Гекатонхейр

Квадрига тронулась февральскою тоской.
Я собирал оливы в порту, словно сейчас сентябрь,
И выбирал из двух зол:
Покончить с собой, или все же закончить книгу.
Мне было тесно в собственном теле
И хотелось осадочно в море,
Уплыть на самый далёкий остров
И зарыться в песке от солнца,
Есть крабов и пить моллюсков,
Палкой выводить на воде
Знаки и руны, и говорить о себе
В третьем лице и женском роде.
Павсаний! Из меня бы вышла отличная ****ь,
Или приличная дура для очередного Зевса!
Я был бы исправной женой
И обрёл бы своё верное место
Возле мужчины, нет, даже нескольких.
Так интересней им рушить жизни. О, Аристофан!
Я романтик! и в твоей комедии, кстати,
Я выведен примерзко – я подлец!
Как жалко, что в жизни я обыкновенный
И несчастный делец, зарабатывающий на горе.
Ох, мой запал не поместился бы и в Антигоне
Или даже в Минерве!
А ты знаешь, какие они шалавы.
Я был бы прекрасной женщиной
На каком-нибудь острове чужестранном и неизвестном.
Я жил бы прелестно и умер с честью,
Отсасывая фиванцу за ломоть хлеба!
Чудная жизнь! Где мой остров и где карета?
Эвдемония – это
Отсутствие. Но давай продолжим:
Меня ищет наш скромный бог по фамилии Македонский.
Мне не сбежать и не скрыться
От его замечательных убийц.
А кровопийцы мне милей любого вора,
Каким являюсь сам, каким был мой отец.
Я лежу на песке и считаю на склоне овец,
Прыгающих со скал. Словно в той сказке про свиней.
Меня ненавидят боги
Всей недальновидностью своих земных страстей.
Ведь это мы придумали всех их.
Да, Протагор?
Да, Демокрит.
Но это я отвлекся от истории!
Впиши меня в нее, Аристофан!
Моё имя Павсаний.
Моё второе имя Марк
Аврелий. А может, и Лука.
Я автор чужих воспоминаний,
Как случайная рука в твоём кармане,
Зачерпнувшая лишнюю драхму.
Кто-то сегодня поест от пуза
И будет смотреть, как на космос шипят медузы
В солнцезащитных очках.
И рябь успокоит море.
И жизнь промелькнет кометой.
Выхода нет. Это
Словно пауза в разговоре,
Взявшаяся ниоткуда,
Ушедшая в никуда.
Сочиню-ка я байку для
Очередного бунта!
Я танцующая звезда на трупах.
Мне нужно закончить мираж стиха,
Которого я не придумал.
Я вижу Багдад под утро,
Верблюдов, клинки и копья.
Я вижу смятение времени. Я вижу щиты и хлопья
Снега. Я вижу заводы льда.
Я вижу всех, но только
Не могу опознать себя
В отражении с тысячей лиц,
В мозолях на ста ладонях.
Кто это, если не я?
Я не знаю. Нет. Я не помню.
Имя вроде было на О...
А как дальше рассудит история.
Это то, что, в конце концов,
Ставятся под запятою
Или под точкой, если укажет лихо
На существование ошибки быть
Индивидом. Я говорю с Ибрагимом,
Прикидывающимся Христом.
– Куда ты идёшь?
– К великому.
– Возвращайся тем же путем.
И передай Павсанию!
Что мне от него совсем ничего не надо.
Я теперь старушка, торгующая в Багдаде
Переспелым вином, похожим
На смерть. Я стучу зубами –
Мелодию одноцвета.
Кто написал картину с черепами?
Наверное, тот, кто убил поэта
Марата, или стрелял в Архипа,
Кто единственный не
Пожалел Ипполита в том бесчестном бою.
Я люблю свою родину (прим. – поменять на "страну")
Чтоб дубиной по голове не пришибли.
Это был не я! Это была ошибка!
Не трогайте, не тащите на суд судьбы!
Я знаю меру вещам и цену своей страны!
Она стоит ничтожные деньги!
На которые и не поскитаться.
Я прожил жизнь паяца, ради стихов и пьянства,
А стал все равно учёным и самым гордым мужем.
Моя жена ****ь! И у нее шикарная задница.
Жаль, что мне только двадцать,
А не четыреста пятьдесят.
И это тоже загадка.
Подумайте как-нибудь, кто мастак,
А кто гангстер в этом
Самоуничтожающемся тексте.
Он полон стыда – иронии (прим. – болезни),
Поклонения диким сферам,
Описанным лишь в одной пьесе
Давно позабытого автора.
Там есть строчка, выделенная курсивом:
// Поют Марсельезу //
И она вдохновила меня на книгу,
Заставив разрыдаться безутешно.
Я выношу свое тело к берегу,
Не дописав письма.
Передо мной квадрига,
За которой беленький
Конь – по имени Среда!
А, помнится, звали его ...
...
Но перейдем к прощанию,
То есть к умозаключению,
Я бы сказал к отчаянию,
Потом бы добавил к течению,
Перечеркнул, исправил бы,
И дописал "К поэзии".
О как же все это, все это
Мне до одури интересно, что хочется ныть ребенком.
Поставь эту книгу на полку
И задумайся о собственном кресле.
Кто виноват, что ты
Не оставляешь тени?
А она, поверь, весит больше,
Чем любая затея и даже смерть!
Я пришел посмотреть...
Не помню, как дальше. Впрочем.
Это уже подстрочник
Или плохая прослушка.
Мне душно и нужен нохчий.
Я выхожу на берег
И проклинаю свой стиль,
Пригодный для изуверства
И вряд-ли, ну, правда, искусства.
Это судьба землемера –
Ворошить прошлое, рыть дороги.
Ха-ха-кар!
Я смеюсь. Это мой
Поэтический принцип, друзья.
О, прошу! перед смертью...
Передайте коринфским гетерам –
Пускай пошире раздвигают ноги,
Даже через нельзя.