19. Надея

Надея (ударение на «е»)

Смерть не всегда примиряет.
…Она ушла неожиданно. Несуразно. Неправильно. Почти нелепо.

Её долго и тщательно лечили от обострившейся сердечной недостаточности. Но Надея всё больше задыхалась теперь уже на втором проёме лестницы, и всё также безудержно и азартно любила мужчин. Разных. Красивых и не очень. Хлипких и не богатых. Главное – чтобы руки к мужскому тулову были приставлены правильно. И для ласки тоже. Но, ещё важнее, чтобы умели копать, чинить, таскать, перевозить, строить и делать, по надобе то, что нужно одинокой женщине в ситуации житейской.

Расчёт за хорошо и правильно выполненную работу был всегда один – сама Надея. И столько в ней было женской силы, что всё её небольшое хозяйство содержалось в восхитительном порядке, холодильник был полон, огород вскопан и ухожен.

…Лёва  копал её огород лихо и весело. Награду свою знал и осязал уже внутри себя её вкус и сладость. А после он шёл к жене и детям в квартиру, где всё радовало и блестело, и совершенно несуразный, как-будто нарочно прилепленный ближе к левому плечу Лёвин горб, был здесь привычным и незаметным (вижу то, на что обращаю внимание).

…Лёва торопился. Горб скатывался чуть вправо - вниз, следуя за рукой и лопатой. Волосы (кудри-шёлк!) прилипли к красивому лицу. А из-за двери дачного ящика-избушки глядела на Лёву Надея…

В санатории, окружённом песком, солнцем, соснами и рекой Надея отдыхала каждый год по бесплатной путёвке (вторая рабочая группа инвалидности). Когда Надея нежилась  на песчаной косе одна или с подругой (их у неё тоже было много), десятки мужиков не могли оторвать глаз вроде и от совсем не эталонного, даже где-то  неправильного тела, и казалось, обыкновенного лица. Они завидовали песчинкам, затаившимся на её влажной от речной воды коже. Завидовали подруге – она говорила с ней. Строгать, пилить, копать здесь было нечего. И Надея, потягиваясь, как балованная кошка, капризно изогнув  тонкую, чуть отдающую синевой губу, осматривалась и - выбирала.

А вечером, под симпатичными мигающими огоньками открытой танцплощадки, спокойно брала за руку мужика, и уходила с ним в номер. Утром, под её балконом, свежеиспечённый Надеин подданный вставал на колено, размахивал разлапистым, невесть где добытым букетом (с клумбы, не иначе!), туго набитым пакетом,  случалось, орал, как обалдевший мартовский кот «Единственная мо-о-о-о-я… Но Надея уже выглядывала ему замену, щуря чуть близорукие, совсем не киношные глаза.

Смеясь, она говорила мне, что жена главврача санатория, врач-гинеколог, едва увидев, назначила ей тампонное лечение тёмной, плохо пахнувшей мазью, надеясь отвадить от Надеи засматривающегося на сторону мужа. Восхитительно заливалась смехом, вспоминала, как горячий восточный мужчина топтался у дверей номера и грозно спрашивал: Надея, ты не больна? И тут же скрёб, тихонько и нежно, огромной ручищей по наглухо закрытой двери, умоляя его впустить.

…Смерть не всегда примиряет. Надея лежала на холодном цементном полу городского морга, и жена горбатенького Лёвы поливала её из шланга ледяной, пенистой водой. Она здесь работала. И лицо её в этот момент знала только Надея.

Тело не сопротивлялось.
 А душа Надеи, лёгкая, крылатая, беззвучно и взъерошено летала над собой и над ней. Винилась. Не – винила. Уходила.

Воспаление лёгких, запущенное, прикрытое  привычным щитом диагноза: у неё же сердце - уводило Надею туда, где этим двоим (нет - троим) обязательно придётся встретиться. Сквозь виноватость. Ожесточённость. Сквозь любовь. И обязательно договорить.

…Как и когда это случится, мы не узнаем.
Это только их дело. Двух женщин и горбатенького Лёвы с мальчишечьим лицом и кудрявыми, (ах, ночка-шёлк!) волосами, единственного, кого восхитительная Надея любила просто так. Может, об этом там он узнает тоже…

Ваша Марина Бондарева