Нескладный поэт
служил господами в полусогнутой позе,
громоздкие мысли выкидывал в быль,
иначе бы умер от тяжести грозной.
В плену неразумия часто бывал,
ругая торговок и своды законов,
разлуки сносил, на обиды молчал,
не требовал в холод еды и попоны.
Жил в скованном мире, в чужой густоте,
в плену у страны, у семьи и работы,
как в эмбриональной, сырой тесноте,
храня независимость, душу и ноты.
Любовь его первая, словно огонь,
давала ему непомерные силы.
Лишь ими держался в потоке погонь,
в колодце печали и ходе насилий.
Слыл нерасточительным, скучным совсем
и не осчастливленным жидкой судьбою,
и критиком судеб, себя и систем,
большим книгочеем, противником боя.
Шагал, как какой-то мудрец, Гулливер!
Глаза были парой виниловых дисков,
советских пластинок с кружочками мер.
А сердце не ведало чуда и риска.
Он был пышноумным, как дуб вековой,
почти неулыбчивым, честным и милым.
Лет 10 просил Бога выдать покой.
И смерть от усталости освободила...
Свидетельство о публикации №124042906747