Глава 25
ЧУДОВИЩЕ
Мне день и ночь покоя не дает
Мой черный человек. За мною всюду,
Как тень, он гонится.
«Моцарт и Сальери». Пушкин.
(Тетрадь Драмы)
Третьи сутки меня загоняли в гроб. Причем не просто, молотком. Когда я просыпался, то, убедившись, что лежу пока не в гробу, а в больничной палате, облегченно вздыхал, затем щупал голову, мне чудилось, что это шляпка от гвоздя, и потом только понимал, что мне все приснилось. Это был реальный фильм ужасов, сон из прошлого. Сижу якобы в ресторане, кругом музыка, люди, смех, я все чего-то жду. Уныло так сижу и жду. Вот музыка смолкает, люди исчезают, а за спиной моей стоит человек. Нет, не официант. Мне бы оглянуться, но не могу, нет у меня права повернуться. Я смотрю в зеркало и вижу человека в черном пальто, в занесенной руке молоток. Лицо скрыто под карнавальной маской. Правильно, дело-то под Новый год было. Молоток опускается раз, другой, голова начинает плющиться. Я превращаюсь в гвоздь, и вижу похороны, себя в гробу, крышку опускают, молоток все работает, работает. Стук, стук, гвозди забивают в крышку, я проваливаюсь в могильную темноту и просыпаюсь в холодном поту. Хороший сон, к добру. Но самое страшное, я должен был угадать, кто этот человек, иначе кошмар будет длиться вечно, а сон продолжаться снова и снова.
Мне сделали операцию, а с утра начался приемный день, прямо как у министра культуры. Первым через заслон врачей прорвался следователь по особо важным, за ним пожаловал сам прокурор, ему на пятки наступал инспектор уголовного розыска, а на следующий день приперся сам Петр Тимофеевич с заклеенным носом, мой несостоявшийся папаша. Приходил кто-то еще, всех не упомнишь. Они что-то спрашивали, я скучно отвечал, дескать, идите вы все куда подальше. Они сердились, мяли блокноты, кусали авторучки, а я улыбался как самый настоящий покойник, которому могила дом родной, и сонно моргал, намекая, что организм у меня слабый, пора и честь знать. За одни сутки я стал самым махровым бюрократом. Приятно, когда всем от тебя что-то надо, а ты плевать хотел! Весело, но не очень.
Третий день начался вполне благополучно, я даже самостоятельно сползал вдоль стенки до туалета. Было очень больно, но уткой пользоваться еще больнее. С утра посетителей не было, отчего появилось даже смутное беспокойство, никому я не нужен. В обед я как аист из широкого блюдца поклевал манной кашки и, обожравшись с непривычки, три дня ничего не ел, завалился спать. И опять приснился черный человек. Наваждение какое-то. Нет, чтобы красивая женщина приснилась, и даже не обязательно голая, а то похороны, и опять – стук, стук, стук. В очередной раз провалившись и нащупав голову, я открыл глаза. И снова закрыл. Не может быть! На моей кровати сидела Пума.
- Свят меня, свят, – грубо сказал я, пытаясь отвернуться к стене. Хрен редьки не слаще. Молоток даже приятней, к нему я привыкать начал, а тут такое испытание, что сердце екнуло.
- Здравствуй. Валера? – услышал я ласковый и когда-то родной голос. И что я маленьким не умер, зачем достиг, чего хотел. Зачем она пришла, рваные кишки из сердца вытаскивать? Молчу, не отвечаю. Может, уйдет злодейка, душегубка. – Как ты себя чувствуешь?
Отлично я себя чувствую. Как чемпион мира на очень длинную дистанцию, по бегству на тот свет.
- Спасибо, плохо.
- Нам надо поговорить, ты сможешь?
Я могу всегда и везде, хоть на Эйфелевой башне, но только не с ней, она убила и растоптала меня как мужика, видеть ее не могу.
- Говори, – я приоткрыл один глаз и зевнул. – Если усну, ты ущипни, а то прослушаю.
Она смотрела на меня, как дура на идиота, не понимая моего безразличия к своей прекрасной особе. Куснула губу, улыбнулась. Какая загадочность. И что мы сейчас скажем? Риторика женская.
- А ты помнишь, как мы с тобой познакомились…
- Ты заблудилась в горах, пошла лавина, я тебя спас. Мы развели костер и целовались до утра. Потом приехал твой муж, мы его закопали… Так было?
- Ты невыносим, – она сказала это как комплимент. – Я ловила такси, был летний вечер, и ты порвал деньги, десятки. Помнишь? Потом ресторан, а ночью ты учил меня драматургии.
- Спереди или сзади? Ничего не помню.
- Это были лучшие дни в моей жизни, – она говорила нежно, словно запускала пальчики в нагрудный карман. – Ты мне открыл целый мир, и я в тебя влюбилась.
Мне было горько это слышать, звучало как настоящая правда.
- У тебя нет молотка случайно, вдруг носишь в сумочке? Если есть, убей сразу, не мучай. – Уходи, взмолился я мысленно, уходи прочь, мечта. Не буди былых воспоминаний. Она любила, а я что наделал? Не уберег подлец. И вслух. – Хочу умереть и запомнить тебя молодой и красивой.
- Вот-вот. И я тебя!
- До сих пор? – глаза мои открылись настежь. – Спасибо, сдачу не надо. Пропью.
- Все можно вернуть, – она состроила глазки, как будто видела первый раз и не знает, кто я такой, прислушалась к храпу, что доносился с соседней кровати. Мы снова с ней стояли на тротуаре, и снова был летний вечер. Я вяло махнул рукой.
- Больница все-таки. Вдруг врачи? Да и живот у меня раненый, не до секса.
Подлюка эта наклонилась и коснулась губами моей небритой щеки. Боже! Какое счастье. Запах ее помады, ее духов. Это невозможно вынести. Я ранен, я убит, что ей надо? Кошелек, деньги. Ничего у меня нет, все отняли. Издеваться пришла.
- Ты был чудесен, – она уже примостилась на моем теле, прилегла так невесомо, что только ее грудь ножом вонзилась в сердце. Оно таяло, текло горючими слезами.
- Ничего особенного в постели не было. Подумаешь. Со всеми так.
Она тут же выпрямилась. Ага! Меня на понт не возьмешь. Придумай еще что-нибудь.
- Я тебя бросила, – сказала она злорадно, зацепила ее постель, вздохнула. – В Париж сбежала. Представляю, как ты локти кусал!
- Ничего подобного. Жил не тужил.
- Оно и видно, – она невзначай положила свою когтистую лапку на мой живот, чуть пониже раны. – Сильно болит? Бедненький. Докатился, ножом пырнули.
Это было невыносимо. Что она делает? Словно бы хозяйка вернулась домой, взяла котенка на руки и посадила на колени. А коленки у нее, свихнуться можно, вот они, под самым носом, так бы и положил голову. Мне хотелось забыться, отдаться в эти ручки, замурлыкать от счастья, и трава потом не расти. Это же гипноз женский! Хрен ей, а не котенка.
- Вашими молитвами, девушка, – вида я не подавал, что фактически сдался, но она и сама понимала, сняла руку и небрежно поправила волосы.
- А я замуж выхожу.
- Скатертью дорожка, – я улыбнулся. – Засиделась в девках, давно пора.
- Тебе неинтересно, за кого?
- Негра вроде зарезали, ума не приложу.
- За Ежова. Сергея Петровича!
- Это кто. Президент Эфиопии? Поздравляю! Будем с бананами.
Она опять куснула губу, злилась все сильнее.
- Ты не ревнуешь?
- Еще чего. Совет вам да любовь. Когда с негром спала, переживал. По кабакам мужиков снимала, тоже страдал. А замуж? Святое дело. Вдруг человеком станешь.
- По-твоему, я не человек! – она начала выходить из образа обольстительной сучки, превращаясь в обычную кобру, осталось зашипеть, укусить в шею и плюнуть ядом. То царевны они, то лягушки. А я превратился в бюрократа.
- Так я не понял, девушка. Вы по какому вопросу?
Она погасила злые огоньки. Прелюдия окончена, празднику любви шабаш, обиды побоку, погасли свечи. Начинаются суровые будни.
- Я пришла тебя спасти.
Мир спасет красота? Да ничего подобного. Красота может только погубить!
- Не спрашиваю, кто. Спрашиваю, сколько? Даром не работаю.
- Труды будут оплачены, котик.
Она меня нанимает? Вот и вся арифметика, раскололась. Красоте нужен умный дурак, сама она не справляется. Спасать пришла, как же! Жар пришла загребать чужими руками.
- А в процентах?
- Я буду твоя, – она мило улыбнулась. Надо понимать, что ради нее я должен ограбить весь мир, умереть счастливым, а ей достанется все целиком, какие тут проценты.
- Ты замуж выходишь, не слишком благородно. Я с пропоротым брюхом на больничной койке, а ты верхом на осле Сергее Петровиче. Что ты затеяла?
- Об этом после, детали потом. Мне требуется твоя помощь. Согласен?
Браво, девочка. Почему я такой умный, самому противно. Знаю раньше, чем скажет.
- Пума, ласточка моя, красавица. Ты уже взрослая, все умеешь и все знаешь. Прекрасно обойдешься без меня, не хочу путаться под ногами. Хотя такие ноги! Как гильотина, режут насмерть. Деньги меня не интересуют, любви твоей не достичь. Она недосягаема и прекрасна, как звезда в ночном небе, пусть остается мечтой. Не буду даже пытаться, будь счастлива. С кем-нибудь другим. Заходите вместе, как распишитесь. Поздравлю матерными стихами, больше нечем.
- А ты… – она поняла главное, что я не согласен. – Не боишься умереть?
Вот так вот, без перехода. От пряников к расстрелу.
- И не стыдно? Я и так одной ногой в кровати, а другая – на том свете.
- Дурачок. Я тебе жизнь хочу спасти, а ты упрямишься!
- А зачем?
- Что зачем, – она хмурила бровки. Вот почему они такие красивые? Я про женщин. Обалденная красота. Особенно, когда они естественные, не корчат из себя. Терпеть не могу носов задранных! Когда вот так что-то не понимают и теряются, забывают про кокетство, тут и красота настоящая. Как-то мы лет несколько назад говорили с ней по лунное затмение, у меня есть интересные выводы. Луна как бы внутри Земли, земная твердь только ядро, а вся карусель включает в себя Луну, как эгоцентрик, принцип центрифуги или пращи. Короче, силовая установка, а вовсе не падение по инерции, как у Ньютона. И почему я не ученый? Погиб поэт в трущобах золотых. Впрочем, не я один. Весь мир, особи мужского рода тем и занимаются, что плутают в женских лабиринтах. Царство небесное у них между ног, переход в иное измерение, вот и бродим, ищем счастье, а они как церберы! Сами не знают, что охраняют, завлекают красотой, и только сунь пальчик. Моментом хлоп, ножки захлопнулись, голова покатилась в сумочку, аут, ты их добыча. Хорошо, мозгов у них нет. Ладно, речь не о том. Тогда выяснилось, что Луна у Пумы существует, но что вращается вокруг Земли, ей было неведомо. Впрочем, ученым тоже непонятно, почему Земля вертится. И вот также она растерялась, глазками захлопала.
- Радость моя, зачем жить? – я пил ее красоту глазами, вполне достаточно.
- Как зачем, – философия не ее территория. – Просто: жить хорошо, а хорошо жить – еще лучше, для этого нужны деньги, чем больше – тем лучше. Мы их вместе заработаем.
- А потом что?
- Как что. Вместе жить будем, любить и наслаждаться.
- Идиоты самые счастливые люди. Только я не из их числа. Предпочитаю быть глубоко несчастным. Жизнь тогда хороша, когда имеет смысл. Деньги, власть, слава – ничто. Игрушки для дураков. Представь, получили мы с тобой кучу денег, страстно полюбили друг друга, так и состарились в роскоши, это же мерзость? Богатый старик с богатой старухой лежат в кровати и стонут от страсти. Этого хочешь? Ну нет! Предпочитаю лежать на больничной койке, болтаться между жизнью и смертью. Быть на грани – вот счастье. Только умирая, человек познает истину. Она не для сытых, она для погибающих. Нищий старик и нищая старуха, они прекрасны, потому что мудры, а сытые – омерзительны. Люди бы не спивались, не гибли зазря и не устраивали войны, если бы в этом не было смысла. Он есть всегда, просто мы не видим его, не понимаем.
Она слушала завороженно, и у меня закралось подозрение, не в этом ли расчет? Она прекрасно знает, что взять меня можно, обольстив не телом, но опьянив разум, тогда я бессилен, вот и провоцирует.
- И в чем смысл жизни? – спросила она недоверчиво, почти уверенная, что ответа нет.
- У каждого свой. Если ты чувствуешь себя счастливой, живя свиньей, значит, быть свиньей – твой смысл.
- Фи.
- Правильно, философия. Но тебе об этом рано.
- Хочешь сказать, я свинья? – она поправила юбку, не без умысла округлив колено.
- Не я это сказал.
Проглотила слюнку. Как она умна, прямо не верится. Или это ад дает ей силы? Ад у нее там же, где рай, между ног все замешано.
- А драматургия. Она тебя еще интересует? Или ты спекся.
Да что такое. Пошла на новый заход? Самолет в юбке.
- Интересует, но не в плане авантюр, – я понимал, куда она клонит. – Видишь ли, моя драматургия вышла за рамки этого мира, ей здесь тесно. Потусторонний мир – вот загадка.
- Крыша поехала, – она поняла, что подача за мной, фыркнула.
- Ты спросила – я ответил. И прощай! Желаю счастья.
Пума не сдавалась, помолчала, перешла в лобовую атаку:
- Барин тебе миллион оставил. Это правда?
- Откуда сведения?
- Он сам сказал! А потом умер.
- Не успел родиться, только расцвел! Тут же старость, и смерть. Скоропостижно? На днях здоровым был. А кому он сказал?
- Неважно. Так как насчет миллиона?
- Какой миллион, что ты. Он отдал дипломат, где были мои кровные денежки, всю жизнь копил. И мечтал дурак, вот Пума вернется, заживем припеваючи. Сто тысяч – мелочи. Ты замуж выходишь, за отца и сына Ежовых! Весь город ваш.
- Где миллион, котик?
- Вот упрямая девчонка! Обманул вас Барин. Или меня обманул? Вместо миллиона 100 тысяч подсунул. Ах, негодяй! Не знаю. Вообще я в «дипломат» не заглядывал, некогда было. Неужели миллион там был? Его парень забрал, убийца, который меня подрезал. У него спросите!
- Спросили. Нет его больше, и миллиона нет. 100 тысяч есть, это правда. Тебе же деньги не нужны? Скажешь, где миллион, получишь свой «дипломат»! – она вдруг наклонилась и зашипела в самое ухо. – Тебя удавят, котик. Сегодня же ночью. Если не скажешь, где миллион.
Вот. Что я говорил? Зашипела, укусила, яд впрыснула. Пума выпрямилась, заботливо поправила на мне одеяло, подоткнула, как на покойнике в гробу, со всех сторон.
- Это ошибка, милая! Честное слово, не знаю. Дипломат парень забрал.
- Альбинос, его убили. И Граф умер, и Макс.
- Макс?!
- Да, котик. И Барин тоже.
- Ужас какой. И Мавр, жених твой липовый. Ты что творишь, девочка?
Она ни капли не смутилась, и ровным тоном перечисляла:
- Джексон, Мамонт, Клоп. Тебе это ни о чем не говорит?
- Из зоопарка сбежали?
- Бандера, Малой. Хряк, Альбинос.
- Кладбище целое! – порадовался я. – Матереешь, девочка. Кто следующий?
- Следующим будешь ты.
- Надо полагать, идет очищение народных масс. От преступного элемента!
- Ты умный мальчик.
- А Фауст! Твой любовник?
- Тсс! – она приложила пальчик к губам и покосилась на Валета, который перестал издавать звуки Титаника, напоровшегося на айсберг. Храп, похожий на скрип железа по борту, прекратился.
- А брат мой зачем? – я спросил тихо.
- Это отдельный разговор, – сказала она еще тише. – Я тебя рекомендовала. Или ты соглашаешься, или тебе конец. Жду ответа прямо сейчас.
- Нельзя же вот так! Прямо за горло. Я должен знать…
- Да или нет?
- Нет! Нет у тебя приемов против Драмы.
- Есть.
- Например?..
Валет повернулся на кровати и посмотрел на нас опухшими со сна глазами.
- Здравствуй, Валетик, – ехидно сказала Пума. – Зубки не болят?
Мой сосед что-то промычал, напрягся в лице, и вдруг шумно испортил воздух. Пума тут же встала, поправила на плечах белый халат, не забыв эффектно выгнуть спинку.
- Пока, ребята! Душно тут у вас, – она повернулась выйти, но я поманил пальцем.
- Что? – она склонилась, и я зашептал ей в ухо, впрыскивая ответный яд:
- Я вспомнил! Он мне дал бирку от камеры хранения. На вокзале. Я хотел посмотреть, но этот. Как его? Альбинос! По следу шел. Короче, не успел я. Наверно, там миллион.
- А бирка где? – она жадно впитывала яд.
Вот, все они тут! Любовь, философия, драматургия. А на деле? Я откинулся на подушку, изображая слабость.
- Не знаю. Меня подрезали. Был без сознания. Операция, наркоз, все смешалось в доме Облонских. Ты еще пришла, с ума сводишь. В гардеробе. В дубленке? Не помню. Может, на вокзале обронил. Мы там по поездам скакали. Искать надо. Все! Спать хочу. Приходи завтра, буду ждать.
Валет целился загипсованной челюстью и смотрел, как белогвардеец в щель станкового пулемета, не понимая, что за важные разговоры обсуждаются в его присутствии. Пума выпрямилась.
- Это, котик, уже лучше. Хорошо, я завтра приду, а ты подумай, как следует. Поправляйся!
Пума на прощание хлопнула ресничками, прямо ангел воплоти, и вышла.
- Сука, – заключил Валет. Оппонент не догадывался, как он прав.
- Мягко сказано, товарищ. Она чудовище…
В палату нагрянула медсестра с подносом, начались процедуры, тихий час окончился. После ужина Валет отправился смотреть телевизор, а я остался один на один со своими мыслями. Что ни говори, как ни хорохорься, а Пума опасный противник. Все следователи мира против нее гроша ломаного не стоят, у нее чутье звериное, и все же, будем надеяться, что я обыграл. Пума уверена, что достигла своей цели после изнурительной психологической борьбы, на самом деле, все было проще и сложнее. Она сыграет свою партию виртуозно, и при этом даст мне тот единственный шанс, ради которого я вернулся к жизни. Со мной, понятно, расправится Правосудие, а с ней?.. Да бог с ней. Я занялся просчетом множества вариантов, удел гроссмейстеров и драматургов, правда, разница в том, что в отличие от шахматистов в случае победы – расстрельная статья, в случае поражения – крах прожитой жизни, и самоубийство, как признание поражения. Веселенький выбор, но он меня грел. В отличие же от обычных драматургов, я завершал сценарий, в котором главное действующее лицо как бы я сам, причем финал для этого лица должен быть трагичен, и это смысл всего произведения, иначе теряется задача. Я переключился на теорию поля и сам не заметил, как задремал. Даже не слышал, как вернулся мой сосед. И снова снился мне сон, черный человек. Опять стук, стук… Кошмар продолжался.
Я проснулся среди ночи с глухо бьющимся сердцем. Валет мирно посапывал, а я вдруг подумал, что эта ночь вполне может оказаться последней. Чудовище, которое я когда-то вырастил и обучил, может наделать глупостей, допустить ошибку, брякнуть лишнее. Ночные страхи овладели мной без причины. Я пялился в потолок, слабо освещенный синей лампой, висящей над входом в палату, прислушивался к шарканью тапочек в коридоре, и проклинал писателей, придумавшим своим произведениям памятные заголовки. Дожить до рассвета, завтра не наступит никогда. Часов у меня не имелось, поэтому я даже представления не имел, сколько времени остается до этого самого рассвета. Неопределенность мешала собраться с мыслями, обуздать нервы и расстроенную психику, чтобы противостоять ужасной ночи. Если переживу, все будет, как было задумано, а если нет, полечу белым лебедем в туман, на встречу с матушкой. На нет и суда нет, не смог. Незаметно глаза мои сомкнулись, я начал проваливаться в свой любимый сон. Но последняя мысль, мелькнувшая в голове, заставила вздрогнуть и проснуться. «Не проспи час своего убийства!» А что? Хорошее название для фильма ужасов. Я принялся жевать свой пересохший язык, чтобы случайно не забыться.
Сколько это продолжалось, трудно сказать. Мое сознание качалось, как на волнах, то всплывая, то угасая и проваливаясь в пучину. И я почти не соображал, где явь, а где сон, они мало различались. Эти волны так меня укачали, что когда я в очередной раз увидел черного человека, то отнесся равнодушно. Надоел приятель, чего надо? И вдруг обнаружил, что сон изменился. Обычно я сидел в ресторане, а тут лежу в больнице, на соседней кровати кто-то сопит. Мама родная, это не сон! Я чуть не заорал благим матом. Возле дверей стоял черный человек, тот самый – из сна.
Мрачный силуэт, освещенный сзади синей лампой, был неподвижен как статуя. Отчаянно струсив, я наблюдал за ним через полуприкрытые веки, не зная, что лучше предпринять. Кричать я не рискнул по той причине, что мой вопль только спровоцирует активные действия и ускорит развязку. Человек простоял неподвижно целую вечность. Если вначале меня чуть не парализовало, то постепенно я начал мечтать, что все мне мерещится. Бывает, что сны меняются, и тут… в руке его холодно и беспощадно блеснул металл.
Сердце у меня захолонуло, дыхание перехватило, я напрягся, как забитая кляча в оглоблях, и душа моя со звоном вылетела из тела, не дожидаясь, пока ее оттуда вышибут молотком, или что там у него в руке. Я прошмыгнул мимо злодея. На голове его был черный колпак, натянутый до подбородка, или вязаная шапочка с прорезями, чего разглядывать? Он сделал шаг к кроватям, а я выпорхнул в коридор прямо сквозь закрытую дверь.
- На помощь, милиция! Караул!! – хотел кричать я, не тут-то было. Отсутствовал голос, не было ни рук, ни головы, а то бы я побежал по коридору, сломя голову или ломая ноги. Где медсестра?! Звонить надо в милицию, или пожарным. Пусть ребята помогут. За дежурным столиком никого не было. Вечно их где-то носит, шляются по уборным, чаи распивают. И как раз в конце коридора открылась дверь, и сказочной феей появилась медсестра. Спасительница! Я пропеллером завертелся вокруг ее головы, внушая, чтобы она немедленно шла в нашу палату, и вдруг спохватился. В таком случае несчастная девушка тоже погибнет, это в мои планы не входило. Я затосковал. Медсестра села за свой столик, освещенный настольной лампой, широко зевнула, показала кому-то язычок, открыла толстую книгу, типа медицинского справочника, и начала читать. Идиллия ночного дежурства. А там сейчас убивают. Меня убивают! Кому расскажешь, не поверят. Что делать?! Поздно.
Из нашей палаты, номер 13, вот и не верьте после этого в приметы, вышел мой черный человек и мягким шагом, как привидение, проплыл мимо нас. Медсестра подняла голову, проводила его удивленным взглядом, окликнуть не посмела. А вы окликнете человека с черным колпаком на голове, с прорезями для глаз? Ночью, в больнице, где все спят? И правильно сделала. Когда человек вышел на лестничную клетку, сестричка почуяла недоброе дело, тут же вскочила с места, и чуть не бегом помчалась к палате номер 13. Я трусливо следовал за ней по пятам, заранее зная, что зрелище будет ужасным. Она зашла в палату и сразу включила верхний свет.
Больничные покои разорвал женский крик. Она кричала, не в силах остановиться. Наверно, в тот час восстали мертвые в морге. Я ее понимаю. Закричишь тут, когда из головы больного торчит топор. На стене кровью была начертана латинская буква F.
Глава 26
ХОЗЯИН
Le roi est mort, vive le roi!*
*Король умер, да здравствует король! (Франц.)
Похороны Дарьи Семеновны прошли в удручающей атмосфере. Похороны вообще вещь неприятная, а когда в такую минуту видишь недоброжелательные лица и натыкаешься на косые злорадные взгляды исподтишка, горько вдвойне. Петр Тимофеевич был взбешен, тем более что вынужден был скрывать настоящие чувства под маской супружеской скорби. Среди провожающих Дарью Семеновну в последний путь не оказалось ни его лучшего друга, городского прокурора, ни одного из секретарей обкома, ни председателя облисполкома, которого кормил долгие годы, ни начальников управлений, ни их замов – никого. Это означало сговор, он обречен на заклание, и пенсия это в лучшем случае, может быть кое-что похуже. На кладбище приехали только рядовые работники исполкома, да и тех было немного, сопровождающие автобусы шли пустыми, поминальный обед, заказанный в кафе, съеден едва на четверть, зато пили вволю. А напившись, начали петь песни, кто-то даже умудрился станцевать. Поминки выродились в спонтанное гулянье. По счастью, Петр Тимофеевич этого безобразия не видел, поскольку, сославшись на здоровье сына, покинул кощунственную вакханалию в самом начале, когда официальная часть была закончена. Рана Ежова оказалась не опасной, хотя и болезненной. После операции раненый лечь в больницу отказался. Для ухода хотели нанять опытную сиделку, но Пума воспротивилась, она сама справится. Ежов поддержал, и Петр Тимофеевич вынужден был согласиться.
Следствию, по общему согласию, представили следующую картину. Четверо гангстеров ворвались в дом и, угрожая расправой, стали требовать деньги и драгоценности. Сын мэра оказал сопротивление, его тяжело ранили, хозяйку дома убили. Самого Петра Тимофеевича начали избивать. Неизвестно, чем бы тот грабеж закончился, если бы не вмешался товарищ сына. Он находился в соседней комнате, услышав выстрелы, затаился, а при обыске, который учинили бандиты, сумел обезоружить одного из них, и всех перестрелял. Рассказ звучал туманно, детали не стыковались, следователи крутили носами, было видно, что они сами не прочь учинить обыск, «товарища сына» арестовать, и как следует взять в оборот. Однако мэр есть мэр. Прокурор санкции на обыск не давал, начальство радикальных мер не одобрило и «копать» по-настоящему запретило. Пока запретило.
Когда расстроенный похоронами мэр вернулся домой и зашел в комнату сына, его чуть инфаркт не хватил. Ежов, бледный как смерть, лежа на кровати, играл в шахматы с Рахитом, а тот, развалившись в кресле, курил!? Не смотря на открытую настежь форточку, комната была полна табачного дыма. Петр Тимофеевич от гнева чуть не задохнулся. Он замахал руками:
- Марш отсюда! Наглость какая. Совсем совести нет!
Рахит оторвал взгляд от шахматной доски, расположенной на столике между игроками, пустыми глазами посмотрел на Петра Тимофеевича, поднял руку и ловким щелчком «выстрелил» окурок в форточку. При этом движении рукав джемпера задрался, из-под него выглянула татуировка. Ежов недовольно уставился на отца, на лице которого проступило растерянное выражение.
- Мне не мешает, – буркнул сын. – Пусть курит.
- Молодой человек, – снова обратился Петр Тимофеевич, на этот раз подчеркнуто вежливо, – будьте любезны, оставьте нас вдвоем…
Однако, Рахит пропустил просьбу мимо ушей, передвинул на доске фигуру и продолжал сидеть как ни в чем не бывало. Удивляясь такому хамству, мэр продолжал стоять возле порога, пауза затянулась. Наконец Ежов не выдержал.
- Выйди, – сказал он.
Рахит тут же подчинился... Когда они остались вдвоем, Петр Тимофеевич занял освободившееся кресло и саркастически заметил:
- Я уже не хозяин в своем доме?
- В доме, может и хозяин, – двусмысленно сказал Ежов и откровенно улыбнулся. Петра Тимофеевича передернуло, но он сдержал эмоции:
- Не время ссориться.
- Что, Хозяин! Рухнула твоя империя?
Петр Тимофеевич стерпел, день такой.
- С чего ты взял? Все в порядке.
- Слишком ты нервничаешь, лица нет, – Ежов поморщился, видимо, беспокоила рана. – Многовато трупов, плохо работаешь. Или думаешь, даром пройдет?
Вместо ответа Петр Тимофеевич покосился на дверь.
- Он не подслушивает?
- Рахит? Исключено.
- Ты знаешь, кто это?
- Знаю. Он дважды спас мне жизнь. И тебе, кстати, тоже.
- Вот именно! Это Фауст.
- Да ну! – фальшиво удивился Ежов.
- Ты обратил внимание на татуировку? Вот здесь, – Петр Тимофеевич задрал рукав, оголил запястье, и вопросительно посмотрел на сына.
- Ну и что.
- Такой знак оставил убийца Графа и Барина.
- А Рахит здесь при чем?
- Это Фауст или его сообщник.
- Ерунда, – усмехнувшись, Ежов взял со столика синий фломастер и демонстративно показал отцу. – Он только что нарисовал эту «татуировку», на моих глазах.
- Зачем?
- Он видел такой трафарет дома у Драмы.
- Не может быть, – Петр Тимофеевич вскочил с кресла, постоял в смятении. – Ты хочешь сказать, что Валера, твой брат, и есть Фауст?!
- Я сразу его подозревал. – Ежов кивнул. – Подметные письма, пишущая машинка, Пума и так далее, все это в стиле афериста. Вспомни собак, их отравить мог только свой человек.
- Не может быть, – Петр Тимофеевич плюхнулся в кресло, его серые глаза, увеличенные стеклами очков, вперились в сына. – Тебя водят за нос! Этот Рахит, он мне не нравится. Когда убили Барина, Валера уже был в больнице.
- Есть сообщники. Да он сам сказал, что Фауст не человек, организация. Откуда у него такая информация? Взять того же Бормана. Драма его подкупил, чтобы похитить сына Макса.
- Зачем делать такую глупость, – мэр застонал. – Макс громила.
- Затем, чтобы всех стравить. Стоит отнять самое дорогое, и человек теряет голову, слепнет и кидается на тех, кто рядом, в данном случае – на тебя.
- Это слишком сложно. Это же Макс!
- Ничуть. – Ежов прикрыл глаза, глубоко и осторожно вздохнул. – Вспомни, с чего началось.
- С убийства Багиры.
- Раньше. Намного раньше.
- Ты имеешь в виду маньяка? – мэр сидел в кресле на фоне окна и был почти невидим.
- Теплее, – Ежов открыл глаза, и посмотрел на отца странным взглядом. – Я имею в виду тебя, папа. Молодость свою вспомни.
- Не понимаю, – руки Петра Тимофеевича предательски дрогнули, и он сцепил их на животе в замок. – Причем тут молодость.
- А ты взгляни на мои картины. Они многое тебе расскажут. Я сам не знал, пока…
- Что, пока?
- Макс знал про тебя, про семью. Дарья Семеновна, Карлуша. Наверно, ты сам ему рассказал? Он презирал нас, потому и решил, что это мы. – Ежов говорил натужным голосом, морщился от боли. – Взгляни на «Кормилицу». Или у «У лошади не женское лицо», кто ее кнутом бьет, не узнал? Я эти картины подсознанием писал. Художники всегда рисуют, что им дорого, или что мучает, рука сама выводит. Видения, детские кошмары. Откуда они? Помнишь, ты заставил меня, пятилетнего ребенка, козленка за ноги держать, а сам ему голову топором – тяп! Она в тазик – стук. Кровь ручьем. А копыта, ножки мохнатые, в руках дергаются. Я гладил этого козленка, я кормил его из бутылочки, он мордочкой тыкался. И ты приказал держать. Ты сказал, он сейчас уснет. И топором, с размаху. Папа. Ты называл это мужской закалкой. Если б ты знал, какие ужасы я вижу. Взрослый мужик. Боюсь темноты. Это наказание за грехи, за твои грехи.
- Кто прошлое помянет. – Петр Тимофеевич не чувствовал себя виноватым, или умело скрывал. – Время было такое. Возможно, я был излишне суров, но ты вырос мужиком.
- А мать чем виновата? Ты ее кнутом бил. Скажешь, не было?
- Не было, я ее пальцем не трогал.
- Я видел это в кошмарах. Ты стоишь в больших сапогах, жилетка, из рыжей собачьей шкуры. Мне эти собаки снятся. С бородой стоишь, кнут в руках кольцом держишь, потом пустишь по земле, кольцо летит, а в конце щелк, как выстрел. Ты носил бороду?
Разговор тяготил Петра Тимофеевича, но куда деваться.
- Сережа, ты просто фотографию описал. На ребенка человек с кнутом произвел впечатление. Да, я одно время носил бороду, и жилетка была. В деревне жили, председатель колхоза. Все так ходили, все так жили. Руководить надо было строго, иначе бардак.
- Ты папиросками руки прижигал, маме. А сейчас, видишь ли, дым не переносишь. Правильный стал, щепетильный.
- Что ты выдумываешь? Чушь. Врачу тебя надо показать, стресс пережил, ранение. Я не обижаюсь, и ты не обижайся. Воспаленное у тебя воображение. Могло же такое в голову прийти, папироски.
- А почему у Дарьи Семеновны плечи в отметинах. С детства помню волдыри. И всю жизнь платья с закрытыми рукавами носила. А?
- В молодости оспой переболела. Только и всего.
- А почему ночами, как резанная, кричала? Ты садист, папа.
- Подглядывать и подслушивать нехорошо, – сухо заметил Петр Тимофеевич. – Пора тему сменить.
- Поэтому и мать с тобой жить не захотела. А ты ее в дурдом упрятал, чтобы не болтала. Кто слушать будет сумасшедшую?
- Она больна была, – лицо Петра Тимофеевича походило на гипсовую маску. – И тебе от нее, видать, передалось. Вам с Карлом досталось ее генетика. Это не моя вина.
- Дарью Семеновну в жены взял, кормилицу. Толстушка, еще и донор. Хорошая пара получилась. Садист с мазохистом. Папиросок мало стало, на кровь перешел?
- Прекрати, Сергей. Жалеть будешь.
- Драма первым просек, что за маньяк объявился. Это ты убийцу подослал в ресторане? Молотком его ударили, по голове. Одним ударом жену бывшую и сыночка ее. Валерка очухался, но молчал, знал, что голыми руками тебя не возьмешь, даже отношения поддерживал, деловые. Да? Ты успокоился. А я-то дурак, – верхняя губа Ежова вздрагивала, казалось, вот-вот зарычит, в глазах тлел огонь. – Невесту мою ты убил, папа. Она мне рассказывала перед свадьбой, как ты в гараже к ней приставал, на диван повалил, еле вырвалась. Молодой крови захотел? Багиру, жену Макса, тоже ты оприходовал? И на свалку ее. Макс догадался, вот и причина.
- Карлуша! – не выдержал мэр.
- Причем здесь Карлуша?
- Твой брат, – мэр умолк, смотрел с жалостью на сына. Тот не услышал.
- Драма долгие годы месть вынашивал, притворялся! И дождался. Знал, что рано или поздно ты не удержишься. Десять лет ждал! С Максом он тебя свел?
- Это Пума тебе рассказала.
- Нет. Я догадался, когда на портрет ее наткнулся. Этот портрет я написал, собственными руками. Ты нарочно? Я с ней встречался, только не знал, чья подруга. Я же не знал Макса, не знал Хозяина, обещал ей помочь, она сына хотела вернуть. А ее убили. Вы убили. Ты или Макс. Драма так закрутил колесо, что не надо никого убивать, перетравил всех. Письма, наркотики, миллионы долларов, а ему главное посеять недоверие, и отлаженный механизм пошел в разнос. Кто кого убьет, неважно, началась цепная реакция… – Ежов дернул рукой, и задохнулся от боли.
Петр Тимофеевич слушал внимательно. Когда Ежов сделал паузу, он прервал его:
- Никакой Драма не Фауст, я не маньяк, своим рассказом ты это подтвердил. Можешь дальше не продолжать. Ловко тебе девица мозги запудрила. В общем, я сегодня вылетаю в Москву.
- Что так, – утомленный эмоциями Ежов прерывисто дышал.
- Фауст существует, только Драма ни при чем. С дворнягами местными я сам управлюсь, а Фауст – столичная штучка, мне не справиться. Пока я не вернусь, тебя не тронут, они дожидаются указаний из Москвы. Теперь выслушай. В первую очередь выброси бред из головы, поговорим после. Не знаю, как убедить тебя, что Пума и Рахит… Что с тобой?
Глаза Ежова закрылись, челюсть отвисла, руки судорожно вцепились в одеяло.
- Убирайся. Маньяк, убийца… Лучше бы я, как Валерка, без тебя рос. Ты сеешь кровь и смерть. Все вокруг тебя пропитано кровью. Я хочу умереть.
Перепугавшийся мэр вскочил, наклонился над кроватью.
- Сынок. Успокойся. Сейчас я вызову врача, только не волнуйся.
- Я спокоен… папа, – лицо Ежова перекосила судорога боли. – Пожалуйста, уйди. Я в порядке.
- Не падай духом, сынок. У тебя большое будущее. Есть планы, – Петр Тимофеевич не знал, как взбодрить сына, отвлечь от переживаний. – В депутаты пойдешь? Съезд в мае планируется, как раз поправишься…
В это время без стука открылась дверь, на пороге стояла Пума. В одной руке она держала большой пакет, в другой – средних размеров чемодан, который, судя по всему, был увесистый.
- Что случилось? – неприязненно спросил мэр.
Пума, не отвечая на вопрос, прошла в комнату, поставила чемодан, затем вытряхнула содержимое пакета на пол. Мятые окровавленные джинсы, кожаный пиджак, дубленка, испачканная белая рубаха. Глаза Ежова расширились. Пума присела, щелкнула замками на чемодан, разом перевернула. Рядом с одеждой вывалилась целая гора денег в банковской упаковке.
Петр Тимофеевич удивился.
- Что это?
- Чемодан Краснова. Драму зарубили. – Пума разрыдалась. – И букву F нарисовали.
Отец и сын уставились друг на друга…
Петр Тимофеевич прошел на посадку в самолет в числе последних пассажиров. Заняв свое место в первом салоне, он бережно устроил на коленях старый тощий портфель, в котором находилась на вид невзрачная серая папка. Он и сам выглядел невзрачно, пожилой худенький пенсионер, одет скромно, ему помпа ни к чему. Эту папочку он извлек из бронированного сейфа, где хранились самые ценные бумаги архива. Сегодня вечером ему предстояло нанести визит одному очень высокопоставленному чиновнику из военного ведомства. В папке лежала копия секретного документа, подписанного этим самым чиновником. Петр Тимофеевич имел веские основания полагать, что сделка, ради которой он пустился в перелет, непременно состоится. Фауст не дух святой, управа на него найдется.
- Уважаемые пассажиры! Застегните привязные ремни, спинки кресел приведите в вертикальное положение…
Во время полета Петр Тимофеевич продолжил мысленный разговор с сыном. Это была своего рода репетиция. Он знал, что такой разговор нужен, необходим. Если бы он видел человека, зашедшего на посадку после него, поостерегся строить планы. Тот человек летел во втором салоне, видеть его Петр Тимофеевич не мог. Впрочем, если бы и увидел, из самолета не выпрыгнешь.
«Понимаешь ли, сынок. Сейчас время перемен, и вы, молодые, легко судите нас, стариков, во всех грехах виноваты мы, своего виноватого ты нашел во мне. Козленка вспомнил, расплакался. Тогда ребенком был, а ныне офицер, и должен смотреть правде в глаза. Это обыватель, что водку пьет и пельменями закусывает, воротит нос от хладобойни, знать не желает, откуда мясо берется, а котлетки ему подавай телячьи! Ругает власть и закон, ныне все позволено, а в карман к государству залезть не стесняется, только отвернись. Как не украсть, если все крадут? Конечно, я в твоих глазах партократ, функционер, еще и главарь мафии, матерый преступник, ты готов меня осудить с праведным гневом в глазах, а то и к стенке поставить. Но спроси меня, мог ли я прожить по-другому? Отвечу – нет. Дай мне жить сначала и в тех же условиях, получится то же самое. И не потому что я плохой. Просто каждый человек, до одного на земле, живет так, как должен жить, и никак иначе. Для этого надо, как минимум, родиться в другое время, в другой семье и другим человеком. Ты скажешь, значит, виновных нет? Именно, Сережа! Нет. Рад бы обрадовать, но их нет, потому что все соответствуют. Народ винит правителей, правители народ, кто-то систему, кто-то организаторов системы, но это все глупости. Никто не виноват, ибо виноваты все до одного, это равносильно. Нельзя винить волка, что он волк, или овцу, что она овца и дозволяет волку себя кушать. На палаче и на жертве – одна вина, общая. Сталин, тот соответствовал духу времени и своему народу. Кто на него собак вешает и ругает, тот яму себе роет. Хочешь, я коротко расскажу свою жизнь?..»
Петру Тимофеевичу нравилось вот так говорить, когда никто не мешает, не спорит и не возражает, и сам себе он казался мудрым стариком, наставляющим сына на путь истинный. В самолете, между небом и землей, хорошо думается, он даже задремал и в полусне продолжал беседовать.
«Вот ты козленочка вспомнил, а на моих глазах, три годка было, беляки отца шашками зарубили, он тоже партийным был, дедушка твой. И представь, я их не виню, у каждого своя правда. Отец не ангелом был, матушка рожала меня в чистом поле, на тачанке, умерла при родах. Кого винить? Карл Иосифович рассказывал, это в его честь Карлушу назвали, что папа и сам суров был, попадись ему те казаки белые, ни секунды бы не раздумывал. А я конюхом с пятнадцати лет, потом армия, пролеткульт, институт агрономический, тут война началась, по партийной линии тылы оборонял, и к стенке ставил врагов народа, без суда и следствия, тоже время такое. Жалеть нельзя, и воровать нельзя, все понимали, кто на что идет, кого тут винить. Сталин – отец народа, порядок был, и немца победили, а сейчас что? Под эту Европу с поклоном ложимся. Нет сынок, это потому что лицемеры, и как спорить? Спорить не надо, но руководить желательно, возглавить систему. Все с умом, иначе сожрут, желающих много на чужом хребту в рай заехать. Нет, не козленочком я родился, тут уж извини. И ты тоже не козленочек, сам знаешь, только принять не можешь, правды стесняешься.
После войны направили в родной колхоз, председателем. А ты не знаешь, что такое председатель колхоза? Откуда, ты и представить не можешь. Сталин-то умер, и что в народ хлынуло? Из лагерей воры и бандиты, все с замашками блатными, вольнодумцы разные, и поселения целые, в столицы их не пускали. Это в городах оттепель, а на селе грязь и воровство, правительство требует продовольствия, ударными темпами, вынь да положи урожай в закрома, а какой ценой, никого даже не волнует. И как спорить? Только возглавить можно, тогда порядок. Понял я, что из председателя на хозяйстве надо в район перебираться, партийный стаж имеется, биография позволяла.
А вот как? Не захочешь, а вором станешь. Приписки, махинации по мелочи, взятки райкомовцам, пьянки с начальством, очень они любили приехать с проверкой, в баньке попариться, и на охоту, и в дорожку их собери и про подарочки не забудь. А забудешь, труба тебе как председателю, ни кормов тебе, ни семян отборных, ни техники. Либо честным будь и жилы рви, либо рискуй, и карты в руки. Они-то, глупцы, думали, что я вор обычный, и буду их рабом на веки вечные, только все меняется. Крепко я тогда пил, каюсь, и матушку твою обижал, и бороду носил, чтобы соответствовать образу мужика недалекого. На душе погано, начальству зад не лизал, но так выглядело, а главное, что сам понимаешь, люди эти дерьмо, и не умней тебя, но правила игры. Будь Сталин во главе, я лично бы к стенке их поставил, и расстрелял, секретарей этих.
Однажды выбрал момент. С первым секретарем райкома сложились неплохие отношения, колхоз передовой, по пьянке вели с ним душевные беседы, симпатизировали, доверяли друг другу. В итоге провернули мы крупную аферу со строительством животноводческого комплекса. Суммы большие, просто громадные, а никто ничего и не узнал. Короче, дал я ему в лапу, очень хорошо дал. Не прошло и полгода – раз! И в дамки. Стал я «вторым», как раз производством и строительством по всему району заведовал. Крепкой рукой я их в хвост и в гриву, но район поднял, «первый» во мне не ошибся, но мужик он старый был, трусливый, хоть и с головой. Делишки мы крутили, конечно, но не так чтобы очень, развернуться не могли. Начальник милиции, прокурор, судья, район мы держали, жили душа в душу, а вот председатель исполкома кровь портил. Он сидел до войны, и руки татуированные, все уразуметь не мог, что время мелких воров, уголовников, прошло. Пару годов с ним помучились, выбрали момент, посадили, бытовая ссора, жену пырнул. Не насмерть, но хватило. Кого на его место? Правильно, Сережа, меня. Кадр проверенный, вот тут и развернулись.
Райком, это идеология, исполком – это хозяйство и торговля. Круговая порука, пошло дело, поехало вагонами во все края необъятной Родины, и за границу. Вот где рождается мафия, а выше идут, до Москвы поднимаются, кто на местах утвердился, доказал умом и хваткой, кто дело делать умеет, и руководить способен. Тут, Сережа, жестко. Кто-то позавидовал, стукнул в обком или сразу в Москву, нам же и спустят, тут проверка на вшивость. Пожалеешь козленочка, сам им станешь. Это дураки, кто обыватели, думают, что есть закон. Закон – это мы и есть. На посадку его любой ценой, оклеветать, оплевать, чтобы чисто за спиной было. Район – это хорошо, для кого-то потолок, а для меня – начало. Кто счастлив, тот остается, но тут опасность. Если колесо не едет, оно падает, всегда есть желающие хлебное место занять и тебя скушать, везде так, лучше не тормозить. Молодежь она жадная и прыткая, короче, снова дал в лапу, перевели меня в Облисполком. Должность невысокая, но ответственная, живи скромно, и не воруй. Шишек над головой – любая башку разобьет. Знай свое место, паши до пота, да еще по вечерам в ВПШ учись. Высшая партийная школа, куда без нее, кузница кадров. По сравнению с периферийным раздольем – мрак. Но есть перспектива, если зевать не будешь.
Заведовал я хозяйственным отделом. Можно было и там мутить. На канцелярских расходах, не поверишь, сколько списывают. Бензин, мебель, капитальный ремонт, а сколько учреждений, а ЖКХ, дороги, это все наше ведомство. Миллионы, только они растекутся на взятки ревизорам, и все, запачкан ты, не поднимешься. Толкали меня, подкатывали с разных сторон, а я дурака из себя строил, как можно. Однако – контактировал я по своей должности с торговыми организациями, вот где размах. Всякие торги, тресты, общепит – вот где советский Клондайк, но сектора поделены меж номенклатурой повыше меня росточком. Торговые люди без труда высоких чиновников, как поросят, на рынке покупают. Облисполком – это область, все хозяйства под их наблюдением, а я был мелкой сошкой, меня не замечали. Честная козявка – и все тут, а у них все повязано, как у нас на районе. Но я-то их сек внимательно, всех на заметку, кое-какие документы припрятывал, копил на будущее. Надо сказать, была у торговой мафии, сейчас такого нет, одна слабость. Боялись они как огня уголовной братии. Презирали, но боялись до жути! Там свои законы, тюремные, а ума мало. Тут наоборот, ум есть и власть, деньги делать умеют, а в руках только органы МВД, хвостами вертят, кто больше даст, чьи связи сильнее, тот и в козырях, а в целом водица мутная. Как было не сыграть? Я не спешил, укреплял позиции, и к моменту окончания ВПШ оказался на коне. Денег было не густо, но были связи, момент я не упустил…»
- Уважаемые пассажиры! Наш самолет идет на посадку, просьба пристегнуть ремни. Спинки кресел приведите в вертикальное положение. Температура воздуха…
«Конечно, сынок. Ты можешь меня осудить, но это дело неблагодарное. Ты был в Афганистане, там был враг, и ты тоже убивал. Война, приказ, понятно. И мне пришлось отдавать приказы на устранение, и ты знаешь, не жалею. Это тоже враги, только внутренние, мелкие и жадные. Это они страну сейчас разваливают, к этому идет, продаются Западу. Что будет, сказать трудно, но это враги. Я их знаю от сохи, от колхоза, нюхом чую предателей. Коммунизм плох, а деньги еще хуже. Наверно, я был не лучшим Хозяином, но старался управлять грамотно, чтобы все работало и был порядок. Есть умная фраза. Деньги хороший слуга, но плохой хозяин. А сейчас деньги правят умами, на них молятся, отсюда вся беда. Убийства случались, но не были целью, только необходимостью, общество должно очищаться либо по закону, либо по личному приказу, иначе развал системы, это и произошло. Я не собираюсь втягивать тебя в уголовщину, и раньше уберегал, не стоит меня винить. Грядут новые времена, можно делать легальный бизнес. Мне поздно, мои винтики сломались со старым аппаратом, новых людей под новые схемы собрать не успею, желания нет. А деньги есть в Швейцарском банке, десятки миллионов, и они будут в твоем распоряжении. Наверно, ты думаешь, что страной управляют генсеки разные, ЦК, политбюро? Нет, правим мы: я и такие как я. А министры делают, что мы укажем. Каким образом? Архив. Вот где настоящие бразды правления, вот куда тянется Фауст. Досье на высших руководителей, они не с неба свалились, они из нас выросли, из райкомов и обкомов, из комсомола. Копятся эти досье долгие годы, покупаются за больше деньги, и цена им – вся жизнь. И не одна.
Свой архив я начал собирать еще председателем райисполкома. Построили новое здание, сотрудники бросились занимать кабинеты, воевать за них, а исполкомовский архив оставили в старом строении, да куда он денется. Я не поленился, лично сам председатель, никому не доверил, разбирал бумаги и, представь себе, выбрал массу интересных документов, про которые все давно забыли, а люди-то выросли, и занимали места в высоких кабинетах. Конечно, они вспомнят, когда предъявят, а в тот миг, извини, остатки архива я поджег. Хулиганы деревенские, кто еще? И те, кто легли в мои папочки, были уверены, что все сгорело. Позже я разжился бумагами крупного деляги, который имел компромат на Внешэкономбанк, потом высокого чина МВД, и пошло-поехало. Везде есть продажные люди, и даже архивы КГБ не исключение, а там компромат на самый верх тянется. История очень любопытная, но долгая…»
Самолет совершил посадку. После нудного и душного ожидания подали трап. Вначале покинули самолет пассажиры второго салона, затем первого. Петр Тимофеевич, зажав тощий портфель под мышкой, спустился по трапу самым последним. Уже стемнело, сыпал реденький снежок. Через зал прибытия он вышел на привокзальную площадь. На стоянках такси, маршруток и междугородних автобусов стояли очереди. Прибыл очередной рейс, и толпа прибывших пассажиров с баулами и чемоданами, руководствуясь общим инстинктом, устремилась на железнодорожную станцию, на электричке быстрей. Петр Тимофеевич не любил пользоваться услугами таксистов-парильщиков, заламывающих несусветные цены. Не денег жалко, скотов кормить не хочется. Он прибыл налегке, прогуляется с обычными пассажирами, он человек не гордый, а что его министры уважают, так оно заслужено. Давно ли конюхом работал? Он усмехнулся.
Электричка только прибыла, пассажиры штурмовали вагоны, стремясь занять сидячие места, и тут Петр Тимофеевич испытал острую нужду по малому. Общественный туалет находился на платформе. Укорив себя, что не удосужился справить это дело в самолете, предпочел дремоту и разговор с сыном, он чуть не бегом бросился к спасительному строению. За ним тенью последовал еще один бедолага. От писсуара отвратительно пахло мочевиной, понизу тек ручей, ступить некуда, и Петр Тимофеевич заскочил в ближайшую кабинку, благо сортир был абсолютно пуст, успеет. Это он так думал, расстегивая ширинку. Дверь за спиной распахнулась.
- Занято, – раздраженно сказал он, сражаясь с нижней пуговицей своего гардероба, мешал портфель под мышкой. И вдруг стало пронзительно больно, свет померк. Под лопатку точным ударом вонзился нож. Как глупо, подумал Петр Тимофеевич, оседая на вмонтированный вровень с полом унитаз. И как это получилось? Некрасиво. Портфель выпасть не успел, его подхватили. Кабинку с мертвым телом аккуратно прикрыли.
Глава 27
КАРТИНА
Жена Цезаря должна быть выше подозрений.
«Гай Цезарь». Плутарх.
Обнаженная Пума лежала на леопардовой шкуре и тихо хихикала. Ежов стоял возле мольберта и, сделав пальцы рук квадратом, смотрел через них как в объектив, заставляя ее то заложить руки за голову, то вытянуть вдоль тела, то прикрыть ими самые живописные места, но всякий раз оставался недоволен. Как ни вертелась Пума на шкуре, какие позы ни принимала, получалась из всего этого одна пошлость. Он никак не мог выстроить композицию будущей картины, дни и ночи напролет проводил в мастерской, и все-таки работа не клеилась. Хотя он вполне оправился от ранения, с тех бурных событий миновал почти месяц, состояние его напоминало горячку. Он плохо спал, аппетита не было, перестал бриться, начал курить, осунулся до такой степени, что Пума, которой он сделал предложение, всерьез за него беспокоилась. Однако понимала, что против горячки есть только одно средство – написать картину, поэтому старалась всячески содействовать и с готовностью выполняла все прихоти и задумки. Ежов переделал массу эскизов, исчеркал набросками гору бумаги, в поисках натуры выезжал с этюдником на пленэр, работал в лесу, все было не то. Потом ему пришла идея, и он целый день провел в ботаническом саду, делал наброски в оранжерее, потом посетил зоопарк, где зачем-то рисовал мартышек, накопленного материала, казалось, хватило бы на десяток картин, лишь одна, задуманная, не получалась.
- Хватит на сегодня, одевайся, – буркнул Ежов с таким видом, будто она во всем виновата, и кинул Пуме халатик, словно видеть не мог ее обнаженного тела, после чего закрыл злополучную картину холстом и раздраженно закурил.
- Серж, не кури! Тебе не идет, – Пума накинула халат и села на скрипнувшую софу эффектно, чтобы лишний раз продемонстрировать свои ноги. Уставившись на них, как щенок на мясную косточку, Ежов неумело затянулся.
- Не идет, когда невеста дымит как кочерга, а жених пылинки с нее сдувает, – заметил он.
- Могу бросить! – с вызовом сказала она.
- Напишу картину, вместе бросим.
- Когда это еще будет, – по-детски протянула Пума. – Ты знаешь, твой ненаглядный Рахит опять, – она сделала паузу. – В кабинете Петра Тимофеевича шарил. Тебя это не беспокоит?
- Я разрешил ему. – Ежов, приблизившись, отставил сигарету и осторожно, словно боялся напугать, обнял невесту за плечи. – Может, пора покончить с холостым положением? Живем вместе, а спим врозь. Вроде не маленькие, как думаешь?
- Не стряхивай пепел на пол, я тебе не уборщица, – Пума мягко, но решительно отстранилась. – Серж, однажды ты упрекнул меня, еще и обозвал, помнишь? Я не хочу, чтобы это когда-нибудь повторилось.
- Больше не упрекну. И обзывать не буду, честно. Я же люблю тебя.
- Правильно, не упрекнешь. Потому что повода не дам. Понял, миленький? С прошлым покончено, в постель – только после свадьбы. У меня будет или законный муж, или не будет никакого. Исключений я не допущу, даже с тобой, – Пума нахмурила бровки. – Ты же сам этого хотел?
- Хотел, – согласился Ежов. – Скоро распишемся, формальность.
- Это для тебя формальность, а для меня дело принципа. Дай сигарету!
Ежов передал свою сигарету, смотрел в ее точеный профиль.
- Ты красивая, а наказание придумала страшное. Видеть тебя! И нельзя прикоснуться.
- Почему нельзя, можно. – Она затянулась, отдала сигарету. – Только осторожно.
- Не боишься, что изнасилую? – в его глазах сверкнули злые огоньки.
- Серж, миленький. – Пума сама прильнула к нему, обняла за шею, поцеловала в щеку. – Я люблю тебя, не сердись. Я сама хочу, но нельзя. Это необходимо для будущего, чтобы отношения правильно строились, бережно. Мне надо оторвать от себя прошлое, понимаешь? Чтобы оно тебя не касалось! Я твоя, и только твоя, потерпи. Если начинать новую жизнь, так с самого начала. Будь умницей, Серж, милый, любимый мой! Я тебе такой праздник устрою, на всю жизнь запомнишь. Хорошо? – ее голос дрогнул, а на ресничке повисла слеза. – Береги меня, не обижай.
Ежов отвернулся, ноздри вздрагивали.
- Если с ума не сойду.
- Бедненький, – она погладила его по щеке. – Бородатенький мой жених, совсем зарос, ты заканчивай свою картину. Выставку устроим! Пир закатим. Вот только Рахит, – она умолкла.
- Что Рахит, – раздраженно сказал Ежов. – Что ты к нему цепляешься? Только и слышу. Рахит – то, Рахит – другое. Мало того, что он жизнь спас тебе и мне, всем нам, еще и замять сумел. Он умный парень, со связями. По кабинетам милицейским не таскают. Чем он тебе не угодил?
Пума фыркнула.
- Подумаешь! За такие деньги.
- Глупо мелочиться.
- Спасибо, дурой не назвал. Какого черта я чемодан сюда волокла? Села бы в поезд, и пока! Сидите тут со своим Рахитиком, в шахматы играйте. По ресторанам гуляйте! Не расстаетесь, зачем он тут вообще нужен. Хорошо устроился, поближе к деньгам, гребет и гребет.
- Пусть гребет. Он дело делает.
- Какое дело, – Пума сердилась. – Он тебя за нос водит.
- Я ему доверяю. – Ежов улыбнулся. – А ты жадная? Не волнуйся, денег всем хватит.
- На шалаш в лесу, спасибо.
- Почему на шалаш. По секрету скажу. Я нашел выписку со счета, там большие нули. С карандашом считал! 30 миллионов, это минимум. Хватит на первое время?
Пума обеспокоилась.
- А деньги точно тебе достанутся?
- Конечно, завещание есть.
- А Карлуша?
Ежов помрачнел, лицо потемнело.
- Я же сказал, всем хватит.
- А Рахит?
- Что Рахит!! Что Рахит!! – взорвался он, вскочил. – То Карлуша, то Рахит, что он тебе сделал?.. Твердит как попугай. Рахит, Рахит, Рахит! Он жених твой, ты беременна?! Заладила, и никак ее не выключить. – Ежов опомнился, сбавил обороты. – Надежный парень. Чего ты его невзлюбила?
- Этот надежный парень, – Пума понизила голос до шепота, – не такой уж надежный. Помнишь день, когда твой отец в Москву улетел?
- Еще бы.
- Его там убили.
- Без тебя знаю. Что дальше?
- Рахит в ту ночь не ночевал. Где он был?
- Тебя не поймешь. То он тебе мешает, то дома не ночевал. Взрослый мужик, не ребенок. Причем тут отец? – Ежов посмотрел на нее с сожалением. – Тьфу ты. Что за чушь в твою голову лезет?
- Как сказать, как сказать, – защебетала Пума. – Петр Тимофеевич его насквозь видел. Вот и убрал он его подальше от дома, не поленился в Москву слетать. Извини, что напоминаю, только мне страшно. Не удивлюсь, если завтра и меня где-нибудь найдут с перерезанным горлом. Или ножом в спине. Ты тогда раскаешься, только поздно будет. Невесту убьют, и не вернешь. Будете с Рахитиком жить в обнимку! Весело будет, денег много, конечно, – она уже чуть не плакала. – И совсем тебе меня не жалко.
- Убийцу нашли, по горячим следам. Что ты сочиняешь? Москвич, наркоман.
- Ага! 17 лет ребенку. Зачем ему старика убивать.
- Дети разные бывают, наркоманы тем более, крышу сносит. Нож с его отпечатками, крупная сумма в карманах, его там видели, есть свидетели, он сознался.
- Менты заставят, кто хочешь, признается. Тебе не жалко мальчика?
- Жалеть убийцу своего отца, – Ежов покачал головой. – Ты слишком многого хочешь.
- Нет, это не он убийца. Зачем ты разрешил Рахиту пользоваться архивом? Ключ от сейфа дал. Ты на картине свихнулся, ночи не спишь, а он дела проворачивает. Это уму не постижимо. Деньги ему отдал, архив отдал, а завтра меня отдаст. Да, Серж? Ты такой щедрый.
- Господи, вот вредная девчонка. Это старый ненужный хлам. Пусть разбирается, если найдет что-то важное, то всем на пользу. Я ему доверяю, и не обязан перед тобой отчитываться. Отстань от него.
- Вот как он заговорил, посмотрите, – Пума зашлась от негодования. – Я невеста, жена будущая, а он тут заявляет, отстань? Пусть деньгами и бумагами какой-то китаец заправляет, а я, значит, пикнуть не смей. Это как понимать? А если он убийца, живет тут, а может, и маньяк. Если так, то и на здоровье, Сергей Петрович. Вовсе я не собираюсь замуж! Зачем это мне. Живите тут, сколько хотите, и рисуйте друг друга голыми, перевязки делайте. Зачем я буду мешать? Если я в тягость, какие проблемы, до свидания! – Пума надула губы.
- Господи, вот что с ней делать. Ну, извини.
- В порядке информации, Серж. Рахит вчера стоял у дверей Карлуши. То ли вышел от него, то ли входить собирался, просто подслушивал. Вот что ему надо? Я не знаю, тайны у вас какие-то. Что с тобой?
Никакое другое сообщение не могло произвести на Ежова большее впечатление. Он перепугался.
- Ты видела, как Рахит стоял у дверей?..
Надо сказать, что Ежов никого близко не подпускал к своему несчастному брату. Сам кормил, сам ухаживал, даже вставил в дверь добавочный замок и оба ключа держал при себе днем и ночью. Пума женским чутьем угадывала какую-то страшную тайну. Ночью, когда Петр Тимофеевич улетел в Москву, Карлуша плакал. Тоскливый вой раздавался по дому, наводя страх на обитателей. Ежов, не смотря на боль в раненном плече, тогда поднялся с кровати, отверг постороннюю помощь и, держась за стены здоровой рукой, добрался до комнаты Карлуши. Вой прекратился. Ежов провел там всю ночь, а когда вышел, на него страшно было смотреть, он как будто поседел. Однако с той ночи взял за правило проводить с Карлушей не менее часа. Если кто-то проявлял к Карлуше даже поверхностный интерес, он терял самообладание и впадал в бешенство. Вот и сейчас побелел как стена. Пума хлопала ресницами, он повторил вопрос.
- Ты видела, как он стоял у дверей и слушал?
- Да.
Пума лгала. Китайца она не видела. Это она сама, когда Ежов работал в мастерской, подкрадывалась к запретной двери, но кроме ворчания и странного бряцанья, ничего важного услышать не смогла. Ни речи, ни разговоров, ни радио, словно там жил не инвалид, а какой-то дикий зверь.
- Значит, Рахит стоял у двери, – утвердительно повторил Ежов. Верхняя губа при этом вздернулась. Пума не выдержала злого взгляда, опустила глаза.
- Я же говорю.
- Или ты лжешь?
- Вот еще, с какой стати! Подумай лучше, кто Драму убил, – она благоразумно перевела разговор на более безопасную тему, интересовавшую обоих. – Рахит, наверно.
- Придется с ним поговорить. Слишком много он себе позволяет.
- Вот-вот. Это он Драму пришил!
- Причем здесь Драма. Они были не знакомы.
- Как будто убивают только знакомых, – Пума фыркнула. – Ты же видел, он профессионал. Всех тут перестрелял, а тут топором.
- С чего ты взяла? Это не он.
- А ты вспомни. Помнишь, я тебе рассказывала, как Драму навещала в больнице, насчет Краснова его спрашивала. Драма раскололся! А про бирку я умолчала. Вот и думай. Рахит рядом с тобой находился, когда я рассказывала, еще номер палаты назвала. Откуда мне было знать. Вечером рассказала, а ночью его убили. Тебе не кажется это странным?
Ежов задумался.
- Но зачем.
- Как ты не понимаешь. Сам подумай. Драма выдавал себя за Фауста, блефовал, однако до многого догадался. Настоящий Фауст жив, и точно связан с Рахитом. Кто убил Графа, Барина и Макса! Петра Тимофеевича. Мне кажется, ты им нужен, пока деньги за границей, добраться не могут. Ты наследник, вот и все. Через полгода вступишь в права, тут тебя и возьмут в оборот. Соображать же надо, Серж! Это тебе деньги до лампочки, ты мой герой, за это люблю, а им миллионы нужны, они не отступятся. Драму убрали, чтобы хвосты оборвать. Он знает, кто такой Фауст…
- А ты.
- Что я? – Пума раскрыла глаза.
- Это ты письма печатала. Вот где загадка. И когда-нибудь я ее разгадаю. Даже женюсь для этого.
- Вот, значит, как? – Пума рассмеялась. – Только для этого! Письма Краснов приказал написать, его спрашивай. Скушал? А меня ты не разгадаешь, потому что я женщина, это тайна природы, а вот почему я тебя полюбила, ума не приложу. Веришь? Сама не знаю. Ты самый-самый, а вот почему… Поцелуй меня.
Ежов наклонился, тут раздалось покашливание. Оба вздрогнули и оглянулись одновременно. Перед ними стоял Рахит, он вошел бесшумно.
- Вообще-то стучать полагается! – заявила Пума. – От испуга чуть не умерла.
- Есть новости? – сухо спросил Ежов, указывая Рахиту на табурет.
- Две.
- Плохая и хорошая, – съязвила Пума.
Рахит сел на табурет. В руке он держал сложенную газету.
- Я слушаю, – как можно приветливей сказал Ежов.
- Здесь, – Рахит протянул газету. – Обе новости.
- А своими словами, – спросил Ежов, разворачивая прессу.
- Ему образования не хватает, – не унималась Пума. Тут из газеты выпал конверт, она наклонилась, но Рахит оказался проворней, хотя сидел дальше. Перехватив конверт, он подал его Ежову.
- Не для нее.
- Я его жена! – взвилась Пума.
- Будущая жена, – заметил Ежов, разглядывая письмо.
- И личный секретарь, – она в шутку пыталась отобрать конверт, но он отвел руку.
- Ежову С.П. лично в руки. Та же машинка. Это становится интересным. Невеста и секретарша. Где машинка, должна быть в доме. Где она?
Пума фыркнула.
- Понятия не имею! Ее Макс забрал, когда на свалку поехали. И чемодан с героином.
- Там был не героин, – заметил Ежов. – Краснов куклу подсунул, обычный гипс. Письмо потом. Ого! Интересно, – пробежал глазами статью. – Кандидат в народные депутаты.
- Дай письмо!
- Успеется, – Ежов убрал конверт в карман. – Вот, лучше статью почитай, вслух.
Она неохотно начала читать, пропуская куски фраз.
- Краткая биография. Родился в нашем городе. Это про тебя? Ого, ты в форме. Красавец! С золотой медалью окончил школу. А мне не дали, медалей не хватило. Я тоже отличница, Серж… Занимался парашютным спортом. А дети у нас умные будут. И красивые. Служил в ВДВ. Афганистан… Так ты воевал, с ума сойти, Серж, ты герой, награжден! Высшая школа КГБ… Серж, я влюблена. Проведение боевой операции по задержанию, контузия… Член Союза художников РСФСР. Персональная выставка состоится. Серж, это круто. – Пума подняла глаза на китайца. – А ты молодец, – признала она. – Рахит. Что за кличка. Вот, значит, чем занимаешься. А мы гадаем, куда деньги наши идут.
- Дальше читай, – Ежов подмигнул Рахиту, тот невозмутимо смотрел на ерзающую от возбуждения Пуму, она продолжила.
- Отец кандидата. Ежов Петр Тимофеевич. Много лет занимал пост Председателя Горисполкома… Серж? Это скучно. А, вот. Объявил беспощадную войну городской мафии, коррупции, за что жестоко поплатился. Редакция готовит специальный очерк. Все уверены, что Сергей Ежов, кандидат в народные депутаты, оправдает доверие избирателей. Это круто, Серж! Еще бы знать, сколько это стоило. Рахит? Ты расписки бери.
- Помолчи, – Ежов отложил газету, вынул из кармана конверт, небрежно вскрыл, вынул сложенный тетрадный лист, развернул, и уставился в него невидящим взором.
- Что там, Серж? Чего ты молчишь.
Он молча подал ей письмо, там была всего одна строчка.
«Твоя невеста спит со мной! ФАУСТ».
- Серж, ты же понимаешь? Это дурацкая шутка. Провокация! С кем я сплю? Вот гады. Рахит, это ты придумал? – Пума в негодовании не могла найти слов. – Серж, умоляю.
- Если это шутка, я приму ее всерьез. А если это правда, то оборву голову Фаусту и тебе заодно. Да, милая жена? И секретарша. Этого я не прощу… Рахит, ты где это взял? Письмо.
- В почтовом ящике.
- А штемпеля нет. Принес не почтальон. Экспертизу устроишь? Неофициально.
- Сделаем. – Рахит взглянул на Пуму, протянул руку. – Не надо было давать.
- Гнусная клевета! Это он написал. Серж? Не верь ему, он ко мне приставал. Гад, руки целовал, за коленки меня хватал, я не хотела говорить, чтобы не расстраивать. Серж, пожалуйста. Каждую ночь скребется, кто бы еще? Под дверью. Давай вместе спать, я боюсь! Это он написал, машинку нашел. Экспертизу подделает. Специально, чтобы отомстить. Понимаешь теперь, почему я так настроена? Гад ползучий, китаеза. – Последовала целая серия нецензурных ругательств, которую Ежов выслушал с удивлением, а Китаец с абсолютным спокойствием. Пума выпустила когти и вскочила, чтобы сделать своего недоброжелателя глухим, слепым и навеки несчастным, но Ежов крепко взял ее за руку и заставил сесть.
- Проведем собственное расследование, – предложил он. – Собственно, выбор небольшой. Машинка в доме, требуется определить автора. Какие будут соображения?
- Это он, – зашипела Пума. – Разве неясно?
- Или ты сама, – усмехнулся Ежов.
- Я похожа на идиотку?
- Вот именно, что не похожа. Тебе надо оклеветать моего друга, вот его. – Ежов кивнул на китайца, хотя и так было понятно. – Мотив убедительный, провокация. Какие варианты? Либо я, либо ты. Либо Рахит. Нас трое? Четвертого не дано.
- Карлуша, – негромко сказал китаец.
- Что, – глаза Ежова метнули молнию. – Что ты сказал?
- Карлуша, – отчетливо повторил Рахит.
Пума замерла, возникла немая сцена. Все смотрели друг на друга, переводили глаза. На лице Ежова отразилась внутренняя борьба, он расхохотался и смеялся истерично. Пума и Рахит переглянулись, не понимая причины такого смеха. Вероятно, беспокоились за его душевное здоровье. Однако истерика прекратилась так же неожиданно, как и началась.
- Эврика, – сказал Ежов. – Композиция должна быть вертикальной.
Он решительно поднялся, обошел китайца, изваянием сидящего на табурете, сдернул занавес с мольберта, посмотрел на Пуму прищуренным глазом, отступил на шаг, еще раз глянул. Затем взял и поставил натянутый холст на попа, счастливо улыбнулся, и немедленно взялся за работу, все прочие проблемы были забыты, через неделю картина была готова.
Последнюю ночь он не спал, наносил только видимые глазу автора завершающие мазки. Не в силах ждать, пока краски окончательно высохнут, аккуратно одел картину в раму, хотя и временную, однако необходимую для показа. Сам он побрился и надушился, привел себя в надлежащий вид, надел костюм, и только после пригласил Пуму и Рахита, своих единственных зрителей, в выставочный зал. Картине он отвел место на торцевой стене, где имелся порядочный отход и удачное боковое освещение. Все прочие картины он просто снял и составил в углу, чтобы не отвлекали.
Когда настал торжественный момент, и взволнованный Ежов освободил картину от занавеса, у Пумы вырвался крик ужаса, смешанного с восхищением, даже у Рахита отвисла челюсть, которую он тут же прикрыл ладонью. Он мало разбирался в живописи, но почел уместным в данном случае из уважения к автору изобразить ценителя, так и стоял, прикрыв рот ладонью. Наверно, где-то видел, что так стоят и смотрят. Трудно описать словами то, что глаз охватывает в одно мгновение. Казалось, то не картина на темной стене, а распахнутое окно в яркий мир. Нет нужды разбирать технику, потрясала панорама.
Они находились в джунглях, словно неким образом весь дом с его обитателями очутился на другом конце света, и они смотрели в окно. Посреди вытоптанной поляны жертвенный столб, вокруг джунгли, лианы, на ветках расположились серые обезьянки. Их апостольские лики, некоторые с пальцем или даже хвостом во рту, с любопытством наблюдают за происходящим. Возле столба стоит обнаженная девушка в набедренной повязке с поднятыми над головой руками, кисти рук связаны. Полузакрытые глаза, на лице маска сострадания. Конечно, это Пума, но ужасало не это. Перед девушкой, спиной к зрителю, стоит на коленях зверь, мохнатое чудовище, лапы разведены в стороны, голова задрана в экстазе, лица не видно. Точеная фигурка девушки изогнута в танце, на шее рана, из нее струится кровь, и непонятно. То ли она танцует, а палач хлопает в ладоши, то ли это предсмертная агония, и он сейчас набросится, чтобы алкать кровь, или просто разорвет, пальцы его торчат крючками. Или он приносит жертву неведомым и страшным богам. Тогда почему у нее жалость на лице? Или это богиня, а он ее раб, и это ритуальное действо, и сейчас они сольются в экстазе соития? На ликах обезьянок не было стыда, как не бывает его у животных, только острое любопытство. На лицах зрителей в зале возникло такое же любопытство. Интригующий сюжет, чем дело закончится? Девушку узнать не трудно, жаль, лица чудовища не разглядеть, только задранный к небу лоб. То ли зверь, то ли монстр, или человек, но одно ясно, шутки плохи. Ежов был доволен реакцией, зрители молчали.
- Знаете, как называется?
Пума даже не услышала вопроса, она находилась там, возле столба.
- Как, – почему-то вдруг осипнув, спросил Рахит.
- Свадьба Вампира.
У Пумы подкосились ноги.
Глава 28
СВАДЬБА
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах.
«Борис Годунов». Пушкин.
Звезда Ежова стремительно всходила. По предварительным опросам, рейтинг его был самым высоким, особенно по воинским частям, где преимущество было подавляющим. По всему городу пестрели сочные предвыборные типографские плакаты с его портретом, несравнимые с агитационными листками других кандидатов. Ежову был дан зеленый свет. Кроме встреч с коллективами заводов и предприятий, ему предоставили возможность выступить несколько раз по местному телевидению и радио. Кампания набирала обороты, можно было не сомневаться, он обречен на победу. Сам Ежов чувствовал свою популярность, люди узнавали его на улицах, улыбались и дружески хлопали по плечу. Он изменился внутренне и внешне, стал весел и энергичен, начал носить модные галстуки и костюмы, не осталось и следа от былой угрюмости. Новые знакомые, деловые и случайные приятели, шампанское, женский смех и даже политические дебаты, в которых он поднаторел с помощью профессиональных риторов, наводнили пустынную ранее гостиную, дом ожил и уже не казался холодным и просторным, теперь было в самый раз. Ворота почти не закрывались, функционировал гараж, по дому сновали горничные, на кухне суетился повар с поварятами, словом, жизнь кипела. Близился день бракосочетания, сразу состоятся выборы, два знаменательных события, а кроме того, готовилась персональная выставка в картинной галерее, скучать не приходилось.
По сравнению с женихом, невеста выглядела, пожалуй, бледно. Пума держалась в его тени, стараясь в меру сил подчеркивать великолепие будущего супруга. Несмотря на то, что вокруг стали увиваться неизвестно откуда берущиеся молодые девицы, а замужние дамы строили ему глазки в присутствии мужей, Пума упорно не делала Ежову никаких замечаний. Не ревновала и не упрекала, хотя поводы имелись, не устраивала сцен. Чужая губная помада не раз обнаруживалась на его белых воротничках, сорочки благоухали «бульварными» духами, но Пума была сама кротость. Жених наглел все больше, как будто, так и надо, а в ночь на четверг, за день до свадьбы, умудрился заявиться под утро, был сильно навеселе, якобы случился мальчишник, проводы холостяка в семейную жизнь. Он свалился в кровать, даже ботинки не снял. Проснувшись с похмелья, а уикенд предстоял хлопотный, Ежов начал оправдываться и неумело лгать. Заметив, что его жалкие россказни никого тут не интересуют, он раздраженно махнул рукой и открыл бутылку шампанского, которого было вдосталь.
- Ты сама этого хотела! Сколько можно издеваться, живем вместе, а спим раздельно, я пока еще не евнух, – он выразительно умолк, наполнил бокалы. – На мировую?
- Милый, я ни в чем тебя не укоряю. Можешь не оправдываться, это моя вина. До свадьбы ты волен делать… спать… – она не договорила. Закусив губу, взяла бокал и отошла к окну.
Ежов сделал глоток, приблизился, рассматривая сзади завитки ее волос.
- Прости меня. Больше этого не повторится, я полный дурак. На брудершафт?
Пума повернулась, подняла на него полные слез глаза, он окончательно раскаялся, нежно притянул девушку к себе, бережно обнял, она уткнулась ему в плечо. Постояли примиряясь, выпили, поцеловались. Жизнь наладилась. Предвыборная кампания практически завершилась, участие Ежова не требовалось, он был свободен. Но хлопот и без того хватало, свадьбу собирались играть персон на пятьдесят, скромно и со вкусом. В предчувствии счастливых перемен вся страна дурела, и они тоже.
В четверг дяде Мише, симпатичному увальню с пистолетом, было велено в дом никого не пускать, дабы случайные гости не мешали готовиться к торжеству. Все занимались своим делом, повара салатами и тортами, прочими закусками, горничные – генеральной уборкой, Пума – свадебным нарядом. Ежов побывал в закрытой для всех комнате у Карлуши, накормил его тюрей, мясной похлебкой, приправленной сухарями, которую тот очень любил, а после занялся каталогом картин, отправляемых на выставку. За жизнь он написал немало, большинство полотен хранилось в подвале и, хотя многие представляли интерес, требовалось немало времени и усилий, чтобы привести их в порядок. Главной проблемой был дефицит приличных рам. Даже хорошая картина в плохой раме – то же самое, что красивая женщина в тряпье, вызывает если не жалость, то сочувствие. Мастеров, делающих рамы, практически не осталось, одни халтурщики, которые гонят ширпотреб. До чего докатились: богатая рама в салоне стоит дороже самой картины. Ежов подумал, что без Рахита не обойтись, он что угодно раздобудет, причем в любых количествах, надо только снять точные размеры, откладывать нельзя. Ежов надел рабочий халат и принялся перетаскивать нужные картины из подвала наверх, расставлять по периметру зала. В самый разгар работы возникла Пума в свадебном платье.
- Тебе что, заняться нечем! – она улыбалась. – Смешной какой. Ну как?
- Что, ну как, – Ежов поставил очередную картину к стене.
- Как платье? – Пума крутанулась на каблуках вокруг оси.
- Сойдет, – он вытер рукавом вспотевший лоб и уставился на картину.
- А невеста, – Пуму задело его равнодушие. – Тоже сойдет?
- Блеск, – он посмотрел отвлеченно. – Как думаешь, эту картину стоит показывать?..
Пума сдержала ярость, но сделала вид участия. Картина была ужасной. Детишки играют на природе. Лужайка, качели, неподалеку лес, речка утекает и скрывается за утесом, в тумане. Все красиво, но, если приглядеться, мороз по коже. Река полна трупов, они текут и плывут по воде, замаскированы под волны, а дети беспечно резвятся на лужайке, качаются на качелях, наверно, зарисованы в детском саду, явно с натуры, а вот речка – безумная фантазия автора. Как бы его уязвить, но не обидеть.
- Хорошая картина, – одобрила Пума. – Философская. Сегодня дети, а завтра течем по реке забвения, а тут уже смена поколений. Да? Другие дети подрастают, и ни о чем не подозревают. Это Лета?
Ежов был потрясен. Он посмотрел на нее свежими глазами, словно увидел в первый раз, наконец-то и платье разглядел.
- Ты самая умная и красивая женщина на земле, платье чудесное. Извини, мозги себе свернул. Я тебя люблю. Обожаю!
- Ага. Даже не заметил, когда вошла.
- Как не заметил! Да я ослеп.
- Не верю, – Пума оттаяла. – Поклянись?
- Клянусь, – он бухнулся на колени и раскрыл руки, собираясь ее обнять.
- Не трогай! – взвизгнула она и отскочила. – Руки грязные!
Он посмотрел на свои серые от подвальной пыли ладони.
- Пардон. Забылся с этими картинами.
- Ой! Я тоже забыла, – спохватилась Пума. – Тебя в гостиной адвокат ждет.
- Сказал ведь, – Ежов поморщился, вставая с колен. – Сегодня никаких гостей. Завтра свадьба, в конце концов. Что ему надо?
- Не знаю, Серж. Он с вахты позвонил, я разрешила. Интересный такой дядечка.
- Надо было меня позвать.
- В подвал бежать? Не сердись, мне кажется, он по важному делу.
- Да, – Ежов улыбнулся. – А сама тут платье демонстрируешь. Ладно, показывай своего адвоката. Я только руки помою…
Через пару минут Ежов стремительным шагом вошел в гостиную, разумеется, уже без халата, всем видом показывая, что он человек занятой и времени даром терять не привык.
- Здравствуйте, – сказал он еще на ходу…
Человек, сидевший на диване, даже не сделал попытки подняться. Это был обрюзгший мужчина, лет за пятьдесят, лысоватый, с лицом пропойцы. Последнего в нем выдавал нос с красными прожилками, набрякшие мешки под глазами и плохо выбритый подбородок с отдельными волосками. Одет он был в светлую рубашку с коротким рукавом и линялые джинсы, вытертые чуть не до дыр. Однако, не смотря на рыхлость фигуры и не внушающую доверия внешность, в нем угадывался характер. Одно то, что не торопился вскочить и здороваться, говорило о многом. Выпуклые глаза смотрели прямо, без малейшей тени смущения. Такой взгляд бывает у больших собак, знающих себе цену. Наверняка, каким бы делом ни занимался, адвокат или нет, его коньком была мертвая, бульдожья хватка.
- Здравствуйте, Сергей Петрович, – мужчина только обозначил, что готов подняться, однако вставать не спешил, дескать, он человек пожилой и скакать вверх-вниз не намерен даже перед депутатами. – Я к вам по делу. Много времени не займу. Позволите.
- С кем имею честь, – Ежов не спешил присаживаться.
- Лев Ильич, к вашим услугам, адвокат, – гость понимал все без лишних слов, это было видно по легкой усмешке в уголках глаз. – Мои соболезнования, Сергей Петрович, что вторгся в ваш дом без предупреждения, хлопоты у вас, понимаю. Если подружимся, будете звать меня дядей Левой.
- Ну, я пошла, – робко сказала Пума из-за спины Ежова.
- Милочка! Одну минуту, – окликнул ее Лев Ильич. – Знаете, умираю от жажды, здесь душно. У вас не найдется глотка шампанского? Извините, я без церемоний.
- Я лучше окну открою, – недружелюбно сказал Ежов.
- Что вы, что вы! – воскликнул адвокат, обрывая попытку на взлете. – Не люблю сквозняки. И зачем столько работы. Лучше шампанское, можно советское.
- Или коньяку, – Ежов начал злиться.
- Серж, я принесу! В холодильнике бутылка шампанского.
- Вот-вот. Холодное очень кстати. А коньяк в такую жару вреден для печени. – Лев Ильич закинул ногу на ногу, словно размещался тут навсегда. – И потом, что сейчас делают, это не коньяк! Это дуст. Сам не пью и никому не советую. А на свадьбу пойдет. После борьбы с пьянством такую дрянь пьют, что химическое оружие бессильно.
- Какого черта… – зарычал Ежов, он все еще стоял. Гость упреждающе поднял руки.
- Не жалейте спиртного! Жалейте душевные силы, они вам скоро пригодятся.
Ежов повернулся, сердито посмотрел на Пуму, желая осадить пришельца.
- Адвокат. Да это проходимец какой-то. Зачем пустила?
- Не вижу противоречия, – заступился Лев Ильич. – Все порядочные адвокаты – проходимцы, увы, такова профессия. Но далеко не все проходимцы – порядочные адвокаты. Каламбур. Не буду упоминать громких имен, от некоторых имею аллергию, однако, Сергей Петрович, вынужден вас огорчить. Адвокат, к помощи которого вы прибегли, не самый лучший способ избавить свои карманы от наличных денег, лучше бы вы их выбросили вместе с пиджаком.
Ежов для вида заинтересовался.
- Вы имеете в виду… кого именно?
- Караул! Не надо имен, – напомнил Лев Ильич и потер ладони. – Видите, у меня чешутся руки, я бы с удовольствием набил негодяю фэйс. На его счастье, я немолод и хорошо воспитан. Так как насчет шампанского?
Ежов кивнул, Пума исчезла.
- Ваш многоуважаемый папа, Сергей Петрович, был выдающимся человеком. Если бы вы успели, и спросили, к кому обратиться в трудную минуту, он бы вам обязательно ответил. Конечно, к дяде Леве! И он бы вас не обманул. Никогда не верьте дорогим адвокатам. Они дороги только потому, что умеют продаваться. Есть одна умная истина. Кто умеет продаваться, тот умеет и продавать, – Лев Ильич дал время осмыслить фразу. – Вас продали, Сергей Петрович, и гораздо дешевле, чем вы о себе думаете.
- Откуда такая информация?
- Сергей Петрович. – Лев Ильич укоризненно качал головой. – Я не выдаю источники даже своим клиентам, не то что их сыновьям, иначе бы не дожил до седин. Память о старой дружбе вынудила меня прийти с визитом, но не требуйте слишком многого. Я намекнул, кто вас продал, могу сказать – кому.
- Кому? – Ежов сел, наконец-то, на стул.
- Одному из соперников по предвыборной борьбе, которого поддерживает одна радикальная партия, якобы патриоты, денег у них мало, а злости много, поэтому не гнушаются грязных приемчиков. Выборы не есть борьба кандидатов, выборы – борьба будущих режимов. И знаете, не хочется проснуться однажды в стране, где правят бал молодчики в мундирах. Компромат на вас очень серьезный. Как известно, кто предупрежден – тот вооружен. Я просто исполняю долг.
- Если есть компромат, почему они не воспользовались во время кампании?
- Помилуйте. Не в обиду вам будет сказано, Сергей Петрович, но вы просто ангел, младенец. Я имею в виду политику, а не ваш весьма мужественный образ, который вызывает уважение. Если вас устранить до выборов, то они оказали бы услугу другому кандидату, но никак не своему ставленнику, для этого у них слабы позиции, он все равно не пройдет. Да и что такое – разоблачить кандидата, одного из многих? Выстрел по воробьям, скандал не получится. А вот когда вы станете депутатом, другое дело. Тут уж извините, полетят перышки. Они подключат прессу, которая ищет сенсаций, ныне гласность, обольют вас дегтем, вываляют в тех перьях и подожгут фитиль. Хлеба и зрелищ, ничто в этом мире не меняется. Хлеба они дать не могут, а вот на зрелище да, тут очки заработают, и не только очки…
В гостиную вернулась Пума, она уже переоделась в весеннее платье, с двумя бокалами и бутылкой шампанского в ведерке, поставила поднос на журнальный столик.
- Спасибо, уважили больного человека, – Лев Ильич от предвкушаемого удовольствия даже крякнул.
- А ты? – спросил Ежов невесту.
- Мне некогда, извините, – Пума с некоторой тревогой кивнула гостю и удалилась. После того, как шампанское было налито в бокалы, разговор продолжился.
- Вы хорошо знали моего отца. Я правильно понял?
- Как выяснилось, не очень-то хорошо. Мы проработали почти 25 лет, четверть века. Срок большой, сейчас столько не дают. Если бы знал хорошо, то смирил бы свою гордыню, и не допустил его до позора. Смерть в общественном туалете, пусть в Москве, не интеллигентно, дурной вкус. Разумеется, я был в курсе не публичных аспектов его деятельности, но от опасных поступков уберечь, как видите, не смог, в чем себя сегодня укоряю. Сколько раз он мне говорил: Лева, не пей, ты кончишь в сортире! Накаркал Петр Тимофеевич на свою голову. И кто, скажите, из нас прав?
- Не забывайте, его убили.
- А я про что! Если бы мы не разругались. Если бы он пощадил мою одну-единственную слабость? – Лев Ильич щелкнул ногтем по искрящемуся бокалу. – В конец концов, я трачу собственное здоровье, а не государственное достояние. Если бы он слушал меня, алкоголика, то умер бы на пуховой перине, как полагается, в окружении детей, внуков и правнуков!
- Оставим это, – Ежов осушил бокал залпом.
- Хорошо, перейдем к делу, – гость поспешил сделать то же самое, выпил, поставил бокал на стол. – Не откажите повторить. Блаженны страждущие, ибо они насытятся.
Ежов выполнил просьбу. Лев Ильич принял бокал с улыбкой.
- Мне кажется, мы сработаемся. Благодарю за доверие.
- Конкретно. Что вы предлагаете, о чем речь?
- Помилуйте, я старый больной еврей. Это вы будете предлагать, а я могу только вам советовать, – Лев Ильич смотрел на Ежова холодно, рыбьим взглядом. – 70 миллионов хорошая сумма, как видите, я не адвокат с улицы, но доверенное лицо вашего папы, душеприказчик. В наследование вы вступите через полгода после смерти вашего завещателя. Если доживете, если не разоблачат, если не отнимут или не конфискуют. Извините за прямоту. Вы должны это понимать, и это главное, что я хотел сказать, но вы можете на меня смело рассчитывать. Но прежде решите вопрос. Вы хотите быть настоящим политиком или, заполучив деньги, бросите город, чтобы вкушать райские блаженства с молодой женой на берегу океана? Не хотелось бы тратить усилия. Я пожилой человек, Сергей Петрович, и мой опыт чего-то стоит.
- Я понял, дядя Лева, уверен, мы сработаемся. Мне нужен опытный адвокат и надежный человек, и уж конечно, доверенное лицо моего папы лучшая кандидатура.
- Отлично, – Лев Ильич протянул руку. – Вот теперь можно и поздороваться. Вы далеко пойдете, Сергей Петрович, и в моем лице обретаете весьма ценного и опытного проходимца, проводника в мире зла и насилия.
Ежов ответил на рукопожатие. Кто бы мог подумать минут пятнадцать назад, что они так скоро найдут общий язык и взаимопонимание, будут строить планы на будущее? Лев Ильич достал из нагрудного кармана листок бумаги и положил на стол.
- Сегодня первое знакомство, визит вежливости. Я прибыл налегке, чтобы не внушать подозрения. Понимаю, вам некогда, ознакомитесь на досуге, это черновая смета. Предлагаю учредить газету, для начала боевой листок. Печатный орган необходим, чтобы ваши злопыхатели не оставались без ответа. Когда будут лить грязь ушатами, следует быть во всеоружии.
- Мне некогда этим заниматься, – Ежов в недоумении смотрел на бумажку.
- Ваши только финансы, все заботы я беру на себя. Штат, помещение, оборудование, средства связи, ну и так далее. Суммы терпимые, а расходы необходимые. Избиратель оценит, поддержка масс значит многое, если не все. Грядут перевороты не только в стране, но скоро во всем мире, и с правильным отношением вы сделаете мощную карьеру. Не сомневайтесь! Информация – оружие будущего.
- Хорошо, я ознакомлюсь. – Ежов убрал листок. – Вижу, вы человек дела.
- Сережа, по такому случаю предлагаю перейти на «ты». Дядя Лева – родственник, окружающим будет понятно, это снимает массу лишних вопросов. А что за дядька, что он тут делает? Адвокат, а что ему надо. Мне удобней посещать вас запросто, неофициально.
- Я понял, дядя Лева. – Ежов усмехнулся. – Приходи запросто. Кстати. Завтра свадьба. В 12 часов бракосочетание, потом едем на природу. Пикник за городом, а вечером, часов около шести, застольная программа здесь, в этом доме… Милости просим, – Ежов поднялся и протянул руку.
- Спасибо за приглашение, – Лев Ильич встал, и с чувством пожал протянутую руку. – Сдается мне, дорогой Сережа, ты пойдешь гораздо дальше своего отца. Дай-то бог!
Ежов проводил гостя до самой проходной, где дал указание пропускать этого человека в любое время. Когда вернулся в дом, Пума встретила вопросом:
- Ну что, как?
- Нормально, – Ежов рассеянно вынул листок. – Предлагает учредить газету.
- Так и знала. Денег просит? Мне этот тип ужасно не понравился, вел себя по-хамски.
- Он с отцом работал, в курсе разных дел, будет полезен.
- Сомневаюсь. Знаешь, где я его видела? Не могла вспомнить, время прошло.
- И где?
- Дома у Драмы. Пили они как-то, и тоже что-то обсуждали. Нельзя ему доверять, слышишь? Газета чушь, ему деньги нужны, вот и все. Хитрый он очень, глаза видел какие?
- Тебя послушать, никому доверять нельзя. Ты прямо стражник на воротах рая, – Ежов улыбнулся, спрятал листок. – Потом посмотрю, надо картинами заняться…
Наступил долгожданный день бракосочетания. Пума исподтишка наблюдала за счастливой физиономией Ежова. Он так волновался, что на регистрации едва сумел расписаться. Кроме пары свидетелей, Рахита и одной из новых знакомых Пумы, на церемонии присутствовал Лев Ильич и бородатый фотограф, представленный им как будущий корреспондент печатного органа. Никого из тех, кто последнее время бывал в доме, на регистрации не оказалось, что Ежова явно озадачило, но поскольку он был взволнован самим событием, то детали отошли на второй план. Приглашениями и организацией свадьбы занимался Рахит, поэтому, когда вышли из Загса и садились всего-навсего в две машины, Ежов посетовал:
- Почему никто не приехал?
- Все идет по плану, – ответил Рахит, на азиатском лице которого ничего не отражалось.
- Ага, – заметила Пума. – Сколько денег потратил, и все по плану.
- Если вечером гостей не будет, на себя пеняй, – Ежов любовался невестой. – А наплевать! Нет гостей, и не надо. Одни гулять будем. Куда едем?
- Шеф, это сюрприз.
- Пикник отменяется? – встревожилась Пума.
- Все по плану.
Скромный свадебный кортеж из двух машин, украшенных ленточками и шарами, выехал на загородное шоссе, с музыкой и ветром в открытые окна помчал молодых навстречу счастью, подальше от города, поглубже в лес. Примерно в получасе езды свернули с трассы на проселок, выехали к реке, и вдоль русла добрались до облюбованного заранее места. Это была поляна на лесном пригорке, окруженном с трех сторон речной излучиной. От дороги мыс был отделен молодым ельником, идеальное место для задуманного пикника. Природа создала здесь естественное уединение, а удаленность от города гарантировала пиршество от случайных пьяниц или пеших туристов. Каково же было огорчение молодоженов, когда за стволами сосен они увидели дым чужих мангалов, играла музыка, а далее на берегу виднелись легковые машины и большой автобус, народу и без них было навалом. Ежов выругался.
- Рахит! Это что такое?
- Сворачивай, – приказал тот водителю. – На середину.
Завидев подъехавшие машины, разрозненные до этого кучки слились в единую шеренгу, размахивая руками и предлагая убираться.
- Выходим! – Рахит первым выскочил из машины и распахнул дверку молодых.
Грянул марш Мендельсона. На привезенных подмостках сверкал медью настоящий духовой оркестр. Ежов вывел ошеломленную Пуму из машины, она поняла: сюрприз был исключительно для нее, а как разыграли? Жених подхватил ее на руки и под бурные аплодисменты сделал круг почета. Нет нужды описывать детали, все свадьбы похожи, как и пикники на природе. Когда волна восторгов спала, Рахит отозвал молодых в сторону, и представил трех гостей, державшихся особняком. Это были городской прокурор, друг покойного Петра Тимофеевича, секретарь какого-то райкома и председатель избирательной комиссии. Они поздравили жениха с невестой, вместо подарков вручили свои визитные карточки, вроде оказались тут случайно, обещали содействие и пророчили Ежову победу на выборах. Тут произошел конфуз. Подскочил бородатый корреспондент и начал щелкать фотоаппаратом. Забыв попрощаться, чиновники спешно покинули поляну через ельник, треща ветками, как напуганные лоси. На повороте их поджидали машины с шоферами, моторы взревели и унесли их прочь под смех в кустах. Лев Ильич справил малую нужду, шампанское требовало свободы, и бегство официальных лиц он воспринял как личную победу.
- Чего это они, – удивилась Пума. – 50 километров от города.
- Мимо ехали, животы заболели. – Ежова интересовала невеста, он полез целоваться. Рахит тут же деликатно удалился, оставив молодых наедине. Порядочно устав от музыки, шума и пьяных гостей, они направились к реке, желая побыть вдвоем, вышли на берег. Вода негромко бурлила внизу, подтачивая обрыв под ногами молодых, солнце еще высоко, день в разгаре, птицы трезвонили, до вечера далеко, а до брачной ночи еще дальше.
- Хорошо, – вздохнула Пума грустно, словно юная девица, которой предстоит расстаться с невинностью, а мир так прекрасен. – Ты меня любишь?
Вместо ответа Ежов снял с нее фату, озорной ветерок налетел с реки на пригорок, растрепал сосны и волосы невесты заодно привел в легкий беспорядок.
- Очень люблю, – сказал он, наклонился, и вдруг замер.
- Я тоже, Серж, – она сама его обняла, приникла, подняла лицо и закрыла глаза в ожидании поцелуя, которого не последовало. Жених стоял как истукан, совершенно окаменев.
- Что случилось, Серж?
Он молчал и смотрел куда-то вдаль. Она повернулась в направлении взгляда. Он смотрел на другую сторону реки. Ничего интересного не было, какой-то бородатый мужик в телогрейке собирал сучья, там тоже дымился костерок.
- Серж, – сказала Пума. – Ты меня разлюбил, да? Жалеешь. Так и скажи! Отдай мою фату.
Он отдал головное украшение, и снова уставился на тот берег.
- Противный жених попался, – она водрузила кисею на голову. – Совсем от счастья обалдел?
- Валерка, – сказал Ежов мертвым голосом.
- Какой Валерка.
- Драма.
- Не смешно, Серж – она готова была заплакать. – Не пугай меня.
- Видишь того мужика? – он указал рукой. – Это Валерка.
- Этот с бородой? Похож. Ну и что, – не понимая причины его тревоги, она вдруг громко крикнула. – Эй!! – и замахала руками, стараясь привлечь внимание мужчины, заготавливающего дрова для костра. Услышав крик, мужчина поднял голову, выпрямился и помахал в ответ топором.
Ежов стал белеть, и дышать перестал.
- Что с тобой, Серж? – испугалась Пума, взглянув на него.
Он ее не услышал, глаза закрылись. Челюсть вдруг отвисла, а потом захлопнулась, зубы клацнули, он повалился наземь. Начался припадок. Пума истошно закричала, призывая на помощь. Когда гости подбежали, судороги уже кончились. Белый как мел, он поднялся, мол, споткнулся, за реку больше не смотрел, да и мужик куда-то делся. Пума была разочарована и напугана одновременно. Пикник был испорчен. Половина гостей откланялась, не ожидая от дальнейшего празднества ничего хорошего, так все наелись и напились. Пума и Рахит предложили Ежову перенести развитие банкета на следующий день, и ничего тут особенного, здоровье, но он воспротивился, уверяя, что прекрасно себя чувствует. Вероятно, опасался, что бюллетень освободит невесту от обязанностей брачной ночи, а кому интересно лежать с градусником под мышкой и слушать заботливые вздохи, когда есть законное право порвать эту ночь, чтобы запомнилась до глубокой старости.
Вечерний стол ломился от деликатесов, повара постарались на славу. Подъехали новые гости, и все наладилось. Ежов в доказательство своей бодрости хлопнул полный стакан водки, закричали горько, и веселье возобновилось. Что описывать? Тосты, танцы, шутки и смех, конкурсы. Неутомимый Лев Ильич хлестал шампанское бокалами, словно лил за воротник, часто отлучался позвонить в прихожую, где имелся телефон и сортиры, а бородатый фотограф без остановки трещал фотоаппаратом, слепил вспышками, и азартно менял кассеты, как рожки в автомате, создавая иллюзию боевых действий. Настал вечер, затем поздний, стемнело к полуночи. Гости перепились вдрызг и в сиську, кто как умеет, облевали все кусты и полили углы, праздник есть праздник, кто-то легко подрался, кто-то поскандалил, кто-то прикорнул прямо под забором. Дядя Миша был трезвенником, тем более на посту, покушал от души, и ничуть не обижался, однако пора и честь знать. Но не гнать же? Сильно захмелевший жених плюнул на приличия, депутаты тоже люди, поднял невесту на руки и, не смотря на сопротивление, понес в спальню. Все гадали, куда это они вдруг? Шутки известные, повторять не будем, а отправимся вслед за молодыми, там назревал конфликт. Оказавшись за пределами гостиной, Пума вдруг начала сопротивляться по-настоящему. Выпила невеста лишнего и забыла, зачем свадьбы бывают, что по закону отлынивать невозможно. Удивленный грубым отпором на грани пощечин, жених выпустил ее из жарких объятий. Они стояли возле самого счастья, на пороге брачного ложа, осталось его переступить и упасть в кровать, срывая одежды по ходу дела, но они вздумали выяснять отношения.
- Кажется, мы муж и жена, – пьяно сказал он. – Или я что-то пропустил?
- Вот именно! Ты ничего не понял, – она подобрала подол и села на кровать, пребывая вне себя от возмущения.
- Ты моя жена. Я имею право…
- Быть свиньей, – перебила она. – Зачем выставлять себя кретинами. Взял на руки и потащил! Что я тебе кукла? Или баба резиновая. Купи в магазине, сейчас продают, и таскай по городу. Или ты решил, что приобрел меня в собственность. Да? Не нужны мне твои миллионы. Только посмей меня попрекнуть прошлым, только вот ты посмей! И ты увидишь, что будет.
- Что с тобой? Я тебя люблю, – он стоял перед ней с опущенными руками и поникшей головой, как второгодник, и не понимал, в чем провинился. – Я женился. Все же хорошо?
Пума молчала с разгневанным лицом, на него не смотрела. Он попытался коснуться ее плеча, что-то сказать нежное, но она крикнула:
- Не смей ко мне прикасаться! Ты будешь это делать, когда я тебе скажу. За кого я вышла замуж?! Это же тиран, собственник, хам какой-то, приобрел и сразу в постель тащит. А может, я не хочу вот сейчас. Права он качает, он, видите ли, зарегистрировался. Или будешь галантным, каким был до свадьбы, или я уйду. Да лучше на панель! Там по-честному. Деньги на стол – получи, и отвали. Мораль он будет читать. Проститутку нашел, подобрал на улице, женился. И теперь попрекать будет до самой старости?
- Какая муха тебя укусила, – он начал злиться. – Извини, конечно, если обидел. Гости, подумаешь. Все рады, все смеются. Пустяки.
- Это я-то пустяки?! Моя любовь для тебя пустяки? Ну, знаешь, – Пума прямо задохнулась от негодования, повернулась, рухнула лицом на подушку и затряслась от рыданий. Ежов совсем растерялся. Да что с ней такое? Прямо тупик на ровном поле. Он присел на краешек кровати подальше в ногах. Ее крутое бедро вздрагивало перед его носом, а с другой стороны соблазнительной горы доносились всхлипы и рыдания. Как дотянуться до сердца этой женщины, он совершенно не понимал.
- Любимая, прости. Я был не прав. Что ты в самом деле?
Плач только усилился. Черт. Он начал бормотать ласковые слова, надеясь лишь, что она услышит и поймет, что он ее любит и вовсе не собирается обижать, ни тем более обладать, да, он согласен, он дает слово, что никогда к ней не прикоснется, пока она сама ему не разрешит. Подействовало?.. Всхлипы прекратились, она села и посмотрела так виновато, что он сам чуть не расплакался, и очень бережно ее обнял. Первый поцелуй был осторожным, второй смелым, а третий уже страстным, вот-вот одежды полетят на пол. Любовное томление достигло апогея, и вдруг где-то совсем рядом, в углу спальни раздался шорох.
- Крыса! – вскрикнула Пума, вцепившись ногтями ему в плечо. – Не уходи, пожалуйста.
- Я не ухожу, – он ослеп от страсти и оглох. Весь мир пусть рухнет или поднимется вулкан, никуда он не уйдет, с места не встанет, так упоительна невеста. – Здесь крыс не бывает. Поцелуй, пожалуйста, – он попытался ее обнять, притянуть крепче, тут шорох повторился.
- Серж! Я боюсь!
На этот раз он тоже услышал. Звук был громкий. В углу, за шкафом. Неужели крыса? Или мышка. Пришлось вставать. Пума не хотела его отпускать, словно он был соломинкой, а бедная девушка тонула в пучине, вот и цеплялась за него. Инстинкт самосохранения. Он оторвал от себя ее хрупкие пальчики, ободряюще улыбнулся, смелым пионером подошел к шкафу и распахнул. Он хотел ее позвать, чтобы убедилась, нет никакой крысы, но возглас застрял в его глотке. Отшатнувшись, он захлопнул створку. Покачнувшись, схватился за спинку кровати, повернулся, глаза у него лезли из орбит. Опять приступ?
- Крыса, да? Большая! Серж, не молчи, мне страшно.
- Там… – Ежов хватал ртом воздух. – Там Валерка.
- Опять, да? Серж. Не надо, не пугай меня, – Пума захныкала. – Это не смешно. Пожалуйста!
Ежов вдруг засмеялся, вначале тихо, потом громче, как в мастерской, когда Рахит сказал, что это Карлуша мог написать письмо. Он хохотал во все горло, это мужская истерика. Пума наблюдала за спятившим женихом, не зная, что делать, звать на помощь? И снова смех прервался, как и в прошлый раз, внезапно. Ежов выпрямился, словно кол проглотил. Лицо позеленело, вероятно, затошнило. Он зажал ладонью рот, и чуть не бегом – стремительно покинул спальню. Не хватало ему наблевать прямо в спальне, на глазах невесты. Следовало ожидать, что Пума последует за ним, вряд ли рискнет остаться наедине со шкафом, вместо этого она сказала сама себе:
- Все нормально.
Пума сидела на кровати в свадебном платье, как сидят на вокзале. Наверно, так ожидают конца света, а его все нет и нет. Или в очереди на флюорографию, ерунда, а волнительно. Или очередь на прививку, или к стоматологу. Губы шевелились, словно она мысленно повторяла текст. Да, больше похоже на ожидание перед экзаменом. Вроде бы знает, всю ночь учила, а повторить не мешает, вот и сидит, чертей гоняет по лабиринтам мозговых извилин. И вот, дождалась. Дверь без стука открылась, в комнату, не спрашивая разрешения, бесшумно зашел Рахит, это за ним водится. Постоял, привыкая глазами к полумраку, и так же бесшумно направился мимо нее к стенному шкафу. Пума вскочила, и храбро преградила путь.
- Убирайся! – зашипела она, нацелив когти ему в лицо.
Китайца женщиной не напугаешь, недаром участвовал в боях без правил, но ведь это невеста шефа. Нельзя. Он поймал ее руки, рывком развернул и несильно оттолкнул. Она упала в кровать, а он продолжил путь, словно взбирался на Гималаи. Ох, уж эти китайцы, упорные они, работяги, а русских женщин не знают. Она прыгнула ему на спину, как рысь на загривок, обхватила руками и ногами, и опрокинула в кровать, прямо на брачное ложе. Рахит пикнуть не посмел, молча барахтался в женских объятиях, пытаясь вывернуться, как уж на сковородке, удалось перевернуться. Дверной замок тихо щелкнул. Рахит лежал на невесте в естественной позе, при этом ее пятки были сцеплены у него за спиной, а головы соприкасались лицами. В панкратионе такое бывает. Мутузят друг друга, болевые приемы, удержания, но то мужики дерутся, а тут баба лежит, и мужик на ней сверху, руками в ложе уперся. Самое обычное дело, и кому докажешь, что это именно сражение, почти драка? Она схватила его за голову, приподнялась и впилась в губы поцелуем, застонала сладко, и отпустила. Вот ведь сука, подумал Рахит, вскакивая с кровати. Но ужас был впереди. Посреди спальни стоял человек в черном колпаке с прорезью для глаз. Пума хихикнула. Нарочно?
Рахит вытянулся по стойке смирно, слова излишни. Он проник в спальню, пытался изнасиловать невесту, и попробуй оправдаться, если факт налицо, и что она его сама повалила, еще хуже. Человек в черном колпаке указал на дверь. Рахит двинулся мимо, зачем спорить, и уже бы вышел, но сзади на плечо легла ладонь. Вторую руку человек положил на темя, словно собирался благословить. Раздался хруст шейных позвонков. Китаец повалился бесшумно, как и ходил при жизни. Человек повернулся всем телом к Пуме, выставил руку и поманил всей кистью, так в кино вызывают на бой. Но там кино, а тут невеста. Она поднялась в гипнозе, как мартышка, которую зовет удав, медленно приблизилась. Человек скрюченным пальцем залез ей под воротничок кружевного платья, грудь ее вздымалась. Она вздрогнула от пальца и замерла, не сводя глаз с прорези, где жарко блестели зрачки. Вторая рука присоединилась с другой стороны груди, она подалась назад, но тут от рывка в стороны платье с треском разорвалось надвое. Шелковые лоскуты распались, как лепестки на розе. Как кожура на банане. Попробуй закричать, он ее разом убьет, даже Рахит пикнуть не успел. Но она имела оружие, роскошное тело. Пума ладонями, изогнувшись, освободила бедра, и выступила из распавшейся кожуры, как Дюймовочка из тюльпана. Только бюстгальтер и трусики остались на ней. Она прекрасна! А что чудовище? Как в сказке испытание, надо чудо-юдо поцеловать, и да обратится чудовище в расколдованного принца. Но то в сказке, а в жизни бывает, что деваться-то и некуда. Это как на экзамене: знаешь или нет, отвечать надо. Пума отступила на шаг и призывно улыбнулась.
- Хочешь меня? – еле слышно прошептала.
Он услышал или понял по движению губ. Может, глухонемой? Молчит и дышит. Кивнул.
- А если муж придет, – прошелестела она, и завела руку за спину, лифчик упал. – Ты закрыл дверь? – стриптиз продолжался, поползли трусики. Чудовище сглотнуло слюну, не смея пошевелиться, чтобы не спугнуть столь прекрасное зрелище.
- Иди сюда, – позвала она, отступая еще на шаг, за спиной была кровать.
Снизу донеслись возгласы пьяных гостей, Лев Ильич кричал тосты. Человек с усилием перенес ногу, словно парализованный, шагнул боком, подволок вторую ногу. Внизу затянули песню, а в спальне шел экзамен на выживаемость.
- Карлуша, – ласково подбодрила Пума. – Иди ко мне!
Ему словно подрубили ноги, он грохнулся на колени и воздел руки, пытаясь ухватить обнаженное тело, но она ускользнула, опустилась на кровать и легла. А он был еще далеко. Для здорового человека один шаг сделать, а ему ползти надо, ноги не слушались.
- Иди ко мне, – она звала всем телом, маня обещанием блаженства.
Человек замычал, преодолел на коленях расстояние, и положил голову в черном колпаке на край кровати. Вдруг она тихо засмеялась.
- Карлуша. Я хочу видеть твое лицо, ты красавец? Чудо-юдо невиданное, – она двумя пальчиками приподняла нижний край колпака, ноготком коснулась шрама на подбородке.
- Совсем как у Сержа, вы же близнецы. Ты его боишься или любишь? Или меня. Я тебя тоже, – и она сняла колпак, и вдруг щелкнула его пальцем по носу. – Дурачок, иди ко мне. Быстрей!
Провокация, но откуда бедняге знать. Он подпрыгнул прямо с колен, и мощные руки забросили тело на кровать. Пума запищала в жестоких объятиях, в ответ раздалось рычание, зубы впились в ее нежное тело, челюсти стиснули плоть, и тут она заорала уже в полный голос, чего ждать. Предсмертный крик жертвы и рев зверя слились воедино. Раздался выстрел!
Дверь в спальню затрещала под ударами и распахнулась. Ворвались возбужденные гости, крики и выстрел не оставляли сомнений, что произошло нечто страшное. Вспыхнул верхний свет, тут стеснения ни к чему. Брачная ночь с выстрелами и криками – это уже чересчур романтично. Как бы ни были пьяны гости, картина привела всех в чувство. Посреди комнаты лежал труп с вывернутой шеей. Рахит удивленно смотрел на гостей стеклянным взором. На полу разорванное в лоскуты свадебное платье. На кровати двое. Мужчина в костюме жениха, и под ним невеста дергается в конвульсиях. В изножье кровати грустно стоял Драма с пистолетом.
Невеста приходила в себя. Замигала вспышка, щелкал фотоаппарат. Бородатый фотограф дождался своего часа, папарацци – все они одним миром мазаны. Драма демонстративно положил пистолет на тумбочку, намекая, что стрелять не собирается, подступил к кровати и, освобождая невесту от объятий, обеими руками стащил мертвеца, тело с грохотом упало на пол. Пума всхлипнула, на шее и голых плечах багровели страшные укусы, но она не стеснялась, давая фотографу шанс выполнить работу. Мутными глазами, все еще переживая события, она заметила гостей и запоздало прикрылась руками, но что это? Опять любопытство брало верх. Пума наклонилась, и через край кровати заглянула вниз.
Обнажив зубы в кровавом оскале, на полу лежал Серж, ее законный муж и супруг, сомнений быть не могло: их не осталось. Пуму вытошнило на подушку.
- Финита ля комедия, – Драма развел руками.
- Всем оставаться на местах! – Лев Ильич достал красные корочки. – Милиция.
В это время по дому разнесся жалобный вой.
Глава 29
КАИН
О звезды, с неба не струите света
Во мрак бездонный замыслов Макбета!
«Макбет». Шекспир.
(Тетрадь Драмы)
Камера-одиночка, нары, унитаз. Допрыгался. О переживаниях убийц написано много книг, фильмов снято еще больше, триллеров, детективов. Но почему-то нигде и никогда я не прочел, не увидел и не услышал того, что потрясло меня. Писатели не докопались, им в голову не пришло, да и сами убийцы не склонны к откровениям. И все же специалистам, которые ловят тех маньяков, им полезно понимать одну простую вещь. В момент преступления между убийцей и жертвой возникает прямая и незыблемая связь. Кто отнимает жизнь, так же близок, как и тот, кто ее дарит. Убийца любит свои жертвы! Звучит весьма кощунственно. Да, он их может жалеть, бояться, видеть в кошмарах, постоянно думать о них, стараться забыть, ненавидеть, и все рано это сродни чувству, которое принято называть любовью. Точно так же мы ненавидим непутевых родителей, неверных жен или пьяных мужей, и детей, бывает, которые выросли и предали родителей. Не случайно большинство убийств совершено на бытовой почве, в семейном кругу, статистика: около девяноста процентов, чуть выше или меньше, факт. Профессиональные убийства – лишь крохотная часть всеобщего зла, речь о других случаях. Человек, обделенный любовью, находит ее в убийстве. Полученные эмоции так сильны, что могут сравниться с наркотическим эффектом. Именно в этом кроется феномен маньяка, которому психологи не находят объяснений, кроме как патология. Да, уродливая форма, болезнь, короткое замыкание, но, чтобы бороться, надо понимать корни, откуда что растет. Возможно, их надо расстреливать, истреблять, но прежде надо понимать.
Мой брат Сергей, убиенный мною. Я сейчас обращаюсь к тебе. Знаю, ты меня слышишь, и прощаешь. Я убил тебя, чтобы освободить от кошмара, в котором ты жил. Грех Каина – тяжкий грех. Я погубил свою душу, чтобы облегчить освободить твою, сам бы ты не остановился. Наверно, для этого и нужна смертная казнь, как акт милосердия. Ты уже находишься там, где скоро буду я, это неизбежно. Но прежде чем перейти в мир иной, я должен ответить на все вопросы, и подвести общую черту. Для этого необходимо вернуться в прошлое. Твой земной путь окончен, мой тоже, но кому-то наша история покажется любопытной, поймут после, когда настанет их черед. Хочу оговориться. Все, что я расскажу ниже, составлено как мозаика, из отдельных и разрозненных фактов, случайных наблюдений и откровенных домыслов, которые в общей своей цельности не вызывают сомнений, во всяком случае, для меня, а если кого-то не убеждает, это уже их собственная проблема.
Все началось много лет назад, когда не только тебя или меня, но даже Петра Тимофеевича на свете не было, но гулял по просторам Сибири бывший каторжанин, Тимофей Ежов. Каким он был человеком, никто не знает, но можно полагать, что убивать доводилось, лихое дело иначе не бывает, и Революцию он встретил с удовольствием, поскольку характером соответствовал, и стал комиссаром Красной армии. И нет смысла перечислять, времена были такие, только зарубили комиссара белые на глазах его сына, а мать еще раньше умерла. Родителей не выбирают, однако Петр Тимофеевич был властью не брошен, и вполне даже самостоятельный мужчина вырос, а если кнутом нашу матушку учил, то дело случайное. Как сказано в Писании, будет проклят сей род до четвертого колена, может и до седьмого, пока каторжанское семя не выветрится и не разбавится людьми порядочными. Мало времени прошло, мало. И родила наша мама Петру Тимофеевичу двух близнецов, Сережу и Карлушу.
Копать можно от сотворения мира. Каин убил Авеля, брата своего, а почему? Несправедливость ему почудилась. Или тот же Авраам, патриарх всех народов, чуть не зарезал Исаака, сына своего, в жертву хотел принести. А сын лет семи был. Разве забудет, как папа его связал в лесу, на жертвенник положил и нож занес? Или тот же Авраам выгнал старшего сына, Измаила, с матерью его, служанкой, и те умирали в пустыне от жажды и голода, а почему? Сару, жену престарелую послушал, ревновала. Или близнецы, дети Исаака, еще в утробе боролись, папа и мама общие, но мама любила одного сына, а папа другого, и вот результат: от одного сына еврейские колена пошли, а от брата его – арабские племена, до сих пор воюют, а ведь близнецы были! В чем же тут дело?
Свидетелем, понятно, я не был, но мама рассказывала. Любили близнецов, тебя и Карлушу, вроде бы одинаково, только вот беда, у твоего брата обнаружились звериные повадки, кусал он мамину грудь чуть не до крови. Зубок еще не было, но молоко исчезло, и Петр Тимофеевич подыскал кормилицу, у которой родился мертвый ребенок. Даша без мужа, дура деревенская, и всем было хорошо. Однажды мама заметила на пеленках пятна крови, зубки у Карлуши росли, а кормилица полнокровием страдала, тут сошлись интересы. Карлуша стал любимчиком, полнел как на дрожжах. Сережа носился по двору и говорить начал, а братик его, толстячок, с четверенек не вставал и только мычал, слюни пускал, врачи руками разводили. Больной ребенок к пяти годам на ноги так и не встал, а Сережа рос шустрым пацаном, никому и в голову никому не приходило, что ему ласка требуется, наоборот, постоянно доставалось. Брат чашку разобьет, лужу напрудит, в штаны навалит: во всем Сережа виноват. И сколько это продолжалось? Любовь и внимание к братцу-уроду, а ему наказание.
Не каждый взрослый человек способен смириться с несправедливостью, а в пятилетнем возрасте и малая обида имеет размеры вселенской катастрофы, в сердце Сережи копилась злоба, подогреваемая атмосферой, царящей в доме. Петр Тимофеевич, не стесняясь жены, спал с молодой кормилицей, а та наглела и смеялась, как служанка над престарелой Сарой, и мама терпела ради детей. Кто знает, в пылу какой ссоры, вспыхнувшей между родителями, в голове Сережи созрел план, только однажды, когда он с мамой шел в магазин, к ним привязалась цыганка. Она выманила все деньги, нагадала скорый развод, а напоследок, глянув на сына, заявила, что погибнет он от руки своего брата в возрасте 37 лет. Сергей не знал другого брата, кроме Карлуши, и решил опередить судьбу. На следующее день Карлуша найден был мертвым в своей кроватке. Сережа смотрел на синюшное лицо братика и, насупившись, не отвечал на вопросы родителей. Они догадались, конечно, что он задушил его. И вдруг Сережа жалобно замычал и упал на четвереньки: отнялись ноги, началось раздвоение личности. В обычное время был нормальный ребенок, но случится приступ, и появляется Карлуша, а когда «вернется» Сережа, то ничего не помнит. Семейная тайна за семью замками, только Даша знала, и заимела власть. Матушка стала заговариваться, жизнь в доме стала невыносимой. Петр Тимофеевич упрятал ее в лечебницу, потом развелись, конечно. Отделавшись от кошмара, мама родила от другого человека, но брат, которому суждено убить Сережу, таки родился, это был я, будущий сутенер по кличке Драма.
Жили мы в одном городе, однако не сообщались, поэтому о твоих школьных годах, брат Сергей, я ничего не знаю, но могу угадать, что ты рос замкнутым мальчиком, страдающим от страшной тайны, которую вынужден был скрывать. Ты знал, что убил брата, но понятия не имел о последствиях. Наверно, Петр Тимофеевич позаботился, ты пил таблетки, как средство от возможного приступа, не зная, чем он может быть вызван, как не возникнуть комплексам. Ты сторонился сверстников, утешением был спорт, он давал тебе уверенность в себе, и учеба. Отличник и спортсмен, гордость школы, а под столь блестящей оболочкой таился убитый Карлуша. Позже ты увлекся еще и живописью, где давал волю своей фантазии. Но кто поймет, не зная причин?
Мы познакомились, когда ты пригласил меня на свою первую свадьбу: начинается наша совместная история. Ты был вполне взрослым человеком, отслужил в армии, а мне было 16 лет, совсем еще пацан, я радовался, не зная, чем дело кончится. Это позже все сопоставил, а тогда? Мама ничего не рассказывала, так, общие сведения, это уже после ее смерти я нашел старый дневник, где почерпнул детали, которых не доставало для понимания. В нашу последнюю встречу я рассказал, как Галина, твоя невеста, затащила меня в кровать, но умолчал, почему. Ты ее зверски искусал в брачную ночь. Насытившись, ты уснул, а невеста от боли всю ночь с ума сходила. Утром ты проснулся, целоваться полез, и она, естественно, тебя оттолкнула, ты обиделся и ушел, а когда вернулся, решив помириться, я оказался в ее кровати. Не по своей воле там оказался, но что тут поделаешь, наши судьбы переплелись до кровавой развязки.
Ты уехал, поступил в военное училище, но пророчество старой цыганки, нагадавшей смерть от руки брата, не давало тебе покоя. Ты однажды приехал, стукнул меня молотком по голове, и уехал, не забыв позвонить матери, убили сыночка. Узнала она тебя, хоть изменил ты голос, и перед тем как умереть, она умоляла держаться от тебя и Петра Тимофеевича подальше. Лишь спустя годы я разгадал эту загадку, одно время грешил на папашу, даже втерся к нему в доверие, но вскоре убедился, сволочь он порядочная, однако к покушению дела не имел. На всякий случай я свел его с Максом и через Багиру немало узнал о так называемом Хозяине. В то время объявился в городе маньяк.
Убийства происходили редко, да и другие маньяки случались, кого-то садили, кого расстреляли, кто подумает на офицера, служившего на другом конце страны. Я долго не мог представить, как же ты стал маньяком? Думаю, все просто: комплекс неполноценности, болезнь, да и наследственность. Ты и раньше боялся женщин, а после выходки невесты возненавидел. Организм требовал, психика страдала, таблетки били по мозгам, характер суровел, твои попытки завязать с женщинами отношения оканчивались либо конфузом, либо состоянием Карлуши. Первый опыт ты приобрел неосознанно, скажем, приехал в отпуск и нечаянно задрал горничную, однако со временем выводы сделал, и скоро по самочувствию определял, когда пора. Однако в Афганистане папы и таблеток не оказалось, случился припадок, который списали на контузию. Так было, или примерно так, неважно, то мои догадки. В отставке ты стал художником, и решил снова жениться в надежде, что официальный брак и регулярная половая жизнь вылечат болезнь, но все кончилось, опять же, в первую брачную ночь. Последней жертвой оказалась проститутка Багира. С нее-то и началась бойня, которую учинил Фауст. Тут уже, брат Сергей, ты не отопрешься болезнью, незнанием или беспамятством, ибо действовал ты умело и хладнокровно, как подобает профессиональному убийце.
Идея Фауста родилась еще в бытность нашего содружества с Пумой, но я считал ее неосуществимой, и название придумал не я, а услышал по западному радио, передавали спектакль. Теоретически такая организация могла существовать, но тут важна идеологическая составляющая. Это пахло покушением на режим! Советская власть породила дракона о трех головах. Граф возглавил криминал, Барин в лице полковника МВД – правоохранительную систему, Хозяин – административный ресурс. Свалить такого монстра, или хотя бы покуситься на него, было просто невозможно. Схему я просчитал, и выкинул, а вот Пуме идея запала. Что там творилось в ее хорошенькой головке? Она решила взяться сама, возомнила из себя режиссера и драматурга. Мы с ней до этого расстались, возобновить отношения я категорически отказался, и девочка воспользовалась идеей, понятия не имея, какие последствия она вызовет, первой погибла ее подруга, Багира. Как это было? Наверняка, они воспользовались моими наработками. Суть идеи проста. Выйти замуж за вампира, то есть, за тебя, брат Сергей. Для затравки похитить сумму денег, перессорить всю мафию, и выдать жениха за Фауста, представителя тайной организации. Поскольку ты сын Хозяина, папе придется заварить кашу, из которой спасения не будет никому. Влюбленный вампир будет верить невесте, и не пощадит никого. Разумеется, ты тоже был обречен, но чем бы та бойня ни кончилась, Пума унаследует состояние Хозяина. Дорабатывать схему я не стал.
Короче, я отказался по соображениям, которые отношения к делу не имеют, возможно, придумал бы нечто другое, а воспитанница моя ждать не захотела и закрутила мясорубку. И две красивые девушки, две курочки, вообразив себя хищницами, прыгнули на раскаленную сковородку. Если Пума чувствовала запах больших денег, ее не остановить. Она рассорилась со мной, уготовив мне роль козла отпущения, познакомилась и окрутила негра, курьера мафии, прокатилась с ним до Парижа, обещая выйти замуж, что тот понимал? Да ничего, он был игрушкой в женских лапках, а Пума жалости не знает. Ей нужен был чемодан героина, который следует похитить. Багира по плану познакомилась с тобой на кладбище в поминальный день, на могиле убитой тобой же невесты, которую ты любил как Ежов, но убил как маньяк. Багира действовала вслепую, по наущению Пумы, не подозревая о замысле в целом. Она в тебя якобы влюбилась, детали значения не имеют, ее ключиком оказалась живопись, она тебе позировала на своей квартире, ты написал портрет, царица ночи, летящая над бездной ада. Ты почти влюбился, и готов был помогать, но! Багира поспешила. Она встретилась с Максом, и потребовала вернуть сына, угрожая разоблачить всю мафию, встретились они на квартире у Пумы. Макс оставил жучок, чтобы выяснить, что за поклонник объявился у сожительницы, и доложил Хозяину, что возникла угроза. Тут Багиру и убили, и сделал это ты, брат Сергей.
Скорее всего, твоя натурщица, желая ускорить процесс, заявила, что знает, кто на протяжении лет убивает девушек, это сын Хозяина. Бедняжка не подозревала, кто перед ней! И тут уж ты не раздумывал, убил холодно, перерезал ей горло в ванной и выпустил кровь, полагая, что очередная жертва маньяка особого шума не вызовет. Но то была не случайная горничная, а бывшая сожительница Макса, мать его сына. Вероятно, ты сам, а кто еще, вывез тело на свалку на ее же машине, и улетел в свой город. Найдут ее спустя почти две недели, к тому времени тело изъели крысы, сошло бы за правду. Пума не испугалась, наоборот. Как только напарница исчезла, а связь поддерживали регулярно, она приехала на квартиру, и обнаружила портрет, забытый тобой впопыхах, и это была очень весомая улика. Портрет забрала, чтобы не попал в руки следствия раньше времени. А дальше что? Пума напечатала письмо с угрозами в адрес Петра Тимофеевича. И машинка тоже играет роль! Действительно, я брал ее у твоего папы, отношения были фальшиво дружеские, но прошло время. Попросила Пума, пожалуйста, она уже тогда все задумала и готовилась заранее.
Чтобы угрозы звучали убедительно, надо отравить собак, а собаки дрессированные, как?.. Борман. Конечно, собаки его знали, он был своим, имел доступ в дом, а Пуме нужен был человек в окружении Макса. Тем более, охранник сына. Борман охранял Игорька от матери, а против Пумы был беспомощен. Конечно, обольстила красотой и деньгами. Нашлись кнопки, да чего искать? Бандит-тяжеловес, горилла, а жена рыжая корова, вся в золоте, видеть ее не мог, а Пума ласточка, ее оружие всегда при ней, а денег можно обещать сколько угодно. Похищение сына, да еще у Макса, это страх и ужас, но есть дополнительные рычаги. Чемпион по боксу на старости лет нянькой работает. Макс не ценит, а если большие деньги, то почему не рискнуть? Собак отравили. И сразу же, второе письмо от имени мэра сыну с призывом о помощи. Каково же было удивление, когда ты примчался и выяснил, что папа тебе не писал, а письмо напечатано на той самой машинке. В игру ввязался кто-то посторонний, но это был не я, а всего-навсего Пума. Ты приехал, бронь в гостинице, и тут в дело вступает полковник Краснов.
Как она сумела Барина захомутать? Его красотой не возьмешь, деньгами не соблазнишь, мозги ему не запудришь. Как он решился кинуть Графа, своего старого друга, как замахнулся на Хозяина? Наверно, страх разоблачения – кнут, и перспектива стать начальником Управления – пряник. Нет, она не кинулась к нему с предложениями, но позвонила. Федор Ильич, так и так, что-то происходит, надо встретиться, разговор не телефонный, сижу в гостинице, трясусь от страха, жду звонка, когда вам удобно? Он послал Валета. Ты сидел в гостиничном фойе в засаде. Кто-то же номер забронировал? Ты вступился за девушку, и спешно ушел, не желая знакомство продолжать, но куда ты денешься! Краснов послал Валета и Кранца в номер к Мавру, его прижали, он вызвал Пуму, ее взяли в оборот. Конечно, она все выложила. Якобы на нее вышел Фауст, кто такой, она не знает, операция, вероятно, под колпаком КГБ, вот и обратилась за помощью к Барину. Краснов не стал докладывать Графу или Хозяину, вначале решил разобраться: что за Фауст такой объявился, и сделал вывод. Если вышли через Пуму, это либо Драма, либо Ежов. Сыновья Хозяина, однако!
Пума играла якобы на стороне полковника Краснова. Она посоветовала запутать нас обоих в дело с героином, тогда при любом раскладе Хозяин не вывернется, перед Графом будет оправдание, а Мавра надо убрать. Дел-то на пять копеек! Но вначале Барин встретился с Драмой в ресторане, ожидая реакции, выдал себя за народного артиста. Впрочем, я принял его за Волошина, он только подыграл, и убедился, что я не Фауст, тот бы не стал ерундой заниматься, а почему бы и нет? Ограбили, 100 тысяч на дороге не валяются. Пума нарисовала план, где ключ от сейфа лежит. А вдруг я все-таки Фауст или с ним связан? Краснов учел и это. Достаточно взять заявление от Пумы, затем и от Ежова, что все затеял именно Драма, тогда чемодан можно изъять, сшить громкое дело, получить генерала, и стать начальником Управления, и Граф счастлив будет разом от Хозяина отделаться, и заодно с Фаустом завязаться, наверняка думал: отставники КГБ, кто бы еще на мафию замахнулся? Мне уготована была роль козла отпущения.
Прежде чем до меня что-то дошло, я лежал в больнице с пропоротым брюхом. Правда, сдуру сумел выудить у Барина бирку от камеры хранения, его промашка. Я хотел лишь забрать свои жалкие гроши, передал привет от Фауста, а он чуть в штаны не наложил. Пума обтяпала все сама, надо отдать должное. Никому в голову не могло прийти, что какая-то потаскуха может затеять что-либо подобное на свой страх и риск. Я разгадал ее по безжалостности и масштабу. Только безумец мог отважиться на такое, или Пума. Впрочем, она подстраховалась. В роли подсадной утки я должен был не раз умереть, а главное, она прибрала к рукам тебя, все остальное дело техники. Подробности ты знаешь лучше меня. Ваш неожиданный союз с Рахитом превзошел все ожидания. Интересно, ты сам его завербовал или его инициатива? Хотя без разницы, ты вошел во вкус и стал Фаустом. Вы прикончили Графа, Барина, перебили шайку Макса, и папашу тоже китаец пришил, небось, по твоему приказу. Хотелось тебе стать наследником миллионов, только извини, Пуме хотелось этого не меньше. В Загс она тебя затащила отнюдь не по любви, и мне стыдно признаться, на последнем этапе я ей помог.
Когда она заявилась ко мне в больницу и предложила сотрудничество, я отказался. Но пришла ночь, и мне в голову воткнули топор. Ты пришел по мою душу в третий раз. Ох, уж эта старая цыганка, будь она трижды проклята. Первый раз за это гадание поплатился Карлуша. Во второй раз вместо меня ушла наша матушка, своим звонком ты убил ее. Случайных жертв маньяка даже не считаю, но ты в третий раз пришел за мной. Не смотря на тяжелое ранение, ты приехал, чтобы поставить точку. Пума – эта сатана в юбке, - назвала тебе номер палаты, но нарочно перепутала кровати. Я лежал справа от входа, а Валет слева. Ты зарубил его в состоянии горячки. А меня перевели в другую палату, утром заявилась Пума, куда деваться от таких аргументов, я согласился помочь, и отдал ей квитанцию от больничного гардероба, она забрала мои вещи, бирка нашлась. Ты успокоился.
Вместе со свадьбой наступил финальный акт трагедии. Я знал от мамы, что никакого Карлуши не существует, он умер в детстве, а в тайной комнате Петр Тимофеевич держал обычного пса, объяснение, что там кто-то живет и что-то кушает, но иногда в той комнате оказывался ты сам. Для тебя важным было сохранить инкогнито пса, ибо ты боялся, что Пума, узнав о болезни, откажется выходить замуж. Но, во-первых, она сама догадалась, а во-вторых, твоя страшная тайна была нам на руку. Мы разыграли все как по нотам, а иначе как тебя обличить? Надо было взять с поличным, убить прямо на месте преступления. Она разжигала твою любовь и распаляла страсть. А когда регистрация состоялась, мне достаточно было помахать с другого берега топором, нервы у тебя сдали, и ты созрел. Потом я сидел в шкафу и ворочался, пока Пума не закричала и не довела тебя до белого каления. Наконец, ты открыл шкаф, увидел меня, и аут. Человек, которого ты сам лично зарубил топором, сидит в спальне новобрачных, в шкафу прячется. Тут и здоровый рехнется, а тебе много ли надо? Ты выбежал, и послал Рахита, чтобы проверил спальню. Китаец, наверно, очумел от твоих приказов, тут в игру снова вступила Пума, завалила его в кровать. Пока он с ней барахтался, ты не вытерпел и вернулся в спальню, на всякий случай напялив шапочку, ноги уже отказывали. И что увидел? Застав невесту в объятиях Рахита, ты окончательно свихнулся, и свернул ему шею. Пуме осталось спровоцировать тебя на окончательное превращение в маньяка. Ты порвал ей платье и набросился, вцепился зубами в горло. Пума знала, что этим кончится, но пошла на риск…
Залязгали запоры, железная дверь отворилась, в камеру вошел дядя Лева. Старого алкоголика было не узнать. Только прожилки на носу просвечивали сквозь пудру.
- Здравствуй, Валера, – сказал он голосом подпольщика и оглянулся на лязгнувшую зубами дверь, после этого протянул руку. – Крепко мочили?
- Чего?
Он взглядом патологоанатома осмотрел мое лицо в поисках тяжелых побоев, ничего не обнаружил, конечно, разочарованно вздохнул и сел рядом.
- Или ты читать не умеешь, что подписываешь, – с одесским юмором спросил он. – Такой стал стеснительный, что чужую фантазию обидеть боишься? Так бы и писал под протоколами: фантастика! И только после этого свой автограф ставил. Исключительная глупость! Муравьев-Апостол, декабрист хренов, в Сибирь захотел, обломки самовластья перетаскивать, лес валить. А на урановые рудники, в шахту не хочешь, под расстрельную статью.
- Наплевать.
- Ты в рожу себе плюнуть успеешь, утрешься еще соплями-то кровавыми.
- Дядя Лева, ты сюда с лекцией пришел? Лучше сигарету предложи.
- Ах, ты черт, – спохватился он. – Я не курю, бросил.
- Ну и вали отсюда, здесь не место для спортсменов. Закуришь, тогда приходи, погрустим на закате, чего зря душу травить.
- Хм. Меня пригласили, и очень настаивали. В общем, дорогой мой клиент, требуется подписать один документ, это формальность, но она развяжет мне руки, и карманы богатых спонсоров.
- Я уже подписал, что адвокат мне не нужен.
- Правильно, какой попало ни к чему, – дядя Лева погладил свою лысину. – Я на тебе такой процесс забацаю, такую защиту построю, она в учебники войдет.
- Не войдет.
Он снова начал искать лысину, на этот раз на моей голове, словно хотел проверить температуру.
- Тебя сильно ударили.
- Я не желаю защищаться. Я родного брата убил.
- Да что вы говорите. Он твой брат? – дядя Лева возмутился. – Ты тигра саблезубого в родственники запиши, племя африканских людоедов. Вот это родственники, гордиться можно. А тут маньяк!
- Я сказал.
- Прямо Чингачгук. Большой Змей! – дядя Лева не выдержал, сбросил чемодан на шконку, вскочил и сделал два шага с таким видом, словно с утра бегал по камере. – Ты мою карьеру не губи, только-только жить начинаю. Валера, херувим ты мой брильянтовый, нельзя же так на себе крест ставить! Тебе делать-то ничего не надо. Зачем ты написал, что много лет убийство планировал?
- Я не писал. Меня спросили, я ответил.
- Ты в детстве гранатами не баловался? Лучше бы тебе руки оторвало, потерь меньше. Ты кто такой, чтобы планировать. Госплан? Фельдмаршал Кутузов?
- Так и было.
- Нет, вы посмотрите на него, – дядя Лева всплеснул руками. – Человек-пароход, товарищ Маузер, ледокол Ленин. Граждане снимите шляпы, а то сдует ветром – идет герой! Знаете, что вам не хватает, юный господин Крузенштерн? Скромности. Если вы герой, то не кричите об этом на каждом углу, ходите мимо следователя, не стучите во все двери. Зачем написал: из корыстных побуждений. Будто бы хотел наследство получить. Это юмор? На сцене можно животики надорвать, когда поклонницы букеты несут, а не венки на кладбище. Кому ты что доказал?
- Может, я хочу, чтобы расстрел дали.
Дядя Лева совсем расстроился.
- У тебя был пистолет, – простонал он. – Почему ты не застрелился? Дал бы мне. Я бы тебя надежно застрелил, и уговаривать никого не надо. Если жить не желаешь, зачем голову морочишь? Сунь ее в петлю. И головные боли достанутся другим.
- Самоубийство грех.
- Кремень, скала, утес. Дуб дремучий! – дивился дядя Лева. – Вот братец твой, действительно, был герой, и попробуй доказать, что не так. Депутат без пяти минут, афганец раненный, медали на груди, а ты его бац! Из невесты вдову сделал, не заходя в кассу. Хоть бы на ревность сослался, или состояние аффекта, беспамятство, а он, видите ли, много лет зубы точил, – адвокат прищурился. – Жениться на ней не думаешь? Раны вдовьи зализывать. Вставай! Пошли.
Дядя Лева поднял чемодан.
- Это куда еще?
- В комнату для свиданий. Будем в ножки кланяться. Не бойся, они красивые. Вставай!
- Никуда я не пойду.
- Дон Гуан недорезанный. Марш вперед, вдова зовет!
Я не пошевелился. Дядя Лева укусил чемодан за кожаный угол.
- Она и так много сделала, меня пригласила, чтобы компетентный адвокат, работавший в милиции, мог снять показания. И фотографа пригласил. Докажем, что ты не в депутата целился, в маньяка, честь невесты защищал. Вставай, а то ноги гудят.
- Разве надо что-то доказывать?
- Чудак-человек. Если заявление от пострадавшей не поступило, никто ее укусов считать не будет. Убийство есть убийство. Ты же не таракана застрелил. От нее зависит, по какой статье суд приговор вынесет.
- А свидетели?
- Им рот заткнули.
- Кто?
- Или тебе это интересно. Идешь или нет?
- Нет.
- Между прочим, это свидание мне в копеечку влетело, я не спонсор, молодой человек, а всего лишь старый больной еврей. Мне чужие дети не нужны, зачем тратить деньги на посторонних?
- Претензии не по адресу.
- Черт полосатый, матрац надувной, чтобы хуже не сказать, – он в сердцах стукнул по двери кулаком, железное эхо полетело по коридору. – Если Магомет не идет к горе, так и быть, я сюда ее приведу. Будь поласковей, она добрая девушка.
- Сучка она добрая! – крикнул я вслед.
Через пару минут дверь снова открылась, и защемила сердце. Походкой газели, неземным видением в камеру зашла Пума. Лучше бы она была усыпана алмазами и стеклорезами, было бы не так больно – на ней было то же платье, что и в день нашего знакомства. Я такие мелочи обычно не помню, забываю, а тут – ее точеная фигурка разрезала меня пополам. Но я не согнулся!
- Вы тут покалякайте, а мы с сержантом, будущим лейтенантом, о футболе поговорим, – дяди Левина голова качнулась одуванчиком и скрылась за дверью. Пума переступила с ноги на ногу, как норовистая кобылица в загоне для крокодилов.
- Фи. Как пахнет.
- Наверно, вы ошиблись адресом. Оранжерея в другом доме, здесь тюрьма.
- Здравствуй, котик.
- Привет, – грубо сказал я. – Закурить не найдется? Или вы с дядей Левой вместе бросили.
- Найдется, – Пума открыла сумочку, протянула пачку.
- Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, спасибо, – вытащив одну сигарету, остальное богатство я спрятал под тюфяк. – Спички.
- Зажигалка.
- Сойдет, – вздохнул я, и увидел собственную зажигалку, утерянную давно. Пума била точно в цель, как киллер. От первой же затяжки свет померк в тумане, хотелось петь и плакать. Что наша жизнь без пачки сигарет.
- Ну и как? – робко спросила она.
- Замечательно.
- Я не про это, – она огляделась по сторонам. – Крутую хату оторвал.
- Вашими молитвами. Как шейка, кошмары не мучают?
- Нет, – она мило улыбнулась. – А помнишь, как ты в любви признавался?
- Не было этого, – я даже удивился, хотя под ложечкой заныло. – Умру, не дождешься.
- Люблю, много лет люблю, – передразнила она меня.
- Это не в счет! Я снимал тебя.
- Это я тебя снимала…
Разговор тихо увял. Мы напоминали двух пенсионеров, вспоминающих молодость.
- Что, котик, – она сменила тон. – Утерла я тебе нос?
- Состаришься, тогда поймешь, что не права.
- Ха. Не дождешься. Признайся! Умею без тебя работать? Пополам не желаешь? Может, в Америку прокатимся, через Швейцарию. Ах, я забыла. Тебе нельзя. Я вот собираюсь, одной скучно.
- Негра убили, маньяка тоже. Найди другого жениха.
- А может, я с тобой хочу. Дядя Лева тебя вытащит. Что ты упираешься? Деньги мои.
- Счастливого пути.
Она вздохнула, и ткнула шпильку, надеясь залезть по кожу.
- Как драматургия. Не кашляет?
- Нормально.
- Как нормально! Тебе вышка светит.
- Так задумано.
Она фыркнула, прошлась, показывая фигурку, повернулась.
- Умереть хочешь. Не рано? В расцвете лет.
- А зачем жить. Спасибо, что навестила, умру счастливым. Ваш светлый образ унесу в могилу, буду трахать старуху с косой, и представлять тебя. Все веселее.
- У нас был честный поединок, и ты его проиграл. Рядишься под мученика, а сам зубами скрипишь. Не хочешь признавать, что я лучше тебя в драматургии разбираюсь.
- Тебе видней, – я усмехнулся.
- А разве нет, – насмешка ее задела. – Я включила тебя с потрохами в собственную игру, у тебя не было выбора. Я тебе одну щелку оставила, и пинка дала. И ты согласился. Разве нет?
- Это было самое трудное.
- Что?
- Поступать по чужому сценарию. Для этого надо забыть, что он часть твоего произведения, а твое – часть единой драматургии. Что бы ты, крошка, ни натворила в этой жизни, из гармонии не выскочишь, будешь вертеться как белка в колесе. Счастлива? И прекрасно. Вали в свою Америку, оставь печали, и забудь про меня, несчастного владельца зоопарка, в котором ты сидишь, где бы ни находилась.
Она ничего не поняла, решила, что я бью на жалость.
- Котик, не все потеряно, я тебя спасу, – она блеснула глазками. – Ты меня любишь?
- Безумно.
- И это правда?
- Войду в тебя, как гроб в могилу, со стуком гулким упаду.
- Да ну тебя! Успеешь умереть, надо жить, котик, – она подошла вплотную, пришлось убрать руку с сигаретой, чтобы не прижечь ее живот горячим поцелуем. Боже, как она красива. Так бы и обнял! Но я отодвинулся назад, затянулся.
- Отойди, свет загораживаешь. С тобой жить опасно. Все умирают!
- Не нравлюсь?
- В том и беда, что трудно отказаться.
- А ты не отказывайся, и все будет хорошо.
- Я задумал такой финал, что меня расстреляют, и ты раскаешься. Иначе получится, что ты победила. Мужчина должен выбирать. Либо смерть во имя любви, либо жизнь в объятиях куртизанки.
- Я куртизанка?
- Не только ты. В каждой женщине есть две, одна – любимая, другая – сука. Они между собой дерутся, то одна победит, то другая, а мы путаемся. Полюбим одну, женимся, а там – другая. Предпочитаю тебя любить издалека, пусть с того света, а ты уж тут… сама-сама.
- Глупенький. – Она наклонилась и, уловив паузу, поцеловала мои безжизненные губы. Опять сука пометила. Оттирай потом запах этот, она отняла губы, меня как током пробило. – Неужели думаешь, я такая гадкая? Доверься, и мой плен будет приятным.
- Чего, – я отодвинул ее в сторону, вытер рукавом рот. – Ты меня ни с кем не путаешь? Дай покурить спокойно.
- Я люблю тебя, – в ход пошли козырные тузы.
- Поздравляю, ты любишь мертвеца. Что будет дальше? Хорошо, отдамся в твои руки, а потом ты потеряешь интерес. И начнется.
- Что начнется?
- Не хочу очередь занимать.
- Очередь. Какую очередь?
- За Есенинской похлебкой. Лижут в очередь кобели истекающую суку соком. Кто крайний? Финал известен, петля или пуля в лоб. Зачем откладывать, порочить чувства? Я должен умереть, как написано, иначе получается пошлость. Жизнь потеряет смысл. Между тобой и смыслом – я выбираю смысл.
- Глупости.
- Это для тебя глупости, а для меня расстрел дороже всех миллионов на свете, даже вместе с тобой в придачу.
- Ты сумасшедший. Не понимаю!
- Обвела ты меня вокруг пальца, и не только меня. Мужиков накосила, штабелями в морге лежат. А толку что? Получила, чего добивалась, мошенничать больше не надо. Состаришься и будешь тягостно и долго жить, каждый день смотреть на себя в зеркало, и водку пить. Где мужчины, кого дурить? Ах, их нет, разбежались по кладбищам. И что? Когда денег нет, их можно зарабатывать, а если их много, как у тебя? Будешь для интереса обманывать – это клептомания. Скучно, девушка. Вашу старость украшать? Да лучше тюрьма и расстрел на месте.
- Каждый решает за себя.
- Вот. Наконец-то! Умные слова. Мой смысл за пределами этого мира, здесь мне скучно и противно жить. Был аферистом, был сутенером, все – дошел до точки.
- Какой точки?
- Не замечаешь, дышать легче стало, город очистился. Карфаген должен быть разрушен. Латинская поговорка. Я свой Карфаген разрушил. Человеку от природы даны три вещи. Жизнь, смерть и любовь. А какими они будут, зависит от смысла, каждый выбирает сам, ради чего жить и умереть. Каждый сам, хочет или нет, пишет свой сценарий, повесть или роман, кому что нравится, я выбрал последнее.
- Ты написал роман? – она запуталась в потоке слов.
- Представь себе. В нем вся моя жизнь, и твоя, кстати, тоже.
Это я закинул такой крючок, что Пуме не соскочить, сейчас заглотит.
- Очень интересно. И где же он?
- Это и будет моим завещанием. Мы все умрем, роман останется. И ты будешь вечно молодой и красивой, и обольщать мужчин. В тебя будут влюбляться молодые и старые, юнцы и скупердяи, они будут о тебе мечтать, сравнивать со своими скучными женами, и так сто лет, двести, пятьсот, тысячу. Тысячелетия пройдут, а ты будешь жить вечно, и вечно сводить с ума. Я тебя создал умной, красивой, совершенной, воплотил свою мужскую мечту, и готов умереть, чтобы ты жила! Разве моя смерть твоего бессмертия не стоит? А жизнь со старушкой – тьфу. Оставь это дурачкам.
- И где же он? – нетерпеливо спросила Пума. – Твой роман.
- У меня в голове, – я засмеялся, и протянул ей окурок. – Впрочем, черновики есть… Выброси вон туда, пожалуйста. Поухаживай.
Для приличия брезгливо поморщившись, она осторожно взяла окурок, выбросила в унитаз.
- Где черновики?
- На квартире. Она опечатана, я под арестом. Попроси дядя Леву, он поможет. Издайте роман после смерти, авторство оставляю вам.
- Зачем ты так говоришь, – забеспокоилась Пума, реснички дрогнули. – У тебя все впереди!
- Мое будущее позади. Прочитаешь, сама поймешь. Там есть все, как познакомились, как расстались, как я страдал, все есть.
- И смысл жизни?
- А как же. Фокус только в том… Ладно, это долго. Пусть останется за кадром, не успел. Почитаешь, что есть. Там все про нас написано. Есть Барин, Граф, Валет. Твой Серж, конечно, и как ты всех обвела вокруг пальца. Даже дядя Лева есть. Конечно, герои носят другие имена. Я этот роман давно начал, когда ты в Париж уехала, с негром своим.
- Ничего не понимаю.
- Еще бы, – дьявольская усмешка обезобразила мое лицо, люблю эффекты. – Весь твой гениальный, как ты думала, сценарий там тоже есть. Когда мы с тобой познакомились, ты голосовала на дороге, а я рвал деньги, именно для этого я тебя готовил. Одновременно работал над романом, конечно, вносил по ходу коррективы. Не переживай, со своей ролью ты справилась даже лучше, чем я ожидал. Все прошло – как и было задумано, я ошибся только в мелочах. Скажем, в больницу я попадаю ночью, а на самом деле днем. Ранили ножом, а не подстрелили, ну и так далее, легко исправить.
- Не может быть, – воскликнула Пума. – Ты не мог все знать заранее.
- Почитаете с дядей Левой, убедитесь. Фауст есть, свадьба, мужик с топором на берегу. Я же говорю, все знал заранее. Корректировал, пока в шкафу не спрятался, арестовали. Тут не могу, только в голове правлю. Что есть и что будет, я все знаю, а вам никогда не узнать, – я мстительно улыбался. – Хватит вам черновиков.
Она несколько раз беззвучно открыла и закрыла рот.
- Сволочь, негодяй! Подлец, – покачнувшись, она прислонилась к моей пылающей голове – нашла себе опору в высоковольтных проводах. Моя небритая рожа с наслаждением ткнулась во французскую грудь. Женские ароматы закружили давно не тренированную голову, волосы шевелились, ее взволнованное дыхание щекотало затылок, как ураган лесную сопку.
- Там даже описан вот этот наш прощальный разговор.
- Я люблю тебя.
- И это есть. И есть, что за этим последует. Сейчас начнется.
- Что начнется? – томно спросила она, собираясь присесть на мои колени. – Это?
- Ошибся, значит. Извини.
- А что начнется? Скажи.
- Твоя истерика.
- Дудки! – она подпрыгнула и отпрянула, как от прокаженного. Вот что за прелесть эта Пума. Ловит идеи на ходу, где я такую найду. Она поправила платье с таким невинным видом, как будто тут сидела банда уголовников. – Это все, что ты можешь сказать?
Холодно спросила, эмоций не хватает. Сейчас добавим.
- В романе нет только Эпилога, – я смиренно смотрел в пол. – Читателю будет интересно знать, что стало с героями. Не беда, сами напишете.
- Что предлагаешь?
- Напишите коротко, почти документально. Драме дали вышку. Пума получила наследство, уехала в Америку, вышла замуж за крупного негра, живут хорошо, он старается. Иногда она вспоминает родной город, несчастного Драму, немного грустит.
- Я тебя вытащу!
А куда она денется.
- И все испортишь, – я равнодушно пожал плечами. – Тогда придется застрелиться…
Из глаз ее хлынули слезы, она замотала головой, волосы растрепались на ветру, из груди вырвался скрипучий звук. Началась истерика.
ЭПИЛОГ
Встает с одра
Мазепа, сей страдалец хилый,
Сей труп живой, еще вчера
Стонавший слабо над могилой.
«Полтава». Пушкин.
Редактор задумчиво полистал рукопись, лежавшую перед ним, и поверх очков воззрился на посетителя. Перед ним в потертом костюме стоял очень худой мужчина, среднего роста, с рыжеватой бородкой.
- Что же, не буду скрывать, я с интересом прочел ваш… труд. Это ваша первая работа?
Посетитель молча кивнул, сжимая в руках полиэтиленовый сверток. Редактор сложил губы трубочкой, словно хотел сыграть мелодию, снисходительно помолчал.
- Для первого раза неплохо. Вы что-нибудь заканчивали?
- Нет, – хрипло выдавил посетитель.
- Чувствуется. Шероховатости, натянутости, скачки сюжета. Стиль хромает, герои плоские, почти карикатурные. Диалоги не отточены, это дело поправимое. А в целом… сами что думаете? Считаете рукопись законченной?
Посетитель снова кивнул, редактор пребывал в раздумье.
- Материал у вас богатый, развитое воображение. Побольше правдоподобия, достоверности, было бы совсем хорошо. Слишком легко у вас убивают, в жизни, поверьте, все сложнее. Хм. Убийца любит свои жертвы?.. Оригинально, смелая находка.
- Не знаю. Вам виднее.
- Хорошо, – редактор, кажется, принял решение. – Эпилог допишите? И мы поговорим об условиях Договора.
- А что дописать-то надо, – вяло сказал посетитель.
- Хотя бы несколько строк. Что стало с Пумой?
- В Америку уехала.
- Допустим. А Лев Ильич?
- В Израиль.
- Логично. Вполне логично, – редактор перевернул несколько страниц. – А вот Игорек, сын Макса. С ним что?
- Его Борман, – посетитель кашлянул. – Борис усыновил.
- Ему позволили? – редактор вскинул брови. – Маловероятно. Без жены, бывший уголовник.
- Бывший боксер, – поправил посетитель. – Он женился.
- Все равно. Это сложный юридический процесс.
- Моя жена помогла.
- А кто ваша жена?
- Марина, которая вместо яда снотворное всыпала.
- Хм, – снова сказал редактор, побарабанил пальцами по столу. – Позвольте спросить, если не секрет. Вы сами к этому делу отношение имели?
- Я Драма. Драматург.
- Вы?! – редактор расплылся в недоверчивой улыбке. – Значит, вас помиловали?
- Оправдали. Присяжные.
- Хэппи энд, – совсем развеселился редактор. – Не боитесь, что читатель разочаруется?
- Почему?
- Я, лично, за высокую литературу. Но в детективном жанре господствует конъюнктура. Тут ничего не поделаешь, – холеное лицо редактора вдруг вытянулось, а глаза, наоборот, округлились. – Мужчина, что вы делаете!?
Посетитель достал пистолет, и поднес к виску. Его мрачная улыбка заставила редактора встать со стула.
- Я делаю конъюнктуру, нужен эффектный Эпилог.
- Не надо! Не смейте!!
- Поздно, – сказал посетитель и нажал на курок.
От выстрела вздрогнули стекла, секретарша подпрыгнула в Приемной и вбежала в кабинет. Редактор с лицом, белым как сметана, стоял, вытянувшись в струну.
- Это стартовый, – сказал посетитель. – В жизни все проще.
Редактор мановением руки отослал секретаршу, опустился в кресло.
- А Лиза, – ошарашенно сказал он. – Дочь Графа. Умерла или убили?
- Она в порядке. Спидом не болела, на Драму работала. Что написать в Эпилоге?
Потрясенный редактор выложил на стол бланк Договора.
1991
Продолжение:
Книга II «Вор на доверии».
Книга III «Цугцванг».
Свадьба вампира 7. Эпилог
© Copyright: Евгений Бугров 62, 2024
Свидетельство о публикации №124051400701
Свидетельство о публикации №124051400701
Рецензии