Названия нет

Я снова замер, стоя у окна,
в печальном растворяясь отрешеньи.
А за окном святая вышина
зовет на бессловесное моленье.
Молчу, молюсь. О чём, не знаю сам.
Пустил я мысли плыть за облаками.
И, вольные, поднявшись к небесам,
тихонько возвращаются стихами.
•
Раскинул руки щедрый горизонт.
Как для объятий. Или для распятья?
А впрочем, суть одна, один резон:
любоеь. Она по всем счетам оплатит.
Объятия и крест — всё от неё.
Христу об этом лучше всех известно.
Он в мир наш сердце выплеснул Своё,
когда тому на Небе стало тесно.
...Как будто приходил Он и ко мне.
Вчера ещё, творя Свою дорогу.
Зашёл на огонек в моем окне.
А я Ему невыплакал так много!
И вот стою и снова жду Его.
Зову глазами, грустно-виноватый.
А за окном вершится торжество
Его любви, до сей поры распятой.
Ложится утром и на пыль роса.
И я в таком слиянъи вижу ясно,
что грешная земля и Небеса
любовью скреплены крестообразно.
И потому печаль моя светла.
Стою, объят молитвенным молчаньем.
«РаспялиI» — холодеет гладь стекла.
Но верю: вновь Он и ко мне заглянет.
Верней, придет. Мечтаю, что навек.
Придет, разгонит мрак, а свет умножит.
Гляжу в окно. Какой-то человек
по тропке приближается. А может?..
•
Да нет, не Он. и, стало быть, стихом
не о прохожем этом говорю я.
Он незнаком мне даже, незнаком.
Идёт он мимо, в сторону другую.
Другая сторона. А где она?
Наверно, за границею молчанья,
за кромкою молитвы у окна.
И значит, там, где только окончанье.
А за окном — начало без конца,
тревог родник и радостей источник.
И в сердце, будто девять грамм свинца,
беру весь мир, всю меру многоточий,
и незнакомца, и его следы,
и воробьев, и ветер тополиный...
И длятся многоточные черты
неоскудимым перекрестьем линий.
•
Идёт черта неясности, идёт
по венам, словно шорох по аллее.
Мое моленье Бог один поймёт.
Я даже сам его не разумею.
Словами обозначить не могу,
назвать я не умею ощущенья.
На дальнем затерялся берегу,
совсем в иное перешел значенье,
исчез в тиши, меня как будто нет,
а есть лишь этот сон необычайный,
в котором открывает Божий свет
для внутреннего взора двери тайны.
Я чувствую и всё, и ноль пустой.
В окне печаль Вселенной уместилась,
и одного листочка теплотой
она во мне от холода укрылась.
У ходит в запредельность эта нить.
Молчу, грущу, о чём-то о незримом.
О чём — не передать, не объяснить.
Такое для ума непостижимо.
•
Чего хочу сказать? Да ничего.
Я просто прислонился к заоконью.
А за окном вершится волшебство,
которое мы видим в сером тоне.
Да и по обе стороны стекла
прекрасное — под пеленою буден.
Но для того-то сказка и пришла,
чтоб не тускнели, не тускнели люди.
Деревья на дворе шумят листвой,
в квартире тикает будильник старый.
Зачем? Чтоб слушать голос их живой
и замирать в молчаньи благодарном.
Когда заря, алеют облака,
как паруса у Александра Грина.
И вновь полна любви моя строка,
любви, такой желанно-беспричинной!
Она лучится маяком в груди,
горит необычайной, чудной болью.
И к той, что рядом, не устав идти,
пишу, пишу с неё портрет Ассоли.
Под абажуром я ищу зарю.
И, обретя, опять её теряю.
И вслед плывущим облакам смотрю,
и алый цвет в объятья принимаю.
•
О чём я? Да не знаю. О себе?
Но как рассказ мой неконкретен, путан!
А впрочем, именно в своей судьбе
труднее разобраться почему-то.
Сложна, темна. В ней правда не видна.
Ну а душа тем паче вроде дыма.
Как этой запредельности волна,
для логики она неуловима.
С другими проще. А с собой беда!
Душа то на крутой скале, то в яме.
Замутнена прозрачная слюда
распутьями, туманами, дождями.
Я сам себе и карлик, и герой,
и мёд, и желчь, и брат, и иностранец.
И толпы чувств пускаются порой
в какой-то странный и недужный танец.
А тут затих, затих я у окна.
И сам себя не вижу и не слышу.
А за окном святая вышина,
мне кажется, всё выше, выше, выше...
•
А за окном — начало без конца,
тревог и благодарности источник.
И в сердце, будто девять грамм свинца,
беру любовь — основу многоточий.
Не зрением, не слухом, а душой
я внемлю ей, любви, кругом разлитой.
И никакой не отделить межой
меня от искренней моей молитвы.
Любовь, творя ежеминутный суд,
нас милует своей благою властью.
И тысячи кузнечиков куют
по всей земле подковы нам на счастье.
Спасибо, Боже! Подбираю их.
Они меня одаривают светом.
И светлой грустью отвечает стих,
которому в душе названья нету.
И грусть, и счастье — суть у них одна:
ниспосланность и неисповедимость.
Стою я, замирая, у окна.
А за окном — любви необходимость.
А за окном тропа Христа идёт,
конечно, и ко мне — я верю свято.
А за окном синеет небосвод,
и облака плывут, плывут куда-то,
чего-то шепчет лиственная тишь,
дрожит печаль мелодией без темы.
И в недрах этих (как — не объяснишь)
вершится ни-о-чём-ная поэма...
•
Куда в ней речь веду — что за беда.
Да и не я веду. То сердце бьется.
Тук-тук, тик-так. И времени вода
со щёк стекает в памяти колодцы.
Поведать не стремлюсь я ни о чём.
Гляжу в окно на птиц и на деревья.
И Ангел мой вздыхает над плечом,
и грустное молчанье душу греет...