Созерцающий поэт

Мы, созерцающие поэты, уверены в том,
Что все, сущее на земле и на небе, может быть узрено
Или услышано нами и что все ждет
От нас изображения и истолкования... Все,
Даже самое нежное,
Лишенное чувственного образа; беззвучное, незримое и сокровенное...
Мы не знаем сами, почему мы
В этом уверены, как это нам удается и что мы
Делаем для этого.
Никакая преднамеренность тут не поможет. И никакого «метода»
Мы указать не умеем. Нельзя же назвать «методом» –
Наше самозабвенное мечтание, наше созерцающее «погружение»,
Наше сосредоточенное «отсутствие» и забвение
Окружающей жизни. Мы не хуже других
Знаем, что мечта есть мечта, что сновидение есть сновидение, что фантазия
Может разойтись
С действительностью и что поэт – плохой свидетель
В делах повседневности:
Уж очень часто он, по слову мудрого Гераклита, «присутствуя,
"Отсутствует»...
«Мечта»... «Сновидение»... «Фантазия»...
Но разве все это так бессильно и ничтожно?
Разве созерцающий мечтатель и вправду не более чем «сочинитель»,
Как говорили в эпоху Гоголя?
Неужели его созерцания так-таки ничего и не стоят? А может быть –
Наоборот? Может быть,
Именно созерцающий поэт, этот мечтающий сновидец –
И есть ясновидец
И мастер в делах истинного бытия?
Я разумею, конечно, не ночные сны нашей повседневности, где всегда
Видишь только себя самого во всевозможных чужих обличиях, сам на себя Удивляешься, возмущаешься и сам себя
Соблазняешь всевозможными страстями...
Нет, я имею в виду видения созерцающего поэта. А это совсем иное.
Мы все могли бы согласиться в том,
Что сущность мироздания, его таинственная «самосуть», или, как говорят,
«Мировая душа» –
Остается сокровенною
И не открывается людям легко, быстро или, тем более, исчерпывающе.
Мы, поэты-мечтатели,
Решительно не знаем,
Как другие люди узнают о ней хоть что-нибудь; очень возможно, что они
И в самом деле ничего о ней не знают; иногда они
И сами открыто признаются в этом. Что же касается нас, то мы
Склонны допустить, что мир
Погружен в некий таинственный «сон»: он ушел в себя,
Погрузился в свою собственную глубину и скрыл
Свою настоящую сущность от посторонних взглядов; а мы...
Мы следуем за ним,
Мы пытаемся настигнуть его
На его собственных путях и воспринять живую самосуть его.
Когда поэт предается творчеству, то он уже не «спит».
Но чтобы пстигнуть
Ушедшую от него тайну мира,
Он вослед за нею тоже как бы «засыпает».
В нем засыпает
Его трезвое и беспомощное дневное сознание,
С его близоруким восприятием
И с его, по-видимому, столь «умными» рассудочными мыслями.
Этот Ограниченный, подслеповатый «субъект» погружается
В дрему, растворяется
В некой душевной сумеречности и «исключается» как орган познания.
Этим он освобождает место новому,
С виду «сонному»,
На самом же деле вдохновенному
И проникновенному
Духовному созерцанию.
Тогда в душе просыпаются
Иные, окрыленные силы и перед нею раскрываются иные пространства.
Словно разверзаются пол и потолок; они как бы свертываются и исчезают.
Как во время ветра, дующего с гор, воздух становится прозрачным,
Далекое кажется близким,
Незримое становится зримым и глаз начинает видеть
Первозданную красоту и глубину; так и поэт видит
Звезды при полном дневном свете, как если бы он смотрел из глубокого
Колодца; он слышит в ночном мраке таинственные голоса мира
И касается сокровенных сил его самосути,
Вдохновенный поэт внемлет, по слову Пушкина,
«Неба содроганье, и горний ангелов полет,
И гад морских подводных ход,
И дольней лозы прозябанье»32...
Он вступает в иной мир,
Или, может быть, новый мир вступает в него и овладевает им.
Он пребывает в этом мире,
Он непосредственно приобщается ему, созерцает Его,
Слышит его,
Живет его таинственным естеством.
Он теряет
Себя в ткани этого мира,
В сокровенной и существенной, -первозданной стихии бытия.
Он «засыпает»
И «спит» вместе с миром
И видит его «сновидения»:
Он созерцает его творчески-движущую,
Священную Идею – Божию Идею мироздания.
Он живет в мировой душе, владеющей всеми вещами и тварями,
И приобщается
К ее творческому действию... Если посмотреть на дело извне
И выразить его на обыденно-трезвом языке –
То это «сон наяву», «поэтическое мечтание»,
«Полет фантазии»,
А может быть, даже «бессмыслица»...
Но в действительности
Это не сон, а «пробуждение»: поэт просыпается
Для внутреннейшего и реальнейшего в жизни, ему открывается
Живая самосуть бытия...
И то, что он «слышит» и «видит»,
Есть нечто совсем иное по сравнению с тем, -что нам несут обычные
Чувственные восприятия. Солнце поет ему
Величественный гимн; звезды несут ему
Знамения и пророчества; он видит, как молятся горы; он слышит, о чем
Мечтает ручей; море зовет его
И обещает ему живую бесконечность; тихий, чистый снег несет
Ему дивное утешение.
Вся вселенная
Полна дремлющей любви
И молчаливого пения. Цветы
Таят свои помыслы и настроения. Птицы знают
О многом неведомом и могут предсказывать.
Гордые замыслы зреют в деревьях и потоках. И никто
Не поверит поэту, если он попытается рассказать о том,
Что ему принес ветер...
Пока поэт тонет в этом сновидящем бодрствовании, он
Не может «творить», «сочинять» или создавать новые образы и формы.
Но это состояние не может и не должно слишком долго
Продолжаться; иначе поэт может не вернуться больше
В жизнь... Оно прекращается и исчезает;
И он вновь возвращается
К повседневной обстановке. Он возвращается
Обычно слегка «ошалевшим», утомленным и беспомощным,
Но обогащенным и счастливым. Он приносит с собой целый заряд,
Сокровище, которое он никогда не сможет исчерпать
Описанием и оформлением. А сколько он, может быть, еще растеривает
«По дороге», забывает, не находит..
И потому-то, что ему удается сберечь и принести, кажется ему самому
Не то оскудевшим,
Не то поредевшим,
Не то искаженным... Иногда у него бывает такое ощущение, как в сказке,
Где царевич, только что изнемогавший от богатства,
Видит перед собою одни черепки и пытается их зачем-то подсчитать...
И все-таки, все-таки – он приобщился сокровенному естеству мира
И воспринял его священную самосуть. И вот все собранное и сбереженное
Желает найти себе верное выражение, глубокое истолкование,
Прекрасное обличие, художественную форму...
Лучше не спрашивать нас, как мы находим это истолкование и эту форму...
У кого хватит силы, чтобы выговорить Божии
Идеи?
Кто найдет для них верные
И точные выражения?
В смиренной беспомощности помышляет
Об этом поэт; им то и дело овладевает сознание
Бессилия и робкая растерянность. И только сила внутреннего заряда,
Только вдохновенное восстание самих сбереженных богатств заставляет
Его приступить к делу.
Один выражает узренное в звуках и пении.
Другой рисует. Третий
Ищет художественно точных слов. Иные лепят
Или строят; иные пытаются найти
Верные телодвижения в танце. Но все, что они
Создают, – эти созерцающие поэты, – все идет не от них самих,
А через них.
Все создания их больше их самих;
Ибо они сами служат лишь
Орудием, лишь
Голосом для таинственной самосути мира. А у того,
Кто верно слышит их пение, трепещет сердце
И радуется дух; и постепенно слагается новое чувство, новая уверенность
В том,
Что он прикоснулся к иному миру:
«Нет, это не поэтический вымысел поэта. Это древне, как мир...
И в то же время – ново и юно, как сегодняшний день...
То, что я воспринял, было существенно, как хлеб жизни, и драгоценно, как Откровение.
Я коснулся сокровенной
Правды мира
И был счастлив»...
А те, кому не дано
Услышать голос созерцающего поэта, те пожимают плечом
И отходят; им это «не нравится», они обзывают нас
«Выдумщиками» и «фантазерами» и корят нас
За самоуверенность и притязательность...
Тогда мы смущаемся, и смолкаем,
И сконфуженно уходим в наш угол; потому что мы
Ничего не умеем «доказать», мы
Можем только «показывать», а поднимать спор о видениях
Потустороннего мира – непозволительно и неприлично...

Подсобн. лит-ра И.Ильин "Поющее сердце"