Клуб 27

Памяти Д.

Когда Джон Леннон уставал торчать,
осозновал, что Йоко Оно гейша,
Джим Моррисон жрал LSD, скучать
нет времени, ты даже не надейся
теперь попасть в их клубы 27,
уже смеркается, уже мертва Уайнхаус,
довёл еврейский папа, чёрный jazz,
весь этот блюз и долбаная жадность.
Уже Трубач без почестей умолк
и умер даже Боря Моисеев,
а в русском голливуде правит Жлоб
я гордость сатанинскую умерев
пошёл работать дворником в Собор.
истопником в Георгия-за-Верхом,
тебя я встретил, мой печальный бро
и сразу понял: это шифер съехал.
Ты мне сказал: "А я тебя узнал.
Кончается моя скупая пьеса".
Как розы поливать ты показал.
В котельной на котле лежали "Бесы".
Лежал Ставрогин с Верховенским, смерть
и нежность в витражи мои стучалась.
а во дворе стоял огромный крест.
И понял я: жизнь только показалась.
Ты умер, Дима. Сомченко конец.
Влад Цаплин всё играет на гитаре.
А я пишу алмазный мой венец
в каком-то летаргическом кошмаре.
Мне холодно. И в мае снег идёт.
И длится ледяное моё скерцо.
Уайнхаус в чёрном нам в аду поёт:
"Здесь похоронено моё святое сердце".