Букет из сонетов. Per aspera ad astra

                Матерям матерей наших...

   Труд о своей бабуле, Трейтяк Елене Григорьевне, 1910г.р. уроженке д.Калыбань,
Гомельской губернии, это там, где выступ, при впадении Припяти в Днепр. О её нескольких днях жизни в Белорусском Полесье весной 1943года, время оккупации Беларуси фашистской гнидой, которая досталась и нам, теперешним, но не немецко-фашистская, а национал-украинская, но подчерк тот же , а роже ещё страшнее, ибо убивает своих же сородичей.
  Вдова-не вдова, муж её, мой дед репрессирован был в 1933году, за колоски на 10лет Пермских казематов, а там ещё ему добавили 10лет, где он и сгинул, с 2маленькими дочками дважды чуть были не сожжены в тех сараях, куда сгоняли население села. Первый раз, обезумевшая, схватила детей и потащила в болота, немцы стреляли, но поверх голов, пожалели наверное, а вот остальных, кто не разбежался - сожгли. Второй раз месяц спустя, освободили партизаны. Написано со слов бабули, матери, да и сам я там побывал в начале 70-ых прошлого века.
  За энциклопедичность не ручаюсь, а вот за состояния душ своей душой ручаюсь.



                1

Сердца стонали и кричали в тесноте
Бесплотных тел, как тот набат, ежеминутно,
О том, что им в избе горящей неуютно:
Вокруг столь плеч и спинок тёплых, но не тех.

Из коих пыль сдувал, любуясь, шар земной,
Но до того как огнь вошёл средь стылой ночи,
В их в лебеде и васильках небесных очи,
Теперь же все они меж дверью и стеной.

Сто тридцать душ могли бы жить, и это важно,
Сто тридцать пар, с них синь бы пить!.. ладошек влажных,
По злому року унеслись за зеркала,

А ты не ведая того, что свет без света,
Ни что иное, как печаль, в охапку деток,
И Смерть свою на тридцать лет пережила.

                2

Ты Смерть свою на тридцать лет пережила,
О, Мать детей, кто, как и ты, рожая в муках,
Давно своих в который раз женили внуков,
А те никак – подзакусили удила!

Но время есть, ни как тогда, в ту злую сечь,
Когда не враг, а близкий друг и брат по крови,
Как будто ты пред ним в долгу, насупив брови,
Его в костре Греха и Зла пытался сжечь.

Но сам сгорел, быть невозможно Тьмой и Богом,
Туда ему, простят мне матери!.. дорога
В страну, иль что там в тех краях, Небытия,

А потому, так видно родичи хотели!..
Средь лютых вьюг и нескончаемых метелей,
Явился в мир сей неизведанный и я.

                3

Явился в мир сей неизведанный и я,
Как сонм других, творил и жил кто здесь доселе,   
Из капель двух, чтоб стать потом, уж, коль не трелью,
То, точно, звоном среди ночи соловья.

А поутру, когда ещё вокруг всё спит:
И облака, и Уборть с Припятью, и веси,
Проплыть, как встарь, над оживающим Полесьем
Младой луной и песнопением молитв.

Молитв по тем, кто обезглавленный судьбою,
Встречает май сладкоголосый не с тобою,
Сей с пчёлкой ветреною милостивый рай,

Для них он март с багрово-серыми снегами,
Что кашей вслед ползёт за босыми ногами
И, Бог ты мой!.. свечою вспыхнувший сарай.

                4

О, Бог ты мой, свечою вспыхнувший сарай,
И ты уже с малыми дочками, ни кто-то,
Бредёшь, чтоб быть, по рыже-ржавому болоту,
А рядом мга и, псов ли только?.. злобный лай.

И чёрный дым, и то, о чём нельзя не вслух,
Чтоб помнил мир, пока он есть, пока он будет,
Почём та боль тягуче-ноющая в людях:
Солёный дождь и мяса жаренного дух.

Потом был день и сотни дней таких, как этот,
И мая гром, и дождь живительный, и лето,
И лист златой на дол, и пение скворца,

Но только март тот сорок третьего и дети,
Тому вся жизнь, что после Пламени, свидетель-
С тобой, о, Женщина, остались до конца!

                5

С тобой, о, Женщина, остались до конца
Глубокий снег и бледно-сумеречный вечер,
Что в нужный час твои беспомощные плечи,
Закрыл собой от смертоносного свинца.

Стреляли вслед тебе и чтоб наверняка,
Со всех стволов, прицельно так, гремучим жалом,
Поверх голов и по ногам, но ты бежала,
По дубняку и серебристым ивнякам.

Навстречу тьме без лицемерия и фальши,
Минуя свет, от тьмы коричневой подальше,
Как смерть, страшно оно, то лютое зверьё,

В златую осень с лопухом и лебедою,
Умыться чтобы родниковою водою,
Туда, где Сад Вишнёвый Прошлого её.

                6

Туда, где Сад Вишнёвый Прошлого её
Бреду и я, её виконт достопочтенный,
И как она дождём, главой седой о стену,
Забыл коль, вспомнить чтоб - испытанный приём.

Живу я здесь, где предрассветная заря,
А вслед за ней сто тысяч солнц до кромки бора,
Хоть с длани пей – настой целительный кагора,
Лишь только ей одной, златой, благодаря.

А так бы ввысь, цепляясь за душу руками,
За журавлём, что ныне тих, за облаками,
Крича, что жив ещё пока и что дышу,

Но не к Нему, ещё не времечко наверно,
Ведь там внизу так мерзопакостно от скверны,
А чтобы стать её губителем -  к Ковшу.

                7

Лечу, чтоб стать совсем невидимым, к Ковшу,
Сквозь всплески звёзд гипотетических вселенных,
Чья кровь бурлит в моих безумствующих венах,
К тому, в утробе что лишь только, малышу.

Не знать, чтоб то, в утробе ведь так ярок свет,
А волн шумы и бормотания прелестны,
И там совсем, скажу я вам всерьёз, не тесно!..
Случится что чрез год-второй иль сотни лет.

Ни той войны, ни криков тех в избе горящей,
Ни снежных бурь среди весны, ни дымной чащи,
Ни лёта пуль, он звучен так в ночной тиши!..

И важно что, простит мне матушка родная,
Уверен в том без всяких домыслов, я знаю:
Ни боли той, что там внутри моей души.

                8

Ни боли той, что там внутри души моей,
Ни рваных ран от зубьев Времени на теле,
Лишь на висках, и так седых, снега-метели,
Чем ближе Хлад, тем всё пушистей и белей.

А тропка в ночь, по коей я бежал тогда,
Но тот ещё, кто в планах лишь бегущих рядом,
Уж и тесна, как грот, и узкая для чада,
Хоть, как и то, она болезненно худа.

Повсюду там, где в росах путались бурьяны,
Упал уж лист златой да розово-багряный,
Не проберёшься, не спугнув окрестный лес,

А потому, по тропке той ретроспективной,
Брожу я лишь во снах своих чудных да дивных,
Со Словом к Прошлому тому наперевес.

                9

Со Словом к Прошлому тому наперевес,
Слагая Будущему траурные оды,
Лечу я облаком сиреневым в те годы,
Где не единожды и умер, и воскрес.
 
Где Время мигом по Беспамятству, как плеть,
Иль холод жгучий смертоносного кинжала
По спинам тощим Бессознательности жалом,
Вот знать бы точно мне, смогу ли долететь!

Чтоб поклониться в пояс им, святым и славным,
Иначе, грош цена моим стихам забавным,
Здесь так, поверьте, с давних пор заведено,

Коль к ним ты сам, как есть, с абсурдом и со вздором,
Иль хуже что, проявишь свой капризный норов,
Осядут илом вулканическим на дно.

                10

Осядут илом вулканическим на дно
Иных пространств, в веках иных, с иною целью,
И дум моих, когда-нибудь, хмельные зелья,
И некий пращур мой их примет за вино.

И пригубив лишь хмель тот истовый слегка
В каком-нибудь спирально-звёздном ресторане,
Узрит в нём смысл моих сейчас существований,
И уж конечно не осудит старика.

За все его и благодати, и пороки,
За пламень явственный, и выцветшие строки,
За квёлых барышень и томных сеньорит,

Всё это было, как не быть!.. на то и розы,
Чтоб их в постель, согрев дыханием, с мороза,
А лишь нахмурившись, немного пожурит.

                11

Мой век слегка меня лишь только пожурит
За то, что с ним то врозь всё чаще, то не в ногу,
Коль я о нём ему, в ответ он мне о многом,
Да не единожды, да вслед, да повторит.

О лицемерии - оно сейчас в ходу,
О лжи и подлости, что ныне стали модой,
О сходе в сущее безумие народов,
И о беспамятстве, к великому стыду.

Причастен я ли ко всему, что на планете,
Шагая сбоку, мой жестокий век подметил?..
Скорее – да, чем отрицательный ответ,

Поскольку памятью о выгоревших вязах,
Я крепко-накрепко с прапрадедами связан,
Да и на трусость у меня иммунитет.

                12

Он, этот к страху за себя иммунитет,
Как и любовь к избушке той родной у става,
На бреге чьём душисты так весною травы-
От тех, кого со мной давно уж рядом нет.

Одни – далече, где-то там, за марью лет,
Другие, сквасив лица, личики и лики,
Уже не свет  бросают вслед - а только блики,
И то, узрят твой коли серый силуэт.

А нет, пройдут тихонько так и не заметят,
Как жёлтый лист, слетел что вниз, осенний ветер,
Иль хилый плот весною бурная река,
 
Знать, из меня, чего скрывать!.. плохой инвестор,
Коль и для них, с кем хлебы ел, пустое место-
Ни тут привет тебе, ни здравствуй, ни пока.

                13

Ни тут привет тебе, ни здравствуй, ни пока,
А ведь всего лишь час тому пред властным мэтром,
Огнём очей впиваясь в плоть, стелились ветром,
И, словно скарб какой, носили на руках.

Прошло всё вмиг, почило только торжество,
Нет, не добра, оно, добро, беззубо – власти,
Из сладких слов о мэтре том исчезли сласти,
И вот уж ноль пустой былое божество.

Бывает так! Вернее, так всегда бывает-
Карман с дырой, любовь тотчас же остывает,
Она, коль в долг, да без приданого – слаба,

Уйдёт туда, где шелестение бумажек
Всю гамму чувств неодолимых будоражит,
И ничего тут не поделаешь – судьба!..

                14

И ничего тут не поделаешь – судьба!..
Родись бы я на треть столетия позднее,
На тропках Вечности не встретился бы с нею,
И не делил бы Скорби надвое хлеба.

Да и на Крест бы Он взошёл, коль верить псам,
Кто славит век Его своей беззвучной лирой,
Не здесь, где я бы мог бы быть, не в этом мире,
А в том, что Он, поверив в нас, разрушил сам.

Народец подленький пошёл, каиноглазый,
Получит всё, о доброте забудет сразу,
В ответ лишь царственно-презрительный кивок,

Как жёлтый лист, слетевший вниз, с былою негой,
Покров во двор, а он уже под белым снегом-
Как будто сроду-то и не было его!..

                15

Сердца стонали и кричали в тесноте
Всех тех, кого ты, Мать, на свет рожала в муках
Из капель двух, из двух стихий: Струны и Звука,
Для ратных дел и плотски-сладостных утех.

Но души в огнь, сгорели чтоб наверняка-
Одной толпой, одним большим ревущим хором,
Ведь жгло зверьё маниакальное из бора,
Под швабский гимн и ритм безумный гопака.

Я выжил там, теперь я здесь, теперь я главный
Хранитель тех, кого уж нет, и дел их славных,
В себя вобрал я их сердец хрустальный свет,

А что до вас, чума коричневая века,
То нужен вам палач с секирою, не лекарь,
Такой за пламень тот, мой вежливый ответ.