Титыч

- Ты беги, не оглядывайся! Оглядываясь, только скорость теряешь. Вот будешь поворачивать, на повороте краем взгляда и увидишь, кто за тобой бежит. А когда услышишь дыхание в спину, будь спокоен – поднаддай немного, пока чужое дыхание не слышно станет. Этот – тебя уже не догонит… И поближе к кромке, поближе… Вот так… Локтями, коленями выше работай, носки внутрь держи… На четыре шага вдох, на два выдох… И носом, носом дыши…

А Пашке и нечем было больше дышать: во рту у него плавился кусок рафинада, вложенный Титычем ему за щеку перед стартом, и тягучая слюна сглатывалась частями – по глотку на каждый километр бега, трижды через три минуты. Но Пашка укладывался в две пятьдесят восемь на круг, а экономия в шесть секунд для команды была значительной добавкой к общей победе.

Николай Титович, обычный учитель физкультуры из провинциальной школы, взялся тренировать школьную команду для многоборья военно-спортивной игры «Орлёнок» ещё осенью. Оказалось, что и кросс в кирзовых сапогах, и подтягивания на перекладине, и сборка-разборка «калаша», и стрельба из «мелкашки», и ориентирование на местности в ОЗК, и строевой шаг, - вовсе не чужды лохматой подъездной молодёжи, если ей пообещать призрачную поездку в невиданный Севастополь, к сказочному морю, чью синеву они видели только в кино про Ихтиандра и графа Монте-Кристо. Но это при условии выигрыша. Тем не менее к весне восемь пацанов-девятиклассников из шахтёрского посёлка неожиданно обыграли соперников и в районе, и в области, и теперь (к тридцатилетию Победы) готовились к финалу, который должен был проходить где-то под Тулой на настоящем военном полигоне.

Видом своим Титыч походил на обёрнутого в выцветшее трико ощипанного гуся. Из-под воротника застиранной «олимпийки» выпрастывалась пупырчатая шея, цвета желтого и розоватого, когда, наливаясь кровью с парами этанола, она помогала ему подавать воздух в свисток, будто заявляя дребезжащим матом о своей правоте. Телом он был сух и жилист, характером резок до треска и скрипа в голосе, и в его цепком глазу из-под век с бесцветными ресницами и блеклой радужкой был заметен только зрачок, который был не больше горошины чёрного перца, но жёг на расстоянии так, будто уже попал тебе под язык.

Свою волейбольную карьеру в одесском «Буревестнике» Титыч завершил из-за травмы колена в 1961 году, когда команда взяла серебро на первенстве СССР. Со значком «Мастера Спорта» он ходил потом в море с рыболовецкой артелью под Балаклавой, чтобы заработать на учёбу. Потом учился, как он рассказывал, в «институте дураков» (то есть физического воспитания) имени какого-то Сковороды в Харькове. И так, постепенно, забирался на север всё дальше от моря на сушу, дойдя и до Нечернозёмной зоны в качестве спивающегося преподавателя физкультуры. Планов больших не строил. Из-за резкости характера и с начальством, и с женщинами сходился ненадолго. А всех своих детей и учеников рассеял где-то по Украине.  В Пашином городке он жил у заведующей школьным хозяйством, Валентины Ивановны, старше его лет на восемь-десять, что не мешало выглядеть обоим ровесниками. Детей у шахтёрской вдовы не было. Выпивала она с Титычем умеренно, так, что это не бросалось в глаза. А к запаху спросу никакого не было – к нему выговора не пришьёшь и с работы не погонишь. Да и кто ещё на такую зарплату в школу пойдёт чужих детей воспитывать?  Найди-ка их! А эти с виноватым видом будут себе возиться по небольшому хозяйству с утра до ночи почти задарма. Старая ещё закалка, а главное – не воруют…

Чуть прихрамывая, Николай Титыч успевал и спортивный инвентарь в порядке содержать, и тренажеры, и зал с раздевалками. Помимо уроков вёл лыжные и волейбольные секции, помогал и Валентине Ивановне с погрузками-разгрузками на складе и в школьном гараже, и в буфете. И дома у них всё было в порядке: чисто, просто, ни одной пустой бутылки по углам не валялось. Ничего не предвещало каких-либо изменений в их жизни, если бы Титыч не вбил себе в голову это море. И сам заразился, и ребят всех позаразил.

- Понимаете, пацаны, - в который раз рассказывал он им, когда они после кросса лежали с мокрыми от пота спинами на траве в парке, задрав будто налитые чугуном ноги вертикально к стволам деревьев, и слушали его, тяжело дыша. – Вы об этом потом всю жизнь будете вспоминать. И ещё спасибо мне скажете… Кто в армию пойдёт, кто куда потом поступит, кто где работать будет… А что в финале ребята-физкультурники из областных спортклубов будут или из суворовских училищ, вы не переживайте… Всех уделаете! Они же зазнайки, задавалы, им природа дала много лишнего и кормят их там хорошо. Но у них главного нет – цели, куража! А у вас есть! Это, может быть, у вас один из первых шансов вырваться отсюда к чёртовой матери… Куда-нибудь в Киев, или в Ленинград, или в Москву, а, может, и в Севастополь! Море, едрёныть! А?.. На море, там всё по-другому – воля, простор, там только на себя и на друга надеяться можно. Иначе – кранты!.. И помните: один за всех, все за одного! Вы теперь команда!
 
И после небольшого перерыва – ещё по куску рафинада каждому за щеку и три километра в сапогах по парковой дорожке…

После пробежки был тренажёрный зал: подвешенный к потолку канат, по которому надо было забираться на руках без помощи ног, чтобы коснуться стального крюка головой. Перекладина, на которой нужно было подтянуться не меньше двадцати раз вдвоём, кто быстрей. Старый «калашников», разбираемый и собираемый по десятку приёмов на дерматиновом мате на коленях, с завязанными футболкой глазами. В перерыве - опять парк и проклятый вонючий ОЗК, одеваемый поверх липкого противогаза с запотевшими стёклами, сквозь которые надо было рассмотреть стрелку на компасе и топографическую карту с отметками припрятанных в траве под деревьями солдатских медных пуговиц. И наконец, возвращение в школьный тир «гусиным» шагом, к «мелкашке», из которой надо было выбить пятью выстрелами свои сорок девять очков из пятидесяти с дистанции в десять метров.

Занятия по физической подготовке с Титычем проходили три раза в неделю, через день. Вторник и четверг строевым шагом с командой занимался преподаватель НВП Чечков, Александр Гаврилыч, о котором стоит сказать отдельно.

Экс-капитан Чечков был из местных, он отслужил на Курилах положенные ему год за два до пенсии, и в неполных сорок пять лет вернулся в родной городок не по своей воле, а к обманутой им по молодости невесте, Татьяне Алексеевне, секретарю директора школы, которая давно ждала его Дальневосточной отставки, чтобы выйти, наконец, замуж и подращивать на капитанскую пенсию нажитого по залёту от Александра Гавриловича сына, ученика пятого класса, тихого, забитого очкарика, скучающего по крепкой отцовской руке. Семья создалась дружная, хоть Чечков сына официально так и не усыновил из каких-то своих, видимо, корыстных интересов. Татьяна Алексеевна любила и умела правильно тратить деньги. А Александр Гаврилович - делать их, казалось бы, из ничего.

Привезя с места службы кучу не нужных в казарме японских и китайских вещей, как-то: зонтиков, термосов, шариковых авторучек и прочей дряни, тут же успешно реализованных среди преподавательского состава, - Чечков скоро перешёл на сбыт красной икры, рыбы и крабов, которых по умеренной цене поставляли ему бывшие сослуживцы с Дальнего Востока. Коммерческие дела четы шли, надо полагать, неплохо. Татьяна Алексеевна обзавелась новой котиковой шубой (не хуже, чем у директора школы Галины Лаврентьевны), а Александр Гаврилович щеголял в такой же пыжиковой шапке, как и у Альберта Францевича, заведующего РайОНО. Для хрусталя в их скромной двухкомнатной «хрущёвке» не хватало места на полках чешской «стенки», а скоро «энвэпэшник» вставил себе ряд золотых коронок на передние гниловатые зубы и теперь щёлкал ими при подаче команд ученикам с большой осторожностью, стараясь не повредить язык, а, главное, целостность своего богатого внутреннего мира во рту.

Был Гаврилыч мал ростом и странно лысоват. Тонкие рыжие волосики на его голове располагались по полукругу от ушей до самой шеи, но гуще всего росли на островке надо лбом. Голый блестящий нимб вокруг островка он старательно, но неумело пытался скрыть от окружающих, распределяя волосы по черепу странным для внимательных учеников образом. Нижнюю поросль он зачёсывал наверх, а островную растительность надо лбом распределял вниз по диаметру головы как можно равномернее, стараясь избавиться от блеска на коже, которая пугала непосвящённых своей молочной белизной с редкими, но яркими веснушками. Они светились под электрическим светом школьных ламп в разных местах, показываясь, в зависимости от поворота головы, неожиданно и даже пугающе. Так, будто бы по черепу Чечкова бегали бледно оранжевые насекомые, которые пытались спрятаться в редкой волосяной растительности на голове, но безуспешно.

Догадываясь о производимом им впечатлении, Александр Гаврилыч старался пореже снимать головной убор, показывать коронки на зубах и вытаскивать из карманов руки с золотыми печатками. Он часто морщился и отворачивал курносый нос от собеседника, будто пытаясь скрыть свою брезгливость к людям, недостойным себя, обречённым прозябать в нищете и забвении, когда рядом валяется бесхозным всё, что можно взять недорого и сбыть с прибылью таким же лохам. Втюхать можно, что угодно, говаривал Чечков! И если уж он, со своей внешностью, способен на это, то грош цена всем тем писаным красавцам, бесплатно одарённым природой, которые могут иметь материальных благ больше и лучше, чем у него, но не прилагают к этому ни малейших усилий. Эти мысли всё чаще приходили ему на ум, и тогда по сомкнутым тонким губам островного экс-капитана пробегала улыбка презрения к материковым людям. Он приподнимался на носочках перед окном в классе, выглядывал на плац наружу и вполоборота спрашивал учеников за партами:

- А теперь назовите поражающие факторы ядерного взрыва.

И всем своим видом показывал, что знают ли они эти факторы, или не знают, от взрыва им не спастись, если что. А вот самому Чечкову известно что-то такое, что убережёт его одного и от атомной, и от водородной бомбы, как бы кто ни пытался его уничтожить…

Занятия строевой подготовкой начинались с восстановления линий на асфальтированной площадке перед гаражом. Смытые дождём, затёртые малышнёй меловые квадраты или пририсованные девочками «классики» нещадно стирались ребятами с поверхности обувной щёткой, для чистоты обметались мокрой шваброй, и, пока восьмидесятисантиметровые ячейки сохли по всему плацу и не достигали своих первоначальных совершенных контуров, тренировка не могла быть начата.
 
За полгода отработки строевых приёмов с послушными и крепкими пацанами Чечков всё утолщал меловые линии квадратов, сужая пространство для печати подошвы сапога, но старательные ученики обучились и этому, за двухчасовую тренировку умудряясь ни разу не наступить на линию разметки и не испачкав мелом каблук или носок начищенной обуви. Они выполняли команды с таким непроницаемым видом, что придраться было не к чему. Но экс-капитан усложнял задачи, обучая хождению строем с оружием, заменой которому служили поначалу лопаты, а потом уж и стальные ломики, втрое тяжелее «калашникова». А когда упражнения на «статику» (стойку на одной ноге с поднятой под прямым углом другой) в течение минуты выдержал и Пашка, самый слабый из команды, Чечков сдался и махнул на пацанов рукой:

- Вольно! Чёрт с вами! На сегодня всё! Разойдись!

И распустил их за полчаса до окончания занятий.

Он думал, что измотанная им команда разбежится по домам? Как бы не так! Друзья со смехом гнали друг друга лошадиным галопом в спортзал, чтобы скинуть кирзачи, надеть кеды и поиграть в волейбол, пока школьные двери не закроют на ночь…

***      

Пашка по своему возрасту и уступчивости натуры часто оставался дежурным по залу: сетку снять, пол подтереть, скамейки по местам расставить, - ведь завтра с утра у Титыча уроки, а на вечерний волейбол они сами напросились в неурочное время. Но и не только поэтому. Учителю было некогда. Вечером заходил Гаврилыч, и они устраивали «разбор полётов» команды.

Физрук в большой раздевалке накрывал половинку теннисного стола газетой «Труд», Чечков вынимал из кармана кителя какую-нибудь японскую рыбу и китайский термос с холодной водкой, а Паша посылался в магазин за булочками по десять копеек и шматом «любительской» колбасы, которую он сам терпеть не мог и дома вечно выковыривал из неё липкие кусочки противного сала.

Когда он возвращался, уже поддатый Чечков требовал от своего нетрезвого волейболиста-боцмана ежевечернего рапорта, как старший по званию, ну и, конечно, чувствовал себя настоящим капитаном. Они шумно проверяли результаты тренировок по тетрадке в клеточку, советовались, кому из команды и на что надо бы поднажать в какой дисциплине, а кому и подтянуть знания по сложному предмету, например, по литературе или русскому языку.  Но по мере убывания одной жидкости, в термосе, все их разговоры сводились к другой, неизменно солёной и манящей, – морю. Разговаривали они громко. Пашке через открытые двери в пустом зале было слышно всё. А его преподаватели, собственно, не обращали на него особого внимания.

- Каждая лягушка своё болото хвалит! – снисходительно говорил Чечков. – Ты и рыбы-то той не видел, и сколько её в Охотском даже представить не можешь, Титыч. Ты лучше попробуй... Это большая корифена, редкая очень дорадо, из тропиков приходит за косяками с сайрой… Круче тунца, её ещё в Древнем Риме в специальных бассейнах разводили, ценили вкус… Ну что? Ощутил?

- На баранину солёную смахивает… - закусывал Титыч. – Я у татар в Судаке пробовал… Жирная очень… В Чёрном море пеламида попадается такая осенью, без масла жарить можно…

- Ну-ну, ты и хамсу нахваливал…

- А хамса чем плоха? – возмущался Титыч. - Я её живую всегда ел, с крючка, без хлеба и соли…

- Под водочку? – язвил Чечков.

- Нет. Так, просто. Она и жажду, и голод утоляет, между прочим. Если пресной воды нет. На одной хамсе в море целую неделю команде прожить можно. Рыбаками доказано.

- Да разве это море, в котором на одной хамсе можно прожить? Это курорт! – махал рукой Гаврилыч. – Вот Охотское, это – море океаническое! Бассейна Тихого, не к ночи упомянутого, океана! У нас недалеко от Итурупа в шторм целый контейнеровоз японский перевернуло как-то: упаковки непромокаемые с холодильниками, цветными телевизорами, «видаками» к берегу прибило. Добра дармового на всю часть хватило и на материк целый вагон в штаб округа ещё отправили. Вот это, я понимаю, улов! А ты тут со своей хамсой…

- Подумаешь! – усмехался Титыч. – А у меня знакомые из моря под Херсонесом амфору с золотыми монетами подняли. Килограмм на двадцать. Это тебе не хухры-мухры! А монетка каждая стоимостью с твой японский контейнер! И потом: телевизор сломается, а монетка только дороже со временем станет…

Закончив с разговорами о преимуществах жизни на море, они переходили на сушу, а, конкретно, на воспитанников.

- Неплохие ребята подобрались. Вот школу закончат, и пропадёт команда. Я среди младших замены им что-то не вижу… С кем работать-то тут останемся? - спрашивал Титыч.

- И не говори! – соглашался с ним Чечков. – Из моего точно охламон вырастет. Куда там два раза подтянуться! Тринадцать лет дураку, мамаша ему только что шнурки не гладит, а я Джека Лондона взял в библиотеке – он не открыл даже.

- А что читает?

- «Незнайку на Луне»!

Титыч непонимающе пожал острыми плечами под олимпийкой:

- Сказки?..

- Похоже на то. Там малышам про капитализм на Луне растолковывают, что деньги, мол, правят лунным миром…

- А почему «лунным»? Они и здесь правят. И это не сказки.

- То-то и оно! – согласился Чечков. – А пишут, я понял, для того, чтоб дети о капитализме не забыли. Знали, с чем бороться потом за счастливое будущее.

- Пропаганда очередная, что ли?.. Сказки пишут… Вот людям делать нечего! Тут сетку, мячи, лыжные ботинки надо покупать, а они дурью занимаются… С кем бороться, говоришь, учат?.. За что?!.. Ну вот скажи честно: какая тут, на хер, война, если атомную бомбу уже придумали? Куда уж больше? Так трахнет, что и ни кросс, и ни твоя строевая не спасут! Или я что-то не понимаю…

- Идиотов везде полно! Не бери в голову. А границы охранять надо. У нас границы длинные. Особенно морские. На все километры народу не хватит. Где столько ребят на Дальнем Востоке найти?

- Хватит! – не соглашался Титыч. – Работать с ребятами надо, тогда и жить спокойнее станет. Наши не подведут!

- Так точно! – чеканил Гаврилыч и поднимал свой стакан. – Ну? За тех, кто в море?

Титыч звонко чокался с капитаном и неуверенно поднимался со стула, чтобы поддержать тост и выпить за морских трудящихся стоя.

***

Как бы там ни было, Пашкина команда первенство выиграла.

Не помешали ей в этом ни подвёрнутая на последних ста метрах нога Сашки Алимова, ни сбитые при разборке автомата пальцы Володьки Синёва, ни синяк Мишки Ильиных, поставленный ему под глаз сучком от дерева на спортивном ориентировании. Да мало ли чего ещё случилось и по мелочи? Вот хотя бы Пашкин понос, например. Ну, обделался. Дали ему старое трико Витьки Костельцева. Пашка трусы выбросил и трико натянул. Но это уже после строевой, на стрельбе, даже запаха никто не заметил.

Когда возвращались, заметили другое: сидевший в автобусе на заднем сиденье Титыч на смерть разругался с Чечковым после второго выпитого ими термоса, споря о будущих солдатах и международной обстановке. Не дождавшись конечной, поддатый физрук попросил остановиться и вышел через заднюю дверь в туалет на тёмную обочину, да так и не вернулся на место через десять минут. Ещё минут через пять его уже искали в поле всей командой, кричали, поджигали ветки, махали ими над головой, а Титыч так и не откликнулся. Тогда экс-капитан приказал всем сесть по своим местам, потому что участников команды ждут дома родители, а он обещал им вернуть детей в целости и сохранности. И что Николай Титович, хотя и пьяный, но человек взрослый: проспится где-нибудь на травке, успокоится и дорогу куда надо сам найдёт, авось май месяц. И заставил водителя ехать, так как на часах была уже половина второго ночи, а до города оставалось пилить по грунтовке ещё километров пятнадцать.

Стояла середина мая, дождя ночью не случилось, а утром, выспавшись дома на простынях и кроватях, чистая команда собралась в спортзале. Николая Титовича не было на месте. Ребята уже готовы были кинуться на поиски, но завхоз Валентина Ивановна остановила их, она отнеслась к пропаже мужа совершенно спокойно.

- А он вам не сказал, что ли?.. Он же меня предупредил, что, если вы выиграете, он из школы уйдёт, рассчитается.

- Куда?!

- Да к морю своему. Куда же ещё? Вы когда туда тронетесь? В июне? Он вас там ждать будет. Так и сказал.

Тогда кто-то из ребят задал вопрос: а почему он вместе с ними в поезде не захотел поехать?

- Вместе?.. Он ведь уволился… А всего десять путёвок, как обещали, так и дали. Вас восемь, Чечков и сын Чечкова за вашего Титыча поедет, как сирота, чтобы средствам РайОНО не пропадать. Пойдите к директору, спросите у секретаря, она билеты заказывала.

*** 

За общими суматошными сборами о Титыче на какое-то время почти забыли. Валентина Ивановна, прознав, что две недели жить они будут в спортзале какой-то севастопольской школы, по доброте душевной выдала им с собой пару волейбольных мячей и новую сетку (с возвратом). Мало ли? Вдруг там не найдут? А на море бывает такой ветер, что купаться нельзя, или вода холодная вдруг. А так – будет чем заняться, погреетесь…

Погрузились в плацкарт, двинулись из Тулы до Севастополя без пересадок. Смотрели в окна, но моря так и не увидели. Приехали к вечеру, расположились, действительно, на матах в спортзале какой-то школы и оказались в ловушке: Чечков, поселившийся с сыном в той же школе в каком-то классе на втором этаже, запер двери выхода на ключ, по-солдатски рассудив, что, раз вода и туалет в спортивных раздевалках есть, то этого новобранцам достаточно, а шариться ночью по незнакомому городу, где по набережным бродят военные патрули, довольно опасно и для ребят, и для собственного спокойствия. Потыкавшись в зарешёченные окна, команда сыграла на раскатанных губах отбой и закатала губы до утра.

Паша спал плохо. Его не только встреча с морем волновала. У него в кармане лежала свёрнутая в трубочку и перевязанная резинкой пачка денег, сунутая ему в руки Валентиной Ивановной. Она была уверена, что Николай Титович, зная об их приезде, встретится с Пашей уже на вокзале, и Паше будет нетрудно незаметно передать ему эту трубочку, потому что Чечкову, какой бы он ни был порядочный человек, у Валиванны доверия нет.

Паша не знал, сколько купюр у него в кармане, когда и где теперь искать Титыча, но понимал, что чужие деньги повсюду придётся таскать с собой: это не в поезде спрятать на полке, тут придётся и раздеваться, чтобы поплавать, или в душ хотя бы сходить, да и вообще…

Но потом он всё меньше стал думать об этом. Запихнул деньги в дырку своего дерматинового мата и на время вообще о них забыл.

Титыча вспоминали всё реже. Белый город и бирюзовое море поглотили и его.

Графская пристань, с парапета которой ловили лобанов, наматывая леску прямо на палец, как научили их местные пацаны. Херсонес с хрупкими развалинами, где в результате долгих ковыряний между камней ими всё-таки была найдена тёмная большая монета. Паром на Учкуевку, на котором они добирались на местный пляж зайцами и прыгали с него в воду от контролёров за сто метров от берега. И автоматы с газированной водой и пивом на троллейбусных остановках, где за десять опущенных в щель копеек стакан наполнялся запретной жидкостью. Были и драки, и примирения с местными, которые пробовали у них выиграть хотя бы одну партию в волейбол, но скоро смирились и стали лучшими друзьями.

Десять дней пронеслись, как мяч над волейбольной сеткой. Дерматиновые маты, то складываемые в угол днём, то возвращаемые на пол на время отбоя, давно были перепутаны и потеряли связь с кем-то одним из спящих. Титыч не объявлялся. И Паша уже решил для себя, что соврёт что-нибудь Валентине Ивановне по возвращению о потерянных деньгах… как однажды трубочка с купюрами была найдена валяющейся на полу спортзала кем-то из команды. Алчного капитана Чечкова решили не ставить в известность о находке.

Сев в кружок и пересчитав деньги, ребята выяснили, что из них никто от родителей такой большой суммы не получал, и остановились на Паше. Паша честно признался, что виноват и не знает, что с ними делать. Тогда посоветовались с местными и решили объявить на Титыча всесевастопольский розыск силами оставшейся в городе волейбольной молодёжи.

На поиски оставалось трое суток. Фотографий физрука ни у кого не было, но мудрые следопыты решили, что он мог остаться запечатлённым на фото в тульской газете, когда чествовали победителей. Откуда было взять ту газету месячной давности в Севастополе, никто не знал. Тогда решили пройтись по местным волейбольным клубам и спросить, не обращался ли Титыч к ним по своему приезду и нет ли у них связей с бывшими игроками одесского «Буревестника» образца 1961 года? Намеревались узнать, в какие школы требовались учителя физкультуры. Наконец, Паша вспомнил о Балаклаве и о тех людях, с которыми Титыч мог работать в рыболовецкой артели после травмы. У местных оказалось там много родственников и знакомых.

Ищейки разбежались по всем направлениям, но поиски были напрасными. Только вечером они добирались до моря. Оно утешало прохладой их разгоряченные тела, как старшая сестра, которая молча поглаживает своих младших братьев, снисходительно и понимающе, не находя в своей любви ни слова упрёка к их безрассудной молодости.

И все три дня Паше смотреть на море было стыдно. Так стыдно, что в последний день, перед отъездом, он никуда, даже в столовую вместе со всеми, не пошёл.

Озабоченный его состоянием Алексей Гаврилович, загоревший, необыкновенно гладкий, в новом кителе из местного военторга, зашел к валяющемуся на матах Паше в спортзал и сунул ему градусник.

- Ты не заболел, Павел? Температуру померь.

Паша отвернулся от него и закрыл лицо руками.

- Да что случилось-то? Ты расскажи, не бойся. Я не кусаюсь, - Чечков потрепал его по плечу. – Друзья твои в разные стороны разбежались, никого найти не могу. С морем, что ли, прощаются? А ты?.. Ну, говори же!

Паша, не поворачиваясь к капитану, процедил сквозь зубы:

- Они Титыча ищут…

- Кого?! – удивился Чечков и хохотнул. – Откуда он тут? Он же на Дальний Восток подался. Мы все его регалии в кучу собрали, письма рекомендательные направили от РайОНО, даже запрос на него получили в этот… как его… - капитан пощелкал пальцами. – Большой Камень, под Владивостоком. Титыч ещё чуть на самолёт не опоздал из-за ваших соревнований, с автобуса спрыгнул… Помнишь? Вам разве Валентина Ивановна не рассказала?

Повернувшись к давящемуся от смеха Гаврилычу, Паша посмотрел на него внимательно и понял, что тот с утра уже принял хорошую дозу приморского портвейна из своего термоса.

- Нет. Она другое сказала… - проговорил Паша растерянно.

- Ну, и дура! – прервав смех, заявил Чечков. – Вы же у меня не спрашиваете, гордые, бл… - и капитан выругался. – А баб слушаете! Ну, ищите, ищите… Сыщики!.. Будешь температуру мерить или нет?..

Паша отрицательно покачал головой.

- Не хочешь, как хочешь!.. – спрятал в карман термометр Гаврилыч. – Тогда назначаю тебя дежурным по помещению. Подними-ка свою задницу и отдрай эту вонючую палубу до блеска. О результатах доложить! Завтра отбываем с утра. Не хватало ещё, чтобы о нас в городе-герое, как о сухопутных свиньях, память осталась!

Николая Титовича так и не нашли.

Перед отъездом командой было решено оставить своим новым севастопольским друзьям новую сетку и мячи. Ну, и деньги Титыча, конечно. На случай явки физрука в любом виде и при любых обстоятельствах.

В большую сумку вместо спортинвентаря был засунут рваный дерматиновый чехол от мата. Металлическая молния на сумке была закрыта наглухо, а бегунок предусмотрительно откушен пассатижами. Нести её поручили Паше как провинившемуся.

С капитаном Чечковым в поезде любому из команды говорить запрещалось.
Но этот запрет был лишним. Пьяный капитан проспал всю обратную дорогу, храпя на полвагона. Даже его бледный, так и не загоревший сын-очкарик, просидевший две недели под навесом от солнца с «Незнайкой на луне», не вытерпел: попросился к ребятам в купе на бутерброды с «любительской» колбасой и съел целых два, не выковыривая из розовых кружков липкого сала…

По приезду закрытую сумку с рваным дерматином оставили в спортзале Валентине Ивановне. Так, неоткрытой, она и провалялась на школьном складе до начала нового учебного года, до инвентаризации, пока её не обнаружил Чечков. Завхоза разжаловали за растрату и пьянство на работе в уборщицы. Капитан был назначен завучем по учебно-воспитательной работе.
 
Через год команда распалась, разъехавшись для поступления в военные училища в разных концах страны. Ребята взрослели, писали друг другу откровенные письма, вспоминали Севастополь и своего физрука, и всё мечтали его отыскать и отблагодарить хоть чем-нибудь за своё командное братство. Но Паша в военное училище не поступил – не прошёл по конкурсу. Плохо у него было с русским и литературой. Пошёл в технический вуз, тот, что полегче.
 
А на встрече выпускников, лет восемь спустя, встретив Пашу, смело курящего в туалете родного спортзала, откуда неслась громкая чужая музыка, постаревшая Валентина Ивановна отставила в сторону швабру и вдруг шепнула ему с пьяной улыбкой:

- Тебе привет от Титыча!

- Откуда?!

- Оттуда! От моря!

И просеменила мимо, как ни в чём не бывало.

Больше о Титыче никто ни с Чёрного, ни с Охотского морей вестей не подавал. И фамилию его скоро забыли.

Вот вы помните его фамилию? Напишите ему. Напишите, что не брал себе Паша тогда этих проклятых денег, потому что ребята из команды, которые погибли не на море, а в Афгане, этого подтвердить уже не смогут. А те местные, из Севастополя, где они теперь?