Стрелки замерли в часах...

Стрелки замерли в часах,
Смерть противна их природе,
Всё один и тот же зал
С бесоизбранным отродьем.
 
Та же мразь и сволота
Громогласно обещает
Свою жизнь продлить до ста,
Ну, а нам испить печали
 
Полной ложкою свобод,
Жизнь отдать во имя мира,
Ставя правильный сапог
На порог чужой квартиры.
 
На неправильную жизнь
Миллиардов ставя вето,
Мы должны скорей лишить
Прав субъектности планету.
 
Потому что рабство есть
Лучший выбор человека,
Ни к чему ему протест
В мире каменного века,
 
Где в бараках по сто душ
На полу лежат уютно,
Пока мразь и сволоту
Ублажает телелютня,
 
Личный бес и легион
Языков, врачей, овчарок;
Сволота для них закон
И мерило высшей правды.
 
Хочет — с барского плеча
Сотню тысяч душ подбросит,
Хочет — вышлет палача
Для публичного допроса.
 
Для неё виновны все,
Кроме собственного тела.
Человек при сволоте
Не живёт, а ждёт расстрела,
 
Отравления, тюрьмы,
Шантажа, разбоя, пыток.
Страх — единственная мысль
Всех, кому поработитель
 
Высшей милостью своей
Разрешил носить оковы,
Запретив любить людей,
Веря в божеское слово.
 
Человек отныне зверь —
Дикий, мстительный, жестокий —
И не может без цепей
От диктатора без срока.
 
Стрелки умерли в часах,
Завтра больше не настанет —
Вместе с памятью в печах
Сожжено, сдав жизнь в концлагерь.
 
Эту мерзость наблюдать
Суждено нам бесконечно,
Если наш Христос — палач,
Что построил эти печи.
 
Страх и ненависть, как яд,
Отравляют наши души,
С неба ангелы кричат,
Их не слышно из-за пушек.

Под ногами не земля —
Взрывы, пламя, кровь и трупы.
Вот мой сын, а там твоя
Мать лежит, раскинув руки.

И по ним идём вперёд,
К цели, ставшей вдруг святою,
Ты и я... весь наш народ,
Повязавший себя кровью.