Инаугурация

Гай Цезарь, мужчина, поживший изрядно, во тьме не гнушавшийся лучиком света, выходит к сенату завитый, нарядный, мочою отстирана тога при этом. И так до него выходили квириты, чья честь доросла до хулы и ругательств. Лишь он, белоснежный, румяный, завитый правления груз принял без обязательств. Отменно латынь изучив в выраженьях и даже солдатского слога изведав, он мылил словесно противникам шеи, постройтесь к причастью изиды, венеды! Под крепкой пятой озабочены галлы, друиды за деревом прячутся робко. И даже детишки суровой Вальгаллы от Кесаря просят избавить до гроба! Чего ещё надо квиритам безвредным, пируй себе тихо да в термах петушься. Нет, надо препятствовать гражданам бедным, для их демократии, мать её тужься! И вот среди этих поклонников смога, чья белая ряса доходит до пяток, нашёлся один. кто предателем смог-бы проникнуть в жилища любых демократок. Он Кесарю втёрся в доверие быстро, на кухне его возлежал полупьяный, как будто вчера был назначен министром, довольный и пагубный булькал кальяном. По дому шатался он снова и снова, (под тогой сверкал окоём ледобура). Он даже у Кесаря денег немного решил подзанять, чтоб не выглядеть дурой. А Кесарь одалживал много, не жался. Расписок не брал,о процентах ни звука. Он думал, что дружба есть к бедному жалость и тот, кто живёт на проценты тот сука. По имени Брут, но не внешность брутальной была у сего предводителя стаи. Возможно, что грешной дырою ан...ой он страстно повенчан был с Кесарем тайно. А может, любил демократию в смысле, что можно над плебсом сиять и глумиться. Короче. не знаю, туманные мысли могли в голове его блеклой томиться. А может и зависть, как вредная штука, покоя ему не давала и многим... Мол, Кесарю в детстве волшебная щука с желаньями всякими кланялась в ноги. Какими бы не были домыслы Брута, а действия эти нам точно известны: явился в Сенат, упакованный в брутто, с кинжалом которому в поножах тесно. Приветствовал Кесаря бурно в Сенате, и только отвлёкся муж знатный на это, как с возгласом хриплым: Все Гая пинайте!- Кинжалом пронзил плоть Великого мэтра. О, гнусный зачинщик, предатель и ворог, что прятался долго за слабой усмешкой, тебя всё равно ведь схватили за ворот и хлынувшей кровью закончилась слежка. Кричал ты, что верен свободе и слову, что гнусных сатрапов терпеть невозможно. Враньё для несчастных рабов безголовых, идеей увлёкшихся мудрой, но ложной. Правителя честного вам не исправить, чтоб самые наглые правили миром. Он Кесарь, а Кесарь находится вправе, ведь Кесарь мужчина, помазанный мирром. Был Кесарь бы жив, заявил окаянным: Хотел я законом народы облегчить, чтоб был гражданин добрым, сытым и пьяным,и так продолжалось бы очень далече. Но вы, под нажимом кругов либеральных, меня захлебнули священною кровью. Народа любимого взгляды печальны, квириты, понурясь, бредут к изголовью. И плачут от скорби потомки Энея, в ближайшее время им нет облегченья, в порезах у мёртвого Кесаря шея и в области паха горит рассеченье!