Лена

               
               


                Лена.
                (новелла)



               
                - В красоте так много печали, - сказал
                ему как-то отец. - Когда ты поймёшь               
                это, знай, сын, что с этого момента               
                ты больше не ребёнок.
                (Э. Ластбадер «Цзян»)


                Пролог.

Некоторое время назад мне случилось гостить в загородном коттедже, у одного моего старого знакомого, с которым нас, кроме прочего, роднило одно немаловажное обстоятельство: мы оба, перешагнув сорокалетний рубеж, ни разу не были женаты. Понятное дело, такое положение вещей, никак не устраивало наше ближайшее окружение. И если уж я, сирота, не знал не достатка в разного рода доброхотах, желающих во что бы то ни стало пристроить меня, неприкаянного, к женской юбке (как выразился один из них), то каково было моему приятелю, коренному жителю этих мест, у которого одних родственников собиралось в доме в дни праздников десятка три, не говоря уже о друзьях и одноклассниках.
  Под вечер, мой приятель затопил камин, и мы, разлив, по чашкам крепкий чай, усевшись в кресла, разговорились. Наша беседа начавшись на вершинах уральских гор, по которым мне случалось некогда путешествовать, и по петляв по нашим судьбам, мало по малу сошла на тему женитьбы. Мой приятель долго сетовал, на то, что его родные, и в особенности мать с отцом не дают ему прохода, и время от времени подводят к нему множество женщин, с которыми он, по их глубокому убеждению, «ну непременно будет счастлив».
 -Устаёшь, знаете ли от этого,-заключил он и замолчав, устремил взгляд в камин, где яркие языки пламени страстно облизывали сухие берёзовые поленья, которые то и дело выбрасывали яркие снопы искр. Какое-то время мы сидели молча.
-Послушайте Виктор, - нарушил внезапно тишину мой приятель, - а почему вы семью не создали? Вы меня извините, но ведь как ни крути, а пресловутый стакан, который некому будет поднести не такая уж несбыточная перспектива. Просто всем нам кажется, что молодость будет длиться вечно, что всё в этой жизни зависит только от нас, и каждый ведёт свой корабль к далёким берегам сам. Всё нам под силу, но только до определённого момента. Когда-нибудь и нам с вами придётся позвать на помощь, и тогда окажется, что самое главное в жизни, это чтобы на твой призыв о помощи кто-нибудь ответил. Неужели вам ни разу на жизненном пути не встретилась женщина, ради которой вы были бы готовы пожертвовать своей свободой? 
   Признаться, в тот вечер, я, разомлевший в уютной обстановке, настроен был скорее слушать, нежели говорить, и потому ответил ему каким-то расхожим штампом, настолько банальным, что моя память даже не удосужилась его запечатлеть.
   Но прошло время, а вопрос, заданный мне в тот вечер моим приятелем, не давал мне покоя. «И в самом деле,- думал я,- а была ли в моей жизни настоящая, сильная любовь, или же судьба обошла меня по этой части.
  Окидывая мысленным взором ближайшие годы, воспоминания о которых ещё не поблекли в памяти, я приходил, увы, к неутешительным выводам. Нет, ничего похожего на любовь, в то время у меня не было.  Но едва я прикоснулся в воспоминаниях к дням моей, давно минувшей юности, как тут - же перед моим мысленным взором встало её дорогое моему сердцу, лицо.  Да читатель, много лет назад случилось так, что женщина царила в моём сердце.
               
               


                Глава первая.

Увидев её впервые, я сразу понял, что эта девушка сыграет в моей судьбе какую-то особую роль. Если ты спросишь меня читатель, по каким признакам я это понял, то, пожалуй, я скажу, что затрудняюсь с ответом. После, я и сам задавался не раз этим вопросом, но так и не смог найти никаких объяснений, кроме пошлых сентенций, взятых к тому же мною из прочитанных некогда книг. Они, подкупавшие некогда стройностью и законченностью, (как мне тогда казалось) и потому воспринятые мною, тогда совсем незрелым юнцом, как незыблемые максимы, теперь кажутся мне громоздкими и нелепыми, и потому совершенно неспособными объяснить тот, почти эфемерный феномен, который в наших тяжёлых и нелепых словарях обозначен словом «Любовь». Впрочем, если задуматься основательней, есть ли кто-нибудь, кто может дать исчерпывающий ответ на вопрос за что вообще мужчина любит женщину, или женщина любит мужчину? А то что я её любил, было для меня несомненно.
Мне тогда едва исполнилось шестнадцать лет, я заканчивал второй курс училища, и мы с соседями по студенческому общежитию решили отметить небольшой пирушкой, какую-то, уже стёртую временем из памяти, дату. Думаю, каждый, кому приходилось жить в студенческом общежитии, знает, как происходят подобные мероприятия. Собрав наскоро стол из привезённых из дома нехитрых припасов, и купив в складчину несколько бутылок недорогой водки, мы выпивали, весело перекидываясь шутками. Старенькая, рассохшаяся гитара, с треснутой декой, пережившая не одно поколение студентов, в который раз сделала меня центром внимания.
   Когда застолье было в самом разгаре, в комнату вошла Юля, студентка, учившаяся курсом ниже. Надо совершенно не знать студенческую братию, чтобы предположить, что зашедшая во время возлияний в комнату красивая девушка, не будет тут-же всеми правдами и неправдами усажена за стол, а если эта девушка к тому же оказалась настолько предусмотрительной, что догадалась привести с собой свою подругу  белокурую красавицу, с большими, голубыми как озёра глазами, то, как бы сказали античные пролетарии умственного труда «Боги завидуйте смертным».
Так я впервые увидел Лену.
 

                Глава вторая.
 
Какой она была? Как мне описать её? Какими словами? Скажи я, что она была красивой, я не ошибусь и не совру, но вместе с тем слово «красивая» не вместит в себя всего того, что я хотел бы выразить, говоря о Лене.  И что вообще такое красота? Как её объяснить? Как о ней говорить, не рискуя свалиться в сточную канаву казённых и пошлых определений и затасканных штампов?  Передать красоту женщины словами почти так же невозможно, как невозможно по-настоящему проникнуться и насладиться в полную меру гармонией и законченностью симфонии, имея перед глазами лишь лист с её нотами. Впрочем, тут ты читатель наверняка упрекнёшь меня в том, что я в угоду стилю излишне сгущаю краски, ведь если бы дело обстояло так, как о том говорю я, то человечество никогда бы не выработало тех стандартов и канонов красоты, которые, кто бы что ни говорил, существуют, восхищают нас.  На это я отвечу, что возможно дело именно так и обстоит, в тех случаях, когда речь идёт о неживой красоте, той красоте, которую создал гений художника, архитектора, скульптора. Всё это конечно тоже красота, но к восприятию такой красоты, человека приучают, при этом некоторым образом травмируя его природу. 
  Совершенно иначе дело обстоит, когда пред нашим взором предстаёт некто обладающий красотой в нашем исконном, если угодно животном, представлении. В такие моменты, наше естество сметает и низвергает все эталоны и стандарты, все эти выстроенные культурой для нашей природы стены, барьеры, условности и рамки, и тогда нас неудержимо влечёт к объекту нашего вожделения нечто властное, древнее, нечто, что коренится в нас исконно, и глубинно, что протащило нас сквозь века и эпохи, чему мы не в силах противиться. В конце концов, разве не бывает так, что к одним, даже очень красивым людям мы сохраняем равнодушие, тогда как к другим, тем, кто в общем-то не подпадают под общепринятые эталоны красоты, нас неудержимо влечёт?
  Но есть такие люди, которым судьбой и природой подарена счастливая возможность находить своё отражение в зеркале красивым, и в то же время осознавать себя объектом чьего-то страстного вожделения.
 Именно к последней категории относилась и Лена. Она была одновременно и поразительно красива и вместе с тем безумно сексуальна.
   Не скрою, мне и до встречи с Леной случалось встречать подобных женщин, и всякий раз, изнемогая от желания заговорить с ними, я не обнаруживал в себе достаточно смелости для этого. И, наверное, так бы случилось и на этот раз, и Лена так и осталась бы в моей судьбе, очередной яркой искрой, едва мелькнувшей, и тут же погасшей в глубинах моей памяти, но, на мою удачу, к тому моменту, как она появилась в нашей комнате, я был уже изрядно пьян.
   Возможно алкоголь за всю историю своего существования содеял не мало зла, и приложил немало усилий к тому, чтобы этот лучший из миров стал чуть хуже, но в тот день он был моим единственным и верным союзником.
 - Ребята, это Лена, моя одноклассница, прошу любить и жаловать, -представила Юля свою подругу.
-Да нет,- помнится сказал я себе, едва взглянув на Лену, - и вовсе необязательно в неё влюбляться. С чего вы милостивые господа вообще это взяли? Она вполне нормальная, даже обычная. Но сколько я не пытался себя убедить, что она совсем не то, что мне нужно от жизни, мои гормональные процессы уже не оставили мне выхода. Я желал эту женщину, как может желать измученный жаждой путник в жаркой пустыне, воды.
 -Иди ко мне девочка моя,-услышал я внезапно свой голос. До сих пор не могу понять откуда в тот момент у меня взялось так много дерзости, чтобы произнести эти слова. Только ли алкоголь был тому виной или же вся накопленная злость от слишком уж затянувшегося, к тому времени одиночества прорвалась наружу, но так или иначе случилось, то, что случилось. И…о бессмертные боги, укройте меня!!! Спасите меня!!! Пощадите меня!!! Она, моя девочка, моя кошечка, моя нежность, моя грациозность, направилась ко мне. В те несколько шагов, которые потребовались ей на то чтобы пересечь комнату, в моей душе творилось что-то немыслимое. «Вот влип-то, - думал я с ужасом, при этом натягивая изо всех сил пренебрежительную улыбку, - и что вы, милостивый государь, собираетесь делать дальше, а?» В конце концов я решил протянуть столь удачно взятую мною дерзкую ноту насколько было возможно.
-Садись,-сказал я, похлопав себя по коленке, когда она приблизилась к нашему столу. Она повиновалась. И что по-твоему читатель произошло дальше? А вот и не угадал, в тот же день, точнее в ту же ночь, она осталась у меня.

               
                Глава третья.

В ту ночь я обладал Леной сколь неистово столь же и неумело. Наверное, её не мало должно было удивить, что такой решительный молодой человек, в постели оказался полным неумехой. Откуда было знать этому белокурому, нежному существу, что она была всего на всего третьей в моём списке женщин, с которыми мне довелось к тому времени разделить ложе, и первой, которую я, скажем так, не только возжелал плотью.
Честно говоря, на следующее утро, я, провожая её на электричку, думал, что этим наше с ней знакомство и ограничится.
   На следующих выходных, когда я готовился к уборке в своей комнате, в мою дверь постучали, каково же было моё изумление, когда, открыв дверь, я увидел Лену. Она стояла и улыбалась, глядя на меня своими огромными голубыми глазами.
  В тот день уборку мы сделали вместе.   Кстати, за время этой уборки Лена показала себя очень хорошей хозяйкой. И пусть в то время этот в общем-то очень ценный для мужчины аспект в характере близкой женщины, не имел для меня решающего значения, и в моих глазах она осталась бы столь же желанной и любимой не умей она даже заварить правильно чай, но всё же.
   Никогда бы я не поверил, что в том перманентном бардаке, который царил тогда в моей комнате, можно было разобраться. Разобрались. Точнее разобралась Лена, а я лишь покорно выполнял её распоряжения. Много позже, мне не раз и не два приходилось слышать от женщин, что они отдали предпочтение своим спутникам жизни, в том числе и по тому, что нашли их покладистыми. И пусть я по природе отнюдь не являюсь покладистым, (так по крайней мере мне самому кажется), но подозреваю, что в тот день, беспрекословно выполняя все её распоряжения, я в немалой степени заложил фундамент нашего дальнейшего общения.
    Не знаю видела ли она во мне, простом сироте, которому если что и гарантировало будущее так неопределённость и трудности, своего будущего избранника. Не знаю. Но то, что она, у которой даже среди окружающей меня молодёжи, в этом я уверен столь же твёрдо, как и в том, что однажды умру, имелось немало тайных воздыхателей, нашла интересным именно меня, было для меня с одной стороны загадкой, и вместе с тем давало мне неоспоримое право на торжество победы.
 
  После, она довольно часто оставалась ночевать у меня. Надо бы сказать, что нашим встречам весьма способствовало одно, немаловажное обстоятельство, дело в том, что в течении всего первого курса, я делил комнату с одним парнем, который какими-то неблаговидными деяниями скомпрометировал себя в глазах нашего всезнающего и вездесущего начальства и потому, когда закончились летние каникулы,  долго было не ясно позволят ли моему соседу вновь въехать в комнату. 
    Примерно недели три, пока мы были на картошке, его место было никем не занято, а когда наконец было вынесено окончательное решение, отказывающее ему в праве на место в общежитии, все студенты были уже расселены, таким образом в моём распоряжении, по крайней мере на ближайший год, оказалась вся комната.
Мы проводили вместе не мало часов, в течение которых я, остолоп эдакий, делал всё от меня зависящее, чтобы вновь остаться в одиночестве, и окажись на месте Лены другая девушка, она давно послала бы меня ко всем чертям. Я изо всех сил показывал всё своё интеллектуальное превосходство, которое (как я теперь понимаю) если и имело какое-то право на то, чтобы быть найденным обладающим хоть какой-то ценностью, то в лучшем случае в качестве векселя, который, кстати тоже ничего не стоит, пока не будет предъявлен к оплате. Сегодня мне хватает смелости признаться себе в том, что все эти неисчислимые фамилии, цитаты, коими я сыпал и к месту и ни к месту, все эти давно канувшие в лету события, и даты, все мои заумные размышления, набитые под завязку пафосом и лицемерием, всё это постыдное словоблудие, не имеющее никакого отношения к реальности, которым была к тому возрасту перегружена моя память, весь этот никчёмный хлам прошлого, который мне глупому юнцу представлялся тогда нетленными сокровищами, носителем которых стоит восторгаться и гордится всякому кому выпало счастье быть к ним допущенным, являлось по сути ни чем иным как коконом сплетённым чёрными пауками моих внутренних страхов, чтобы спрятав меня от реальности высосать не заметно всё отпущенное мне время. 
     Лену, как это ни покажется странным, не отпугнули мои мозговые штурмы, во всяком случае я не припомню, чтобы во время моих словесных излияний видел у неё хоть раз на лице скучающее выражение. Напротив, как мне после призналась Юля, Лена, когда им случалось обсуждать мои достоинства и недостатки, (у подружек это знаете ли случается) признавалась, что находит меня очень умным и интересным собеседником.



               

               

                Глава четвёртая.


    Ни тогда, ни в последствии я так и не смог с точностью установить ту черту, переступив которую, я понял, что не могу жить без этой женщины. Просто начиная с какого-то момента провожая её на станцию, и дождавшись, когда за ней закроется дверь вагона, я сразу начинал тосковать о ней. В течении недели я не мог должным образом сконцентрироваться на учёбе, ибо в моих мыслях царила только она. Проблемы начались и в общении с окружающими, по крайней мере по мнению моих друзей, я стал менее отзывчивым и общительным. Откуда же было им знать, что каждую свободную минуту я устремлялся в мыслях к ней.
Она была в моём представлении самим совершенством. Я не находил в ней ни одного изъяна, за исключением, пожалуй, только одной, пикантной детали: признаюсь, по началу меня несколько смущала та готовность, с которой она отдавалась мне, по первому моему зову. Теперь, по прошествии многих лет, я понимаю, что дело тогда было не столько в ней, живой, настоящей, искренней в своих желаниях, и настоятельной в праве воспользоваться всем, что предлагает ей её природа, сколько во мне, мнительном, испуганном и закомплексованном юноше, прячущемся не только от окружающей его жизни, но и от самого себя.
Тогда я был уверен, как может быть уверен только круглый идиот, что точно знаю, что предшествует, или лучше сказать должно предшествовать той стадии, которая в прочитанных мною романах именовалась трогательно «близостью», а должна была ей предшествовать длинная череда ухаживаний, жеманных объяснений, букетов, подвигов и прочих прелюдий. Но всё это, было не про Лену. Она была сама жизнью. Я бы даже сказал, сгущённой жизнью. Жизнью, которая стремилась прочувствовать всеми фибрами тела, каждое подаренное ей судьбой мгновение.  Её дразнящая свежесть и нежность, были для меня, как я сейчас понимаю, своего рода авансом, который судьба давала мне, чтобы посмотреть, как я распоряжусь этим, и основываясь на этом, решить, стою ли я в дальнейшем подобных одолжений. Я же, глупец эдакий, вместо того, чтобы наслаждаться выпавшим мне счастьем, тратил драгоценные мгновения на глупые сомнения. 
 


                Глава пятая.

 Я понимаю дорогой читатель, что мой рассказ не покажется тебе достаточно объёмным и честным, не упомяни я в нём о наших, хоть и не частых, но всё же порой случающихся, ссорах.
   Как-то раз, мы сидели в моей комнате с Юлей и пили чай. Между мною и Юлей никогда ничего не было кроме дружеских отношений, в тот раз я, помнится, попросил её помочь мне с чертежами, которые намеривался приложить к своей курсовой работе. Когда работа была закончена, мы решили попить чаю, и вот когда мы, сидя на кроватях, мирно беседовали, потягивая чаёк, в дверь постучали. Я, думая, что это кто-нибудь из соседей, пошёл открывать. Это была Лена. Никогда не забуду, как холодно она отнеслась к тому, что застала у меня свою подругу.
 -Я Витя ничего не пропустила,-спросила она, переводя взгляд с меня на растерявшуюся Юлю, которая тут же извинившись, испарилась оставив меня наедине с моим любимым, объятым гневом, белокурым ангелом, готовым вершить свой праведный и грозный суд. На вопрос Лены как ей отнестись к происходящему, я рассказал, про чертежи.
-Я вижу,- сказала строго Лена, кивком головы указывая на чайник и чашки с недопитым чаем. Я, сам не зная зачем, на скорую руку, сплёл какую-то более-менее правдоподобную ложь, совершенно упустив из внимания, что моей любимой ничего не стоит справиться о правдивости моего рассказа у самой Юли, просто поднявшись на следующий этаж, где жили девочки ведь, как никак, они были близкими подругами. Но то ли Лена поверила мне тогда, то ли проверив, не придала факту открывшейся глупой лжи большого внимания решив, «чего ещё взять с дурачка», так или иначе ситуация была спущена на тормозах, но в тот день я почти физически ощутил на себе прохладное дыхание её гнева. И всё же, сколь бы не были тяжки для нас обоих такие мгновения, они были бессильны помешать нашему счастью. А я без сомнения был с ней счастлив.
     Один японский писатель как-то заметил: «Рискованное это дело – рассказывать о счастье, которое не нуждается в словах». Я согласен с этим утверждением вполне, и всё же попробую рассказать о тех мгновениях сияющего счастья, которое я испытал рядом с ней.
   Ночами обессилившие от ласк, во тьме, мы, словно слепые дети, находили друг друга по пряному запаху наших измученных, влажных, тел. Рискуя быть тобою, дорогой читатель не верно понятым, я всё – же признаюсь тебе, что тогда, ещё не умея толком ни целоваться, ни ласкать женское тело, ни тем более ничего более серьёзного, я придумывал для себя те ощущения, которые, как мне тогда казалось, я должен был испытывать от близости с нею, до того момента, когда наконец обжигающий огонь оргазма, молниеносно сметал своим горячим языком все мои ухищрения,и ту  чувственную чепуху, которую мы шептали друг другу, и самодельные, вымученные вздохи, и мы не проваливались в одно неистовое и горячее «сейчас». В такие мгновения мы были более чем близки, мы были одним целым. Напоследок, я усталый и счастливый, припадал к её влажным, тёплым губам и пил её сок, словно путник, в измождении припавший к струям прохладного ручья.
    После, мы долго лежали обнявшись, наслаждаясь тишиной и набираясь сил для новых ласк. 
    Возможно, сейчас, тщась передать словами, то что чувствовал тогда, я несколько переусердствовал в описании наших любовных игр, вместо того, чтобы уделить должное внимание чувствам, и тем самым заронил в твою, читатель, душу семя сомнения, и ты, оторвавшись в этом месте от моей истории, и задумавшись, придёшь к выводу, что тогда я не столько любил её, сколько любил все те ощущения, которых я достигал при помощи её тела, и… будешь не прав, ибо только этим, меркантилизм наших отношений отнюдь не исчерпывался. Она давала мне много больше, чем просто чувственные ощущения, она давала мне новый статус.  Помнится, я где-то читал, что один старик миллиардер сказал своей молодой красивой жене, «Я люблю тебя не за то, кем ты являешься рядом со мной, а за то, кем я являюсь рядом с тобой». Наверное, и в нашем случае, этот аспект, пусть и не осознанно, но всё же играл немаловажную роль. Честно говоря, мне и сейчас трудно признаваться себе в этом, что уж говорить о том, заносчивом незрелом юнце, каким в ту пору был я?  Тогда мне казалось, что стоит ей только попросить, и я с готовностью принесу в жертву своей любви всё, и даже собственную жизнь. Но у кого, скажи читатель, у кого поднимется рука обвинить молодость в таких искренних заблуждениях? Ведь тогда, я был искренне уверен, что то, что происходит между нами, и есть та любовь, о которой писали поэты всех эпох и народов.  Та любовь, что по мимо ветра, наполняющего паруса, толкала крутобокие корабли, несущие на себе яростное воинство к стенам обречённой Трои. Та любовь, что уходя, забирала с собою само желание жить.
Я  где-то читал что изначально слово любовь означало жадность, то есть желание
 обладать объектом вожделения безраздельно. Если это правда, тогда это ещё одно подтверждение, говорящее в пользу того, что то, что чувствовал я к Лене тогда, было самой настоящей любовью. Я не хотел её делить ни с кем. Она была моей. Только моей. Я нашёл бы её среди тысяч других женщин, даже если бы судьба лишила меня глаз, я узнал бы её по запаху её кожи и волос. Так глубоко они укоренились во мне, когда я втягивал их, обнимая её. В этом я был так же твёрдо уверен, как и в том, что однажды умру. Возможно, дорогой читатель, строки, которые только что ты оставил позади, покажутся тебе излишне пафосными, но поверь, ещё никогда перо, из-под которого они вышли, не было столь честно в выражении того, что ему диктуют душа и сердце.

               
                Глава шестая.

    Кстати, я думаю, что у меня не будет другой возможности поведать о том, что, если бы не Лена, я возможно так и не открыл в себе дар поэта, точнее говоря я бы так и не осознал, что этот дар во мне ещё не умер. Дело в том, что первые свои рифмованные, наивные строки, посвящённые, как сейчас припоминаю, животным, я сложил, ещё не умея ни читать, ни писать. Мне тогда было лет пять, не больше. Но продекламировав их торжественно своей воспитательнице, я получил от неё, вопреки ожиданиям, только смех, и напутствие, выраженное в двух словах «Не умничай». Наверное, и даже скорее всего, мои первые стихи, с точки зрения настоящей поэзии представляли собой мусор, и сегодня, мои зайцы, охотящиеся за морковкой и волки, охотящиеся за зайцами, ничего кроме смеха у искушённого слушателя не найдут, но это сегодня, а тогда, мне, задорному мальчугану, они казались самым верхом совершенства. Хорошо помню, как стыдно мне было перед моими товарищами, на глазах у которых произошло моё крушение. Как бы там ни было, но именно это холодное «Не умничай», произнесённое женщиной, которой надлежало взращивать и лелеять мои лучшие качества, и стало в конце концов формулой, запечатавшей дверь темницы, в которой годами чах мой талант. Вот уж действительно, «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся». Позже, не единожды мысленно восстанавливая события того дня, я порывался крикнуть тому ошарашенному бестактностью взрослого человека, мальчику «не обращай на неё внимание, малыш. Продолжай в том же духе, и никогда больше не мечи бисер перед свиньями», но вернувшись в реальность я понимал, что того доверчивого мальчика давно уже нет, и уже никогда не будет. Отныне там, где была искренность, чёрными цветами цветёт подозрительность, а там, где должны были врасти цветы любви и доверия, растут колючки комплексов. Наверное, в ту минуту что-то надломилось в моей душе, поскольку поняв, сколько незаслуженной боли и обиды может приносить с собою творчество, и даже не столько творчество, сколько стремление им поделиться с другими, я отказался от выражения своих чувств и мыслей посредством поэзии. С того далёкого дня прошли многие годы, я выучил множество стихов наизусть, но сам не сочинил ни одного. И возможно так бы и продолжалось дальше, если бы в мою жизнь не вошла Лена.
    Это случилось однажды ночью, когда мы, уставшие от бурных ласк, лежали в постели и на нас в окно смотрела полная Луна.  Слыша каждый стук сердца той, которой я только что обладал, я про себя говорил с ней, со спящей, и мои безмолвные слова как по волшебству отливались в осмысленные предложения, которые после, подчиняясь ритму её сердца, зарифмованные, складывались в стихи.  Стихи о жизни, о ночи, и конечно же о любви, и о женщине. Сначала я было хотел встать с кровати, найти бумагу, ручку и записать их, чтобы утром, когда она, поднявшись, будет перед зеркалом совершенствовать своё совершенство, преподнести их ей, но не решился, побоявшись разбудить её.
    Не прочитал я ей те стихи и утром, увы, просто не хватило смелости. Наверное дело было в том, что вероятность повторения негативного опыта, пусть и эфемерная, но всё-же сохранялась, ведь как ни крути, а Лена тоже была женщиной, пусть и любимой, но всё же женщиной, а значит одной из тех, кого, оскорблённый в лучших чувствах, мальчик, поселившийся в моей ранимой душе с того далёкого дня, наверное до конца моих дней, будет опасаться. 
 Вскоре те стихи благополучно забылись, но после той ночи, меня словно прорвало. Стихи посыпались из меня как из рога изобилия. Порой стоило мне сделать маленькое усилие над своей фантазией, и оно тут же вознаграждалось моей, наконец обретшей свободу, музой. Словно бы огромная, старая дамба, сдерживавшая долгие годы напор, в конце концов не выдержала и прорвалась.
   Случалось, я за ночь исписывал толстую тетрадь стихами на всевозможные темы, от обложки до обложки. И, как мне говорили знающие люди, это были очень хорошие стихи.



               


               

                Глава седьмая.

Однажды, когда она гостила у меня и нам наскучило сидеть дома, я предложил ей прогуляться по городу. Она согласилась.
   Май приближался к концу. Погода стояла чудесная. Какое-то время мы, тихо беседуя, бродили по улицам.
   Ближе к вечеру мы вышли на набережную. Тут мне в голову пришла одна мысль. Я решил показать Лене то место, где я ночевал под лодкой в то лето, когда только приехал в город.
   -Тебе Витя приходилось ночевать под лодкой? – удивлённо спросила она.
   -Я тебе разве не рассказывал об этом.
 -Нет. Расскажи пожалуйста.
И тут, я вдруг понял, что за всё время нашего знакомства, я, узнавая о ней все подробности её жизни, почти ничего не рассказывал ей о себе.
Пока мы шли я рассказал ей всю историю моего, прямо скажем, не совсем удачного знакомства с этим городом. И хотя я не имел целью шокировать её, тем не менее мой рассказ произвёл на неё удручающее впечатление. Это было видно, по тому выражению лица, с каким она меня слушала.
 Вскоре мы были на месте. Берег со времени моего последнего посещения этого места, не претерпел никаких заметных изменений, разве что моя лодка, которая лежала на том, же месте, вряд ли смогла бы теперь послужить для кого бы то ни было надёжным пристанищем, как некогда для меня, так как на её просмолённом днище теперь красовалась огромная дыра, и в местах соприкосновения с землёй заметно подгнили борта.
   Несколько минут мы стояли молча. Вокруг нас царила тишина, но тишина эта была не мёртвой, она была соткана из шелеста волн, накатывавших на узкую полоску прибрежного песка, стрекотания кузнечиков в траве, и бог знает из чего ещё. Лена переводила взгляд с лодки на меня, словно бы говоря «ты и в правду ночевал под ней?». Вдруг она, без слов повернулась ко мне, и крепко обняла меня за шею. Это было так неожиданно, что в первый момент я даже растерялся. Какое-то время мы стояли молча обнявшись, пока по её прерывистому дыханию я не понял, что она плачет. Я ещё крепче прижал её к себе приговаривая:
 -Ну что ты, нежность моя, что случилось? Я обидел мою маленькую девочку? Прости меня, Лена. Я обещаю, что больше никогда не стану рассказывать тебе о своём прошлом. После этих слов она резко отстранилась от меня, и отерев с покрасневших щёк слёзы, сказала глядя мне прямо в глаза
 -Нет Витя, пообещай мне сейчас, что расскажешь мне всё о себе, а я в свою очередь обещаю тебе, что никогда впредь не стану плакать после твоих рассказов. Мне ничего не оставалось делать, как пообещать ей то о чём она просила.
    Потом я обладал ею на берегу пруда. Ну скажи читатель, могла ли судьба вознаградить меня более щедро, за все те окаянные дни, что я провёл на том берегу, питаясь ворованной картошкой и чёрствым хлебом, который мне изредка удавалось, украсть из собачьих мисок?


                Глава восьмая.
 
  Однажды, когда я, после очередной нашей пылкой встречи, утром пошёл провожать её на железнодорожную станцию, она, неожиданно предложила мне поехать с ней в гости к её бабушке. Мой вопрос, уместен ли я там буду, её рассмешил.
  -Ты что глупый, думаешь, что ты первый, кого я туда привезу? - спросила она, убрав у меня со щеки какую-то соринку, и поправив чёлку. Наверное, её слова произвели на меня столь сильное впечатление, что оно не замедлило отразиться на моём лице. Во всяком случае она, посмотрев на меня, снова громко расхохоталась, словно рассыпав по перрону, на котором мы стояли, звонкий бисер. Я мысленно пробежался по делам и планам, нашёл, что ничего не терпящего отлагательств у меня на данный момент нет, и согласился.
   -Надо с вокзала позвонить бабушке и предупредить, что я приеду не одна,-сказала Лена.
    Когда мы приехали к её бабушке, добродушной чуть глуховатой женщине, с большими как у страха глазами, которые толстые очки с плюсовыми линзами делали похожими на иллюминаторы, та устроила нам такую встречу, словно всю свою жизнь прожила в ожидании нас, чем, должен признаться, привела меня в изрядное смущение. Только много позже увязав в один узелок все Ленины высказывания типа «Ты что, думаешь, что ты первый, кого я туда привезу?» я понял, что старая женщина давно уже хочет, чтобы её внучка, успокоилась (надеюсь, ты читатель понимаешь, что я имею ввиду), завела серьёзные отношения с молодым человеком, который когда-нибудь поведёт её под венец,и с какой бы стати, этому молодому человеку не зваться Виктором, но в тот день, я, увидев богато накрытый стол, я признаться, несколько растерялся.  Перед сном мы с Леной пили на кухне чай с сушками, пока бабушка раскладывала для нас старый скрипучий диван.
  Сказать, что я в ту ночь был несколько стеснён обстоятельствами, окружающими меня, когда дело дошло до секса, это ничего не сказать. Я, наверное, чёрт меня подери, больше думал над тем, сколь громким скрипом отзовётся то или иное моё движение, нежели сколько удовольствия оно доставит моей любимой. И всё равно, как бы осторожен я не был, проклятый диван скрипел самым неделикатным образом, сводя на «нет» все мои усилия. Наверное, в ту ночь, я в первый раз в своей жизни осознал по-настоящему, что любить женщину не только приятно, но и трудно.
  Когда мы утром лежали в постели, я долго не решался встать, чтобы случайно не предстать во всей «боевой готовности» перед хозяйкой квартиры. Ещё добрых часа полтора, лёжа на спине, я прислушивался к звукам, доносящимся, как мне казалось, отовсюду, при этом следя взглядом за секундной стрелкой старых ходиков, наверняка ещё дореволюционной работы, которая с громким клацаньем, поочерёдно указывала на медные римские цифры, словно те в чём-то были перед ней виноваты.
  Рядом с часами в золочёной рамке под стеклом висела чёрно белая фотография красивой женщины лет двадцати пяти. Поразительная схожесть черт лица на фотографии, с чертами той, что лежала рядом со мною, свидетельствовала о их родстве, и лишь по едва уловимым признакам можно было опознать в молодой женщине на фотографии хозяйку квартиры. Глядя на фото, я мысленно представлял себе, как она, молодая, обворожительная, весёлая, сводила с ума мужчин, пока жестокое время не превратило её в юркое, проворное, высохшее существо, без определённого возраста.
 Из моих размышлений меня вывел голос Лены.
 -Витя,- сказала она,- не поворачиваясь ко мне, - дорогой, пора подниматься и одеваться, бабушка не выйдет из комнаты, и не приготовит завтрак, пока ты оденешься.

               
    После мы ещё не раз вместе гостили у её бабушки, и та всякий раз встречала нас накрытым столом, а вечерами мы пили чай с сушками. 

               

                Глава девятая.

     В детстве, читая книги по античной истории, я ужасался тому, как во время войн и катаклизмов древние карфагенянки безропотно бросали своих новорожденных младенцев в пылающее чрево, рогатому богу Молоху, который символизировал для них судьбу. В тех книгах объяснялось, что таким образом они пытались умилостивить жестокий и неотвратный рок, откупаясь от него временем, ибо дети, по их разумению, являли собою своего рода сосуды, с ещё не растраченным временем, (согласись читатель, довольно мудро замечено). Наверное, мои слова прозвучат несколько пафосно, но порой мне кажется, что представься мне возможность выкупить мою любовь посредством своей жизни, я не задумываясь отдал большую её часть, чтобы выторговать у судьбы чуток времени, отпущенной нашей любви, которого у неё, увы, не было. Но вот уже многие годы меня мучает мысль неотступная, что это я, и именно я стал, путь и косвенной, но всё же причиной её смерти. Это я, и именно я привёл в движение тот страшный, жестокий механизм взаимодействие цепких шестерёнок причин и следствий которого и привело в итоге к её гибели.
Дело было так. В середине сентября, когда, в очередной раз переночевав у меня, Лена попросила меня проводить её на станцию, я, в первый раз за время нашего знакомства, отказался, сославшись на какие-то настолько важные дела, что я сейчас даже не могу вспомнить, как ни напрягаю свою память, в чём они заключались. На самом деле, мне просто не хотелось выходить из дома.
Спустя два дня, когда я вернулся с учёбы, вахтёрша, отдавая мне ключ от комнаты, сказала, что мне звонили, и просили не отлучаться из дома, потому что перезвонят. В ожидании звонка я терзался догадками, кому я мог понадобиться. Прошло часа два или три, когда меня позвали к телефону. Это была бабушка Лены. Она интересовалась не у меня ли её внучка. Я ответил, что Лены у меня нет. Тогда она сказала мне, что Лены не было дома уже четыре дня. Я пообещал, что если что-нибудь узнаю, то непременно сообщу. Первым делом я решил навести справки относительно Лены у Юли, но та знала не больше моего. Как оказалось, они с Леной поссорились, и уже несколько недель не общались.
  Ожидая новостей о Лене, я ходил, как подкошенный. Моё тогдашнее состояние мог бы, пожалуй, понять только тот, кто подвергался древней китайской пытке, заключавшейся в том, что прикованному к стене человеку, каждые пол часа на темя падала капля воды. Несчастный сходил с ума от одного ожидания.
 Все последующие дни я брал все возможные дежурства по общежитию, чтобы быть недалеко от телефона и ненароком не пропустить звонок. А под вечер, я, выводя из себя соседей по общежитию, не давая никому из них позвонить своим близким, сам чуть ли не каждый час звонил бабушке Лены, чтобы узнать нет ли у той новостей о внучке. Новостей не было.
   Набирая в очередной раз номер квартиры, и дождавшись, когда ответят, я всякий раз слышал, как всё более тухнет её голос. Несчастная женщина, по-видимому отчаялась, и старость усиленно взялась наверстать, то что до времени удавалось сдерживать с помощью юного задора и молодости, исходящей от той, что связывала нас обоих. Ничего о своей подруге мне не могла сообщить мне и Юля. Судя по её красным от недосыпа глазам, и резкому голосу, которым она отвечала на расспросы, ей тоже не давала покоя пропажа подруги. Судя по всему, все их прежние распри и обиды были забыты. Что тут скажешь, в такие минуты мы чаще всего и понимаем, что из такого уж теста сделаны наши друзья, что даже те ссоры и обиды, которыми нам приходиться расплачиваться за те счастливые мгновения, которые нам дарит дружба, являются, по сути, ничем иным, как  драгоценной приправой, которая придаёт блюду жизни неповторимый, пряный привкус.

               

                Глава десятая.

 Всё разрешилось спустя несколько дней.
   Вернувшись из дому с выходных, Юля сообщила мне, что нашли Лену. На каком-то проклятом километре железной дороги, в кустах грибниками было обнаружено тело молодой девушки с выколотыми глазами и многочисленными ожогами на теле, оставленными, судя по всему, сигаретами. В одном из карманов джинсов покойной, нашли оплаченную квитанцию за квартиру. Выяснить остальное не составило труда.
    Ближе к вечеру того же дня меня позвали к телефону. Звонила бабушка Лены.
 Виктор,-сказала она дрожащим голосом,-ты уже знаешь, что произошло с Леной?
Я ответил, что знаю.
 -Приедешь на похороны?
Постараюсь, чуть было не ответил я, но тут же спохватившись, словно кто-то силился перебить меня, выкрикнул в трубку, - конечно приеду, конечно. Немного помолчав я добавил,
 - Может быть мне приехать к вам? Мне кажется, вам сегодня лучше не оставаться одной. Признаться, задавая последний вопрос, я не рассчитывал, что она примет моё предложение, но она приняла его. Одолжив у одного из соседей по общежитию денег на билет, я отправился на станцию.
  Не прошло и двух часов, как я уже поднимался по лестнице к квартире Лениной бабушки. Я много раз видел подобную сцену в фильмах, но теперь, став её непосредственным участником, не знал, что делать, и что говорить. Чем выше я поднимался, тем, труднее мне было сделать, каждый следующий шаг. Для того, чтобы преодолеть последние ступени, мне приходилось собирать всю свою волю в кулак. Я не трус читатель, видит Бог я не трус, но в тот миг присущее мне мужество изменило мне.
    Дверь мне открыла уже не та весёлая, бойкая и разговорчивая старушка, которую я знал. Сейчас передо мною стояла измождённая старуха, в её больших, потухших глазах теперь читалась только усталость и тоска. Наверное, я не погрешу против истины, если скажу, что тогда в первый раз в своей жизни, увидел своими глазами, как за совсем небольшой период времени человек, отказавшись от борьбы за жизнь, добровольно признал над собой диктат старости, и следующей за ней смерти. И тогда же я понял, что молодость, сколь бы краткой она не была, не кончается, и не может кончится, пока рядом в чьих-то молодых жилах струится живительный и омолаживающий родник твоей обновлённой крови, но стоит только остановить этот ток, и жизнь, сколько бы ей ни осталось, в одночасье превращается в никому не нужное тление.
    Пока я пил чай с неизменными сушками, старушка рассказывала мне сквозь слёзы обстоятельства обнаружения тела внучки. В общем-то всё что она мне рассказывала я уже знал из рассказа Юли. Что тут скажешь, новости распространялись быстро.
   Когда я допил чай и поставил пустую чашку на стол, старушка спросила, посмотрев при этом мне прямо в глаза,
 -Виктор, по телефону я не расслышала, скажите, вы на похороны к Лене приедете? На этот раз я честно ответил, что не знаю. И дело было не столько во мне, сколько в ней. Глядя на неё, я уже не был уверен, что она, одобрит моё решение присутствовать на похоронах её внучки. Как оказалось, моё предчувствие меня не обмануло.
-Виктор я вас очень прошу, не приезжайте на похороны, -сказала она, - в её голосе звучала мольба, - вы взрослый парень, ну сами подумайте, в качестве кого вы там будете присутствовать?
Глядя в эти печальные потухшие глаза, я вдруг осознал, что она права. Действительно, если призадуматься как следует, в качестве кого я буду присутствовать на похоронах Лены? В качестве одного из её многочисленных любовников? Я надеюсь читатель ты понимаешь, что в тот момент я не боялся быть её любовником, напротив я отдал бы всё, что у меня есть, чтобы оставаться им до скончания моих дней, но я ни секунды не желал быть «одним из».
-Виктор,- сказала старушка, - я вас очень прошу поезжайте пожалуйста домой. Сейчас мне очень нужно побыть одной, я устала. Я кивнул и без лишних слов, поднявшись со стула, направился в прихожую.
  -Виктор,- окликнула она меня из комнаты, когда я уже надел туфли, - вы там в прошлый раз, кое, что оставили из вещей. Я ответил, что ничего не оставлял,
 -Ну не оставлял, так не оставлял, ответила она холодно мне, - и по её тону я понял, что больше меня здесь видеть не хотят.


                Глава одиннадцатая.
 
  Ожидая на перроне своего электропоезда, я, поддавшись какому-то душевному порыву, спустился к путям и не взирая на резкий окрик кого-то из ожидавших, как и я поезд людей, положил свои ладони на рельсу. Отполированная до блеска поверхность металла, приятно холодила кожу. Не отнимая рук, я пробежал взглядом по рельсам до самого горизонта, где они растворялись в прозрачном, осеннем воздухе. Метрах в десяти от меня одинокий голубь, изредка устремляя свой клюв к земле, собирал какую-то одному ему ведомую добычу. Неожиданно рельсы задрожали. Словно где-то очень далеко ожило и забилось чьё-то сердце. Почувствовал дрожание и голубь, и, спустя мгновение, он, взмахнув крыльями, перенёсся на перрон.
 -Парень тебе что, жить надоело? - вывел меня из оцепенения чей-то, уж очень резкий, окрик. Я вздрогнул, и, распрямившись, машинально посмотрел в сторону крикнувшего.  Им оказался седой старик в старом полинялом пиджаке, державший в руках толстую фашину из удочек. Поднявшись на перрон, я снова взглядом пробежал по рельсам до самого поворота, откуда уже показался похожий на огромного зелёного змея, состав. С десяток, дрожащих от недосыпов, вагонов, со скрежетом и грохотом приближались к перрону.
«В одном из таких вагонов её и убивали», - пронеслось у меня в голове. Я глядел на поезд, и без всяких над собой усилий прощал всё и ему, и двум стальным полосам, скрепляющим города и веси моей необъятной родины, но так жестоко перерезавшим судьбы двух человек.
    Спустя несколько минут я уже сидел на протёртом сидении в громыхающем чреве грязного, давно нуждающегося в основательном ремонте, вагона, стены которого были покрыты всякого рода непристойностями а пол был усыпан шелухой и фантиками от конфет, и глядел на проплывающие мимо однообразные коробки многоэтажек.
Семнадцатый сентябрь моей жизни, подходил к концу.


Эпилог.

 И по сей день, когда ко мне в руки попадает её, единственный, случайно сохранившийся у меня снимок, я, глядя на неё юную, улыбающуюся, задаюсь одним и тем же вопросом, кем она была в моей жизни? Ангелом, которому свыше была дана власть, отворить ту затхлую, тёмную камеру, полную боли и обид, которую до того, как в мои дни вошла Лена, представляло из себя моё бытие, ведь как иначе можно назвать жизнь, в которой нет любви? Или же демоном, который приобщив меня к настоящей чувственной страсти, обрёк тем самым до конца моих дней искать среди тысяч женских лиц, её черты? Признаюсь, тебе читатель, я не нашёл ответ на этот вопрос и по сей день.
Каждый год, когда приходит лето, в один и тот же день на берегу пруда, в том месте, где некогда располагалась лодочная пристань, можно встретить уже немолодого мужчину, который сидит на траве, обхватив руками колени, и смотрит в даль. Ты прав читатель, этот одинокий мужчина не кто иной как я. Я прихожу на тот берег, где когда-то лежала моя лодка уже много лет подряд, в один и тот же день.  Опустившись на траву и глядя в даль, я слушаю как шумит в траве ветер, как вода, всё так же набегая на прибрежный песок покрытый кружевной пеной, шепчется о чём-то с высокой осокой. И если день выдаётся тёплым, то иногда мне кажется, что я ощущаю чьё-то нежное касание на своей шее, и тогда, в радостной надежде, я оборачиваюсь и… и снова встречаюсь с жестокой реальностью. Это всего лишь согретый солнцем ветер.
 
                Конец.

                21. 04. 2024