борющимся и отвесила хорошего пинка модным зимним сапогом под челюсть победителя. Рыцари прекратили схватку в полном недоумении, расцепили крепкие объятия. Стеная и ругаясь, расползлись в разные стороны и начали укутываться в тёплую одежду.

«Неужели всё!?» - подумалось Пашке. – «Вот так запросто?»

И отвернулся от клумбы, сплюнув на снег от досады.

Но тут к нему сзади кто-то подбежал и окликнул по имени.
 
Это была Ленка, в своём ярком пляжном платье, протягивающая ему скинутую с плеч тёплую шубу. Паша принял от неё на руки душистый мех, а она развернулась на каблуках, допрыгала до ошалевшего окровавленного самбиста и рассмеялась:
 
- Ну что, ханурик? Бери меня скорей, пока тёплая! Иди ко мне, мой рыцарь, мой победитель! Любишь?! Вот и люби, не прячься ни от кого! Докажи свою любовь! Прямо здесь, на снегу! На мне ничего нет. Хочешь посмотреть?

И Ленка задрала подол платья до головы, обнажив даже грудь.

- Иди же!

Зрелище было не из лёгких. Кто-то отвернулся. Кто-то, наоборот, пялился на Ленку во все глаза, кто-то громко свистнул. А самбист, отерев разбитый нос, выплюнул под ноги Ленки окровавленную каппу, обошёл девчонку вокруг, как статую, и, пригнув голову, спустился с клумбы к побитому здоровяку, держащемуся за повреждённую руку. Они ушли с поединка вдвоём, молча, победитель и побеждённый, даже не оглянувшись на заслуженный приз…

- Куда же ты, рыцарь печального образа? – смеялась и махала им вослед снятым с себя платьем голая Ленка…

Паша надолго запомнил её именно такой: оливковое тело с двумя белыми поперечинами на лобке и груди, черные сапоги на снегу, яркое пурпуровое платье, вздёрнутое, как флаг, над бедовой головой и сверху - тёмная рука гипсового вождя с постамента, указующего на неё, хохочущую, с каким-то явно педагогическим смыслом. Вот, мол, до чего вы все без меня дожили…

***      

Окровавленная каппа изо рта победителя заняла почётное место на Ленкиной книжной полке между учебником «Общей химии» Глинки и справочником по математике Выгодского. Она собиралась поступать на геологический и серьёзно занялась подготовкой к экзаменам.

В школе это сразу заметили. И в успеваемости, и в поведении она сильно подтянулась: смотрела только на учителя, руку для ответа начала поднимать, матом почему-то ругаться перестала. Говорили, бабушка у неё заболела, вот девка и за ум взялась. Куда ж ей одной-то?..

Дворовые дрязги (кстати, притихшие) после так бездарно закончившегося рыцарского турнира её совсем не беспокоили: она даже на каток за зиму ни разу не пришла, не то, что на танцы в ДК или в кино. Развлечением ей служила домашняя гимнастика в качестве подготовки к будущим экспедициям, да самоучитель для гитары, на всякий случай, чтобы не попасть впросак у какого-нибудь костра в тайге и вовремя подсказать мелодию и слова забытой песни.

С Пашей она здоровалась как старшая сестра, внимательно глядя в его глаза с лёгким подозрением: а не проговориться ли ей брат о какой-нибудь невинной шалости? Не поделиться ли своим детским секретом? Может, убил кого в очередной раз? А, может, ненароком в кого влюбился?

Тихая и тёплая нежность к Ленке в Паше поостыла. Переплавилась она в его душе незаметно и необратимо в свинцовую тоску, которая болталась где-то далеко на дне глубокой реки, как донное грузило, привязанное к оборванной леске с пустыми, объеденными рыбой, крючками.

И к весне их отношения вовсе сошли на нет.

Паша стал провожать домой девочку, Наташу, из музыкальной школы, днём она была симпатичной болтушкой и ветреницей, а, когда темнело, в парке, среди зацветающей кипучей сирени, девочка превращалась в страстную блудницу, предлагавшую себя не только для поцелуев. Паше эдакое перевоплощение было внове и соблазняло всё чаще своей необычной доступностью и скоростью, с которой соитие происходило. Привязавшись к Наташе, он понял, что можно дружить и так. Без откровений, разговоров о смерти и крови, рискованных поступков и долгих обид. Что можно трахаться втихаря каждый день и не строить на основании этого долгосрочных планов на жизнь, а лишь получать удовольствие. Но предохраняясь, конечно…

Весна близилась к своему торжествующему концу, кончался и десятый год учёбы в школе, миновал и последний звонок, и день первого выпускного экзамена. Но Ленка на него не пришла.

Умерла бабушка Рита. Внезапно. Сердце во сне остановилось. Болело, слабело ещё с зимы, а тут вдруг совсем замолчало.

На остров Свободы была отправлена телеграмма, но Ленкиным «предкам» оттуда, как оказалось, прилететь за три дня на похороны было невозможно. Сибирские родственники и друзья тоже были далеко. Мёртвая бабушка Рита осталась лежать в районном морге в ожидании решения своей судьбы после смерти, а Ленка заперлась дома и никуда из квартиры не выходила.

Ребята со двора, все бывшие Ленкины друзья, уговорили Пашу достучаться до неё, чтобы предложить свою помощь.

Послав после экзамена разбитную, прилипчивую Наташу на три буквы, Паша дождался глубокого вечера и, заметив зажёгшийся свет в окнах Ленкиной квартиры, поднялся на этаж и позвонил в дверь.

Не открывая, Ленка спросила из-за двери:
- Кто там?
Паша ответил:
- Я.
- Что надо?
- Поговорить.
- О чём?
- О нас.
Через несколько секунд молчания замок щелкнул и дверь приоткрылась.
- Ночевать останешься? – тихо спросила Ленка из темноты коридора.
- Да, - не думая, ответил Паша.
- Тогда проходи…


Они лежали в темноте на бабушкиной кровати лицом к лицу, гладя друг друга по волосам, и разговаривали шёпотом – губы в губы.

- А ведь это ты её убил, я поняла… Ещё тогда, под Новый год, зимой… Когда отказался за меня драться… Рита всё слышала. И она сказала: забудь о нём, он трус, он тебя не достоин. А я с ней спорила, говорила: нет, ты его не знаешь, он не дерётся потому, что может убить кого-нибудь из-за меня. Что тебе это просто сделать, Паш, что ты знаешь, как убивать, и рассказала Рите про тебя, как ты своему парализованному дедушке помогал… А у неё тогда первый раз с сердцем плохо стало, приступ был, а я не поняла, не поверила. Сказала ей, что пусть не притворяется. А сама от неё убегала драки смотреть, и ещё раз, и ещё… А ты всё не приходил. Почему ты пришёл только в последний момент? Шубку подержать, когда меня трахать будут?

- Стыдно было. Перед тобой… И за этих баранов тоже…

- Почему стыдно?.. Они честно дрались. Все, как ни странно, дрались честно… А могли бы и не драться, если бы ты сразу меня выбрал… Почему не выбрал? Чего испугался?

- Это ты должна была выбирать.

- А ты бы предложил себя выбрать. Я бы и выбрала. Кому ты не верил: мне или себе?

- Не знаю…

- А я Рите всё рассказывала! Всё! И что люблю тебя с песочницы, и что пацанов никогда не брошу, потому что ты вместе с ними. И какой ты хороший, и красивый, и сильный, и честный, и смелый, и умный… Я маме такого не рассказывала никогда!.. А Рита мне говорила: вот подрастёшь, всему цену тогда и узнаешь. Вот попробуй с ним и пацанами своими месяц или два врозь пожить, мигом забудут! Ты, Рита мне говорила, как твоя мать, прилепилась к одному и оторваться не можешь: и в тайгу с ним, и в джунгли, дочь собственную на бабку бросила, а сама мотаешься за милым, будто никого на свете нет кроме него. А парни, они быстро любовь забывают, Рита говорила…

- Я не забыл…

- Не забыл?!.. А Наташка твоя? Думаешь, я не видела, что вы в парке вытворяли?.. Да ладно, ладно… Мне больно было, а Рите ещё больней за меня… Убил ты Риту, и меня почти убил… Не пришёл бы сегодня, я точно на этой шведской стенке повесилась, ты меня знаешь…

Они перецеловались и переговорили всю ночь, едва задремав только к утру, а утром, когда кто-то постучал во входную дверь, Ленка кинулась в первую очередь прятать простыню с бабушкиной кровати подальше, под самую нижнюю полку шкафа, рассмотрев предварительно широкую кровяную полосу на ней. И Пашке её показала:
- Можешь в список свой ещё одну овцу добавить!

Это были родственники из Сибири. Паша поздоровался с ними и ушёл домой готовиться к очередному экзамену.

Вот и вся история.

Как Риту похоронили и следом прилетели с Кубы на короткий срок Ленкины «предки», лёгкие на сборы геологи в три дня завершили дела в городке и на кладбище и увезли Ленку с собой в солнечный Салехард, касающийся на карте боком самого Полярного Круга. Это Пашка успел узнать от неё уже перед третьим экзаменом, когда, обняв его при всех в школьном коридоре, она сказала на прощанье:

- Я тебе адрес пришлю.

И поцеловала в губы, и махнула подолом своего пляжного платья, задев случайно стоящую рядом Наташку.

Но так ничего и не прислала.

Через много лет, заходя на городской погост к могилам родных, Пал Палыч нет, да и заглядывал на заросший, заброшенный всеми, холмик Риты. На нём поселилась кровохлёбка, сорная травка, с осыпающимися темно-бордовыми наростами, похожими на запёкшуюся кровь. Обрывая её, Пал Палыч почему-то оглядывался по сторонам и потом долго отряхивал и осматривал свои руки: не осталось ли на них следа от далёкого прошлого? А убедившись, что руки чисты, чутко принюхивался к ладоням: нет, всё-таки пахнут! Пахнут до сих пор…