Под вопросом

Вопросом сердца набухают вены,
и лопается Млечный кровоток,
разбрызгивая звёзды по Вселенной
и их орбиты вдоль и поперёк.
Не ощущал ли ты, мой друг далёкий,
как сгустками бессонной глубины
исходишь в запредельный, синеокий,
звенящий круг, где ни одной стены?
Не ты ли эти стены и разрушил,
от Бога полномочия приняв?
И высь твоя в мою впадает душу,
в переплетенье сумрачных канав,
где большей частью так, увы, нелепо,
и ложны цели, и горьки плоды.
Но влагу черпают из чаши Неба
раскаянные вежды* темноты.
И плачут свечи, и мерцают свечи,
как будто в них людских галактик пульс.
Друзья мои! Мне заслониться нечем
от ваших звёзд, от этих жарких пуль.
Они в груди, вот здесь, перед иконой,
в окладе мне дарованной судьбы.
И набухают крылья многотонно,
когда, отталкиваясь от тропы,
я к вам лечу во все края без края,
туда, в разбрызг несметного тепла.
И вновь и вновь за вас я умираю
на взмахе серафимова крыла.
И лишь поэтому ещё не сгинул
среди канав, провалов и болот.
Друзья мои! Вы – Божии лучины,
от коих и зажжён души полёт.
Спасибо вам, что не пропал покуда.
Звучит во мне ваш неумолчный зов.
Шлю телеграмму: «Непременно буду».
Приду, когда раздастся бой часов,
и стрелки, передвинутые вами,
для звёзд и для лампад укажут срок,
чтоб аритмийная моя кривая
глотала соль орбитных ваших строк.
Мы с вами живы этими глотками.
А тем, кто захлебнулся – им хвала!
Стою, молчу под звёздными огнями.
И ночь молчит во все колокола.
А сердце вновь под собственным вопросом.
И перевес любви на девять грамм.
И горечь смятой кем-то папиросы
дымится в зеркалах кардиограмм.
•
Наверное, сумбурно, непонятно
идёт по венам мыслей кровоток.
На солнце не от этого ли пятна?
Не знаешь, брат, где узел всех дорог?
Да вот же он, в тугом вопросе нашем,
неизреченно пестующем нас.
Зачёркивает он значенье брашен**
и очи изливает нам из глаз.
Поют, искрят натянутые струны
высоковольтных проводов души.
Начертаны созвездья на роду нам.
И на ресницах истина дрожит.
И бесконечность, в капле умещаясь,
чехлы, что буднями пошиты, рвёт.
А может,.. я... в теориях... вращаюсь...
и только навыдумывал полёт?
В моих канавах смрад остатков брашен,
и пыль покрыла тёмные углы.
Но влагу черпают из вечной чаши
зрачки коленопреклонённой мглы.
Вопросом сердца непрестанно маюсь
и в нём же исцеленье нахожу.
Сиреневою акварелью мая
опять на небе звёзды вывожу.
Тонул ли ты, дружище, в акварели?
Конечно, что тут спрашивать, тонул.
Иначе бы созвездья не горели,
и мне любой бы возразил: «Да ну!..»
Казалось бы, моё сумбурно слово:
я то о сумраке, то о свечах,
потом о ямах и о кручах снова –
сплошные колебания в речах.
И в жизни есть и взлёты, и паденья.
Но суть-то здесь не в этом состоит,
а в том, что даже и в малейшей вене
сошлись по гроб, как в эпицентре битв,
одновременно и скопленья пыли,
и зоревые росы на тропе.
И чем сильнее взмахивают крылья,
тем ниже мненье о самом себе.
Вот так мы и живём в цепях разлада
тревог и песен, мыслей и шагов.
Друзья мои! Да светят вам Плеяды
и в тяжком отблеске таких оков.
А сердце вновь под собственным вопросом.
И перевес любви – на девять грамм.
И чей-то крест на лезвии откоса
нам режет грудь лучом кардиограмм.
•
О, Боже правый! Боль моя смолкает,
пред этой болью голову склонив.
И от свечи я звёзды зажигаю,
когда звенит ниспосланный мотив.
Друзья, вы слышите? – Времён капелла
всё так же тянет благовест молитв.
Ты слышишь, брат? – На наших каравеллах
века бьют склянки3. Это пульс орбит.
И голоса метельных полустанков
не глохнут за нагроможденьем вёрст.
Кидаю я горючих дум вязанку
в мерцающую аритмию звёзд.
Костёр не гаснет. Видите, горит он
над суетой и тленом, наверху.
Мы сеем звёзды. Жизненное сито
от зёрен отделяет шелуху.
Мы урожая для себя не ищем.
И всё-таки же он приходит к нам.
Ты знаешь ведь, неведомый дружище:
стучатся в окна звёзды по ночам.
Окно моё. Оно не там, где тени.
Оно вот здесь, где бьётся птица-боль.
И на крылах святого тяготенья
я отрываюсь от значенья «ноль»
и вновь лечу во все края без края,
туда, в разбрызг несметной теплоты.
И вновь за их единство умираю,
как будто бы со смертью я на «ты».
Нет, не на «ты». Покуда не дорос я
до планки этой, мерь или не мерь.
А лет вокзалы, точно в детстве, босы,
и в даль дорог всегда открыта дверь.
Попутчики мои! Зовут перроны
к пульсарам вашим, чтоб прижать к груди.
Наперекор физическим законам,
идти навстречу – значит, по пути.
Стучат колёса по набухшим рельсам.
И вещий венный мы вскрываем ларь.
И нас по-прежнему связуют рейсы.
И ночниками душ размыта хмарь.
Родные! Перед вами никнут стены.
И ваша кровь течёт по острию,
разбрызгивая звёзды по вселенной
и высекая искорку мою.
А сердце вновь под собственным вопросом.
И перевес любви – на девять грамм.
И наших глаз признательные росы
мы шлём по адресам кардиограмм.
____________
* Вежды – глаза (старослав.).
** Брашно – пища (церк.-слав.).
*** Бить склянки – ударять в корабельный колокол через
определённое время.