письмо

здравствуй!

слышал, в Париже дождь.
утром ты не нашла зонт
и с улыбкой выругалась:
«merde».
вспомнил  -
ты сушила юбку феном
и материлась по-русски.
позже мы слушали Judas Priest
на подоконнике.
я предложил купить лодку,
чтобы нам было удобнее считать
мосты через Сену.
тогда тоже шёл дождь.

видел в Москве твоего мужа,
он подстригся и, кажется,
постарел.

я завёл собаку.
теперь по вечерам гуляю
в яблоневом саду
и собираю говно в пакет.
избегаю женщин с безумным взглядом.
не пью.
не пишу.
читаю Селина и Блаватскую.
напоминаю твоего мужа.

чаще обычного вспоминаю Париж.

это естественно.

приснились Сами и его любовник.
приснилось, как ты плакала
в крематории.
полиция.
крики.
нож для рыбы в груди.
всхлипы любовника (я забыл его имя).

Сами.

он носил марихуану в нательной иконке,
просил называть его педерастом.
педераст Сами -
концертмейстер подвального вертепа,
распухшего от джаза и голых тел.
в тот день подвал пустовал.
мы накрыли ковриком пятно на полу
и ушли.

я так и не выяснил,
где любовник Сами взял нож для рыбы.
но это уже несущественно, ведь так?
во всём он винил любовь.

храню твою фотографию
на книжной полке.
маленькое чёрное платье
подчёркивает хрупкую фигуру,
изящно изогнутую мне назло;
на заднем плане - музей Орсе.
был солнечный день,
мы долго гуляли,
мало говорили,
смеялись без причины.

моя фотография стоит
на твоей книжной полке.
борода, сигарета и тёмные очки
создают наглый образ;
позади виден дом в Сен-Дени.
мы обнимались и пели под окнами,
в отместку нам на головы
летели цветочные горшки.

…

эпистолярный жанр всегда
казался мне нудным.
тебе нравился Стокер.
как видишь, компромисс найден.
не могу больше писать.

всего хорошего, Дитя порока.

навеки твой
Беспорядочный гражданин.