У камина

Петр Сергеевич Голицин с шестого этажа ремонт в квартире затеял. Старые обои с песнями рвал, и вдруг, мать честная! — дыра в стене обнаружилась. Петр Сергеевич давай руками грести, облизываясь, в надежде, что клад подложили.

Нагреб сажи полную комнату, на том драгоценности кончились.

Ух, он ругался! Строителей, что вместо кирпича уже сажу кладут, крепко клял. Мало того, что стенка дырявая, так еще в дыре ничего путного нет!

Потом соседка Ильинична прояснила, дыра-то, оказывается, чуть ли не царского происхождения! Когда-то весь дом принадлежал князю Михайлову. В залах были камины. А потом князей постреляли для справедливости, камины поразбивали для порядка, залы перегородили для уютности, паровое провели, чтобы жилось лучше.

Это раньше господа с трубочкой ноги к камину протягивали, догов разных гладили от безделья, а трудящемуся зачем? Это вообще дурная привычка английских лордов Байронов.

Голицин, жилец проверенный, без темного прошлого, не имел в роду ни лордов, ни Байронов, но почему-то со страшной силой захотелось ему протянуть ноги к живому огню, пробудилось такое желание. Петр Сергеевич вообразил, что, гладя дога, шевеля ногами в камине, вряд ли станешь вести заунывные разговоры о том, что творится. Эти выматывающие разговоры за жизнь, которой нет, велись повсеместно на кухнях за водочкой у батарей парового отопления. А у камина другой разговор, не правда ли, господа?

Он начал подготовку к вечерам у камина. Приобрел томик Байрона. Оказалось, это стихи, да еще на английском, то есть в подлиннике, черт бы его побрал! Но картинки указывали на то, что разговор у Байрона шел о любви, морях, шпагах и, несомненно, ни слова не было о перестройке и гласности. Так что издание попалось по сегодняшним дням очень редкое.

Породистого дога Голицин, конечно, не потянул, да и где ему прокормить эту лошадь, которая в рот не возьмет то, чем кормился он сам. Но судьба свела в подворотне с собачкой. Это был кто угодно, только не дог. «Но ведь и я не лорд Байрон!» — вздохнул Петр Сергеевич и пригласил песика в дом. На свету разглядел. Безусловно, это было собакой, хотя вместо шерсти колола щетина, хвостик свернулся поросячим кольцом. Но глазки живые, а в них преданность до конца дней. За всю жизнь никто из родных и близких не смотрел на Голицина такими, все отдающими донорскими глазами. В честь Джорджа Байрона он назвал псинку «Жоржик».

Трубка и табачок обошлись не так дорого. Осталось одно — сам камин.

Попробуйте сегодня найти печника! Они вымерли за ненадобностью. Знакомые с трудом раскопали одного старика. Тот пришел и гордо представился, клацая челюстями: «Потомственный печник Муравьев-Апостол! Сто лет печи клал, вплоть до крематориев, и одни благодарности вместо денег!»

Он долго ковырялся в дыре, нюхал, дул, слюнявил палец и, пожевав сажу, сказал:

— Королевская тяга! Не дураки делали! Достаньте огнеупорный кирпич. Триста штук с головой хватит. Я вам за двести тысяч сложу не камин — доменную печь!

— Мне бы хотелось камин, — сказал Петр Сергеевич.

— Тогда двести пятьдесят, — подытожил печник.

Голицин договорился с ханыгой у магазина насчет кирпича.

В половине шестого, когда все шли с работы, самосвал на ходу опрокинул кирпич.

Петр Сергеевич крикнул: «Договорились поднять!» Шофер газанул: «Извиняюсь, облава!». И машина умчалась.

Пришлось Голицину на шестой этаж без лифта кирпичины волочь на себе. Сначала брал он по шесть, потом пять, четыре, три, два и последние еле волок по одной, отдыхая на каждой площадке.

Пенсионеры на лавочке, само собой, клювами туда-сюда водят, перемножая в уме, из которого выжили, число кирпичей ни количество ходок.

— Триста штук! — озобоченно сказал хроменький с палочкой. — Не иначе, решил дачу отгрохать!

— Какую дачу, если тащит на себе на шестой этаж! — возразил кривенький с сопелькой. — Бункер замыслил на случай конца света!

— Тьфу на вас! Оставьте конец света в покое! Подумайте мозгом! Потолков-то у нас не видать, охраняется государством! Вот умные и стелят втихаря второй потолок, две квартиры в одной получается, а платят как за одну! — зашелся хроменький.

— Аморальность кругом! — вставила Анна Павловна, бывший бухгалтер. — Мутейкин из двадцать второй антресоли офицеру сдает, а тот баб на антресоли водит! В памятник архитектуры! Одни баб таскают, другие кирпич! Кругом разврат общества!

В три часа ночи Петр Сергеевич сидел на полу в кирпичах, шаря по телу рукой в поисках сердца. Верный Жорж слизывал пот с его лба, содрогаясь всем тельцем от невысказанной любви.

…Через неделю потомственный печник Муравьев-Апостол закончил кладку камина, еще раз прихвастнув, что будет не камин, а доменная печь. То ли он, действительно, замышлял доменную печь, но двести кирпичин осталось лишних посреди комнаты.

— Облицовщика для красоты восприятия подошлю. Ожидайте! — сказал печник. — Человек с кладбища, там у них все: гранит, мрамор, гробы. И держитесь его. Свой человек на кладбище не помешает. Мне там отгрохали склепик получше вашей квартирки! А за доменную печь не тревожтесь, я гарантирую!

Весь дом жил тем, что там Голицин у себя с кирпичом замышляет.

— Да камин же, обыкновенный камин! — оправдывался он.

— Взглянуть можно? — наседали соседи.

— Нельзя! — твердо говорил Петр Сергеевич, решивший никого из соседей к камину не подпускать. Тут полагалась иная изящная публика.

— Нет, но чего это вдруг вы решили камин?

— Просто хочется вечерком ноги к нему протянуть! — бормотал Голицин.

— Интересно! — возмущались соседи. — Неужто для того, чтобы у нас протянуть ноги, непременно нужен камин? Петров из тринадцатой почему-то загнулся без всяких каминов! Ох, затеяли вы противозаконное и скрываете что! Народ не простит!

Слежка за Петром Сергеевичем велась днем и ночью.

А он мучительно думал, куда же девать лишних двести штук кирпичей! Тащить снова вниз не было сил, да и засмеют насмерть, что с кирпичами взад-вперед носится.

Рискнул одну кирпичину ночью в мусоропровод спустить, но она пронеслась вниз по желобу с грохотом, будто по мусоропроводу пустили экспресс «Красная стрела».

Соседи в нижнем белье на лестницу высыпали: «Слыхали, рвануло! Слава богу, не у нас! Опять промахнулись!»

Что тогда Голицин придумал? Замотав кирпич в тряпочку, потихоньку бил молотком, а потом сыпал щепотками в мусоропровод. За три дня накрошил одиннадцать кирпичей и, чудак, радовался. Но тут мусорщики, возившие мусор, устроили забастовку: «Кто-то долбит дом, а нам отвози! Это нетрудовые отходы!» Соседи дружно указали на Петра Сергеевича. Грузчики пообещали убить, если увидят хоть крошечку.

Вот такие дела. Вместо того, чтобы балдеть у камина с собакой и трубочкой, «князь» Голицин ломал голову, как вынести из дома кирпич.

Друг детства Коньков предложил: «Чего над собой измываешься, Петр? Погрузим ко мне в „Жигули“, кинем на стройку, и ты свободен! Еще спасибо скажут строители».

В одиннадцать ночи погрузили проклятый кирпич в «Жигули», отъехали два квартала к забору, где строился дом, и быстренько перекидали кирпич. Оставалось три штуки, когда из темноты вынырнул сторож с ружьем: «Попались, ворюги! Руки вверх! Сто тысяч или стреляю!»

Голицин пролепетал в наведенное дуло, как в микрофон: «Вы не поняли! Никто не ворует! Наоборот! Мы сами вам привезли!»

— Я не пацан, — сказал сторож. — Столько лет сторожу, чем только на моей памяти не выносили! Но не было хамства, чтоб добровольно кирпич привозили назад! Сто тысяч или убью! Выбирайте!

Пришлось Петру Сергеевичу рассказать всю историю про камин, лорда Байрона.

Сторож недоверчиво качал головой, но фамилия Байрона почему-то подействовала.

— Ладно. Верю. Забирайте кирпич!

— Почему забирайте? — взвыл бедный Голицин. — Выходит, воровать можно, а возвращать нельзя?

— Кирпич твой огнеупорный! На стройке такого нету. Увидят, спросят: «а где остальные?» Начнут проверять, представляешь, сколько народу посадят?! Увозите или открываю огонь!

Чертыхаясь, покидали ненавистный кирпич обратно в багажник. Когда отъехали, Коньков заявил:

— Петр, знаешь сам, руку, ногу отдам за тебя, но тащить кирпич назад на шестой этаж не согласен! Свалим на пустыре к чертовой матери и по домам!

Тут из-за поворота вылетела машина с мигалкой.

— Милиция! — Коньков инстинктивно нажал на педаль, «Жигули» скакнули вперед.

Милиция следом. Коньков, как угорелый, нырял в переулки, петлял, но милиция дышала в затылок, пугая спящих воплем сирены. На улице Бармалеева преследователи ловким маневром перегородили дорогу. Вооруженные милиционеры окружили машину: «Выходи по одному! Руки вверх»!

Пришлось подчиниться.

— Почему дали деру? — лукаво спросил лейтенант.

— Потому что догоняли! — буркнул Коньков, опустив руки.

— Руки вверх! Мы догоняли, оттого что вы убегали!

— Не догоняли бы, никто не убегал бы! — сказал Голицин.

— Не будем грубить во избежание! — предупредил лейтенант. — Наш долг догонять убегающих!

— А наш долг убегать от догоняющих! — огрызнулся Коньков.

— Хватит валять дурака! Что в багажнике?

— Кирпич!

— Что ж это за кирпич, с которым так драпают?! Покажите!

Коньков отпер багажник. Милиционеры рассмеялись с чувством выполненного долга: «Отлично! Воруем?!»

— Это личный кирпич! — заорал вдруг Коньков. — Хотели сдать государству, но черта с два!

— «Сдать государству!» — у лейтенанта от хохота отлетела пуговица на шинели.

— Вываливайте тут, государство само подберет! Лишь бы вам не досталось!

Ворюги! А ну, живо!

«Ворюги», ликуя, набросились на кирпич. Милиционеры, довольные своей выдумкой, хохотали. Это был тот редкий случай, когда противоборствующие стороны не сомневались, что надули друг друга.

Давно Голицин так легко не взбегал на шестой этаж.

Спал Петр Сергеевич как ребенок и во сне улыбался. Разбудил звонок в дверь. На площаке стояли счастливые, потные школьники. Старший отрапортовал:

— Мы из сороковой школы. Помогаем пожилым на дому. Нашли кирпич, нам сказали, что ограбили вас. Кирпич здесь!

Пока Голицин, потерявший дар речи, как альпинист, цеплялся за стенку, ребята сложили посреди комнаты памятник огнеупорному кирпичу. Старший спросил: «Может, еще чего-нибудь принести?»

— Воды! — прошептал Петр Сергеевич.

Дети подали воду, отсалютовали и, шагая в ногу, ушли. Проклиная Байрона с его камином и кирпичами, Голицин поплелся к Витьке Рыжему. Поговаривали, вроде попал тот в дурную компанию, которая чистит квартиры.

Витька сосредоточенно курил заграничную сигаретку, хищно глотая импортный дым.

— Вить, помоги старику. Может, знаешь ребят, из квартиры кое-что вынести.

Вознаграждение гарантирую.

— Не понял! — Витька острожно притушил сигарету и спрятал окурок в карман. — Что значит «вынести» и за какое такое вознаграждение?

— Надо вынести кирпичи, но так, чтобы их никогда не вернули! Двести тысяч без всякого риска — достаточно. Вот ключ от квартиры.

— Кирпичи?! Мои друзья такими темными делами не занимаются! Тем более за двести тысяч рисковать, — дураков нет!

Петр Сергеевич добавил еще сотню. «Я с собакой постою на атасе, за час всяко управитесь».

Витька исчез с ключом и деньгами.

Когда Голицин вернулся с Жоржиком, кирпичей не было! Правда, ребята не удержались и прихватили пыжиковую шапку, но это был такой пыжик, вы меня извините! В доме с камином такую шапчонку держать неудобно. К тому же моль уйдет вслед за шапкой, поскольку ей больше питаться тут нечем.

Соседи, не зная про исчезновение кирпича, терялись в догадках, подозревая, что их, как всегда, одурачат.

В среду Петр Сергеевич в ожидании облицовщика, сидел дома, мучаясь Байроном.

Вдруг Жоржик, ощетинившись, зарычал на камин. Там что-то пыхтело, потом, дико матерясь, вывалился обуглившийся сосед Черемыкин. Его карий глаз лазерным лучом заметался по комнате.

— Это сорок шестая квартира? — спросил он, сплевывая сажу.

— Сорок девятая, — ответил Голицин, удерживая Жоржика, который отчаянно лаял, желая доказать, что не даром ест хлеб.

— Значит, ошибся, — сказал Черемыкин, направляясь к дверям. — А где ваш кирпич? — как бы невзначай спросил он.

— Спрятал на черный день, — изрек Петр Сергеевич.

— Ага, — кивнул Черемыкин, — тогда «до свидания».

И по дому пошли разговоры.

«Одно из двух: или Голицин идиот, или мы! Может, правда, пора кирпичом запасаться? Кругом инфляция. А кирпич всегда кирпич. Его и на хлеб обменять можно будет. Твердая валюта. Говорят, за доллар дают одиннадцать кирпичей».

Жильцы начали запасаться на черный день кирпичом.

А Петру Сергеевичу безумно хотелось усесться с Жоржиком у пылающего камина, облицованного по всем правилам.

И вот, явился, наконец, облицовщик. Жизнерадостный, шустрый работник кладбища.

Только хороня других ежедневно, можно так радоваться жизни, понимая, что по сравнению с мертвыми, дела не так плохи.

— Папаша, склеп задумали на века или на каждый день, подешевле? — весело спросил гробовщик.

— Мне бы каминчик облицевать, для красоты восприятия!

— Домашний крематорий! — хохотнул мастер. — Сделаем! И не таких хоронили!

Камин, как могила, один на всю жизнь, тут жаться нет смысла. Три сотни — по-божески, из уважения к покойному, то есть к вам!

Через неделю могильщик приволок мрамор и облицевал в лучшем виде. Единственное, что смущало, — приблизившись, можно было разобрать на мраморе, хоть и выскобленное, «Голицин. 1836-19…».

— Ну как вам надгробие? — спросил мастер, любуясь работой.

— Симпатично. Но вот надпись… Все-таки это камин, — неуверенно сказал Петр Сергеевич. — Хотя фамилия моя тоже Голицин.

— Надо же, как удачно совпало! — обрадовался гробощик. — А может, вы из князей Голициных будете! У нас же никто не знает, от кого кто произошел.

Самородки! Ваше сиятельство, три сотни отсыпьте! Благодарю. Здесь телефон, надумаете умирать, — я к вашим услугам! Плита на могилку, считайте, у вас уже есть! Так что спите спокойно.

И вот наступил торжественный день. Петр Сергеевич под рубашкой тайком от соседей пронес семь полешек. Поужинав, сел на стул, раскурил трубочку, усадил рядом Жоржика и дрожащей рукой поднес спичку к камину. Огонь, прыгнув с газеты на щепочки, отсалютовал красными искрами. Голицин завороженно уперся глазами в камин, позабыв, где он, кто он, синим пламенем горели заботы и уносились, проклятые, в дымоход. Пес Жоржик встал у камина, потянулся и рыкнул английским баском, колечко хвоста распрямилось, не иначе, Жорж почувствовал себя догом.

Петр Сергеевич расхохотался, пыхнул трубочкой, раскрыл Байрона и начал читать.

Проглотив три страницы, сообразил, что читал по-английски! Хотя и не знал языка! Значит, знал! Просто создайте человеку условия, где он все хорошее вспомнит. А для этого надо, чтобы он все плохое забыл. Вот и вышло, что человеку для счастья нужен камин.

Голицину удалось кайфануть минут двадцать. Дым, заблудившись в развалинах дымоходов, вылез на лестницу и начал клубами спускаться вниз.

Захлопали двери, соседи забегали, раздувая ноздри, как гончие псы. «Горим, горим, горим!» Взяв след, по запаху вышли на квартиру Голицина и забарабанили в дверь.

Петр Сергеевич открыл и, не выпуская изо рта трубку, вежливо спросил: «Хау ду ю ду?». В ответ ему дали по голове, ворвались в комнату, где безмятежно трещали дровишки в камине.

Кто-то плеснул ведерко воды, огонь обиженно зашипел, завоняло удушливо гарью, и все успокоились.

— Понятно! — радостно потер руки Тутышкин из двадцать второй. — Поджигаем памятник архитектуры без особого на то разрешения! Пять лет строгого режима, считайте, уже имеем! Да еще, я вижу, плита с кладбища? Замечательно!

Осквернение могил без соответствующего разрешения горисполкома! Приплюсуйте еще пару лет! Захотелось последние дни провести в тюрьме! Понимаю. Ну что ж, мы вам поможем!

— Да что я такого противозаконного сделал, — шептал Петр Сергеевич, ощупывая голову. — Хотел посидеть сам с собой у камина! Неужели нельзя?

— Значит, так, — улыбнулся Тутышкин. — Стену заделать, чтобы камином тут и не пахло. Плиту в течение суток вернуть покойнику! И скажите спасибо, что не сдали в милицию, как положено!

Пришлось Петру Сергеевичу звонить гробовщику-облицовщику. Тот долго смеялся, но все-таки согласился увезти плиту на ее законное место.

Голицин поехал вместе с плитой, которая стала ему дорога, как память о любимом камине.

Могила Голицина давно никем не посещалась, заросла, валялись доски, банки, мусор. Печальное зрелище.

Голицин навел на могилке порядок, привел в божий вид. Убрал мусор, песочку подсыпал, оградкой обнес, серебрянкой покрасил. Сделал скамеечку. Посадил цветы. Славное местечко получилось. На кладбище тишина, воздух чистый, живых людей нет!

Петр Сергеевич приходил на могилку, садился на скамеечку и чувствовал, что вокруг все свои. Спасибо князю Голицину! Оставил в наследство кусочек земли два метра на полтора. Голицин чувствовал себя здесь как дома. И Жоржик, обходя владения, держался так гордо, будто голубая княжеская кровь текла если не в нем, то где-то рядом.

Семён Альтов