Восемь стансов об осени - седьмой

Поэтическая  интерпретация  седьмого станса из стихотворного цикла Ду Фу «Восемь стансов об осени».

Вижу пруд Кунминчи – подвиг ханьских времен,
государя У-ди вижу множество славных знамен,

вижу деву Ткачиху, Пастуха из Небесной реки,
кит из камня ревет,  шевелятся его плавники,

вижу рис водяной, почерневшего озера дно,
от холодной росы чаши лотоса стынут давно.

Здесь, у края небес, стал я пленником рек и озер,
и вернуться в Чанъань не могу я никак до сих пор.


      Перевод с китайского языка (подстрочник) и комментарий Н. Конрада.


      Пруд Кунминчи... подвиг ханьского времени.
      Знамена и штандарты У-ди... прямо перед глазами.
      Ткачиха и ее пряжа... попусту ночная луна.
      Каменный кит, чешуя и панцирь... шевелятся
                от осеннего ветра.
      Волны несут на себе водяной рис... в глубине облако -
                черно.
      Росинки холодят чаши лотоса... опадает цветной
                пыльцы пурпур.
      Далекая крепость у края небес... лишь одна птичья
                дорога.
      Реки, озера заполняют всю местность... один
                старик-рыбак.

      Обращение к истории, к прошлому окончательно укрепило двуплановость видения поэта. В этом стансе причудливо соединены штрихи действительности с образами прошлого.
      "Пруд Кунминчи"... Искусственное озеро, так называвшееся, существовало в действительности в 20 ли к западу от Чанъаня. Это был искусственный водоем, очень большой по размерам - 40 ли в окружности, выкопанный по повелению У-ди, создателя могущества древней Ханьской империи. Но увидел поэт на этом озере не то, что можно было увидеть на нем в его время, а то, что было во времена У-ди: знамена и штандарты самого великого императора. У-ди устраивал здесь примерные сражения своих речных боевых судов.
      Никакой "Ткачихи" во времена поэта на берегу этого озера не было, но он увидел ее. И это был уже не пруд, а Небесная река - Млечный путь. Звезда-дева - Ткачиха обитала на одной стороне Небесной реки, а на другой жил ее возлюбленный - Пастух, звезда-юноша. Один раз в году, в седьмую ночь седьмой луны, могли встречаться у Небесной реки эти небесные любовники.
      Поэт все это увидел так, как было когда-то. Но действительность все же вторглась в это видение: Ткачиха стоит, в руках у нее, как и полагается, пряжа, но понапрасну ходит по небу ночной месяц: не встретится она с Пастухом.
      Никакого "Каменного кита" во времена поэта в пруду Кунминчи не было. Но он увидел и услышал то, о чем читал: "В пруду Кунминчи сделали из камня огромного кита. При громе и дожде он ревел; при ветре его плавники и хвост двигались" {23}.
      Все так, как рассказывало старинное сочинение. Но действительность опять вторглась в видение: не просто "при ветре" шевелились чешуя и панцирь каменного изваяния, а при осеннем ветре... Осень, реальная осень в Куйчжоу не отступала от поэта.
      И эта осень уже открыто присутствует в следующем стихе. Зерна "водяного риса", цицании, - черного цвета; осенью они осыпаются и массой оседают на дно, так что кажется, будто в воде - черное облако. Об осени говорит и следующий стих - о холодной росе, блистающей в чашечках лотоса; о красной пыльце, осыпающейся с увядающих цветов.
      Последние два стиха целиком возвращают к действительности, причем к действительности Куйчжоу. "Далекая крепость", - сказал поэт во втором стансе; т. е. пограничное, затерянное на самой окраине страны, укрепление - сказал он здесь. Отсюда до Чанъаня дорога открыта только для птиц. И в плену у рек и озер, заполняющих этот край, живет он один - "старик-рыбак", как назвал себя тут поэт.