Жанна Аркадьевна

Платон Неандертальчиков, редактор провинциального интернет-ресурса, чуть-чуть не зарегистрированного как средство массовой информации "Тихие счИхи", утомленный и измученный пробками, ворвался к себе домой и повалился на диван, как подбитая гарпуном нерпа.

— Слава богу! Я дома, наконец... Отдохну душой здесь... у микроволновки, символизирующей домашний очаг, около жены... где-то здесь была жена, Моя Катюша — единственный человек, который может понять меня, и научить принимать все...

— Что сегодня с тобой, ты такой ушатанный, до ипотечного платежа ещё 2 недели, а ты уже в дребезги? — спросила его жена, Екатерина.

— Да так, сильный стресс испытываю... доехал кое-как до дома: даже есть не охота.

— Да что случилось?

— Вообще скверно, а сегодня в особенности. Провайдер не хочет продлевать нам доменное имя. Копирайтер снюхался...Конкурс детского шансона горит… Но всё это пустяки, уладится как-нибудь... А вот где писец, Катичка... Сижу я сегодня в редакции и читаю корректуру своей главной страницы. Вдруг, знаешь, поднимается лифт и входит поэтесса Жанна Аркадьевна, давнишняя моя подруга и приятельница, та, что в любительских конкурсах всегда жюри возглавляет и что поэту Свинову за один «К»(как ходят слухи) подарила мустанг 89 года.

Жанна Аркадьевна была глупа, что называется, до святости; болтала зря, словно и сама хорошенько не знала, что это у ней из уст выходит, и тем более с её пера — и всё больше об Свинове. Свинов стал, можно сказать, главным интересом ее жизни. Она обыкновенно входила... нет! вплывала, мерно двигая головою, как пава, в редакцию, становилась посередине, как-то странно вывернув одну ногу и придерживая двумя пальцами конец спущенного рукава своего леопардового обтягивающего комбеза (должно быть, эта поза тоже когда-нибудь понравилась Свинову); горделиво-небрежно взглядывала кругом, как оно и следует поэтессе, — даже пофыркивала и шептала: «Вот еще!», точно к ней какой-либо назойливый ухажер приставал с комплиментами. Она носила большие очки как у попугая Кеши, и где то на задворках своей бурной личной жизни имела даже мужа.

«Зачем, думаю, черти принесли? Это недаром... Свинову, думаю, пришла рекламу делать»... Разговорились... То да се, пятое, десятое... Оказывается, что не за рекламой приперлась. Стихи свои принесла для публикации...

«Почувствовала, говорит, я в своей груди огненный пламень и... пламенный огонь. Хочется вкусить плодов своего туманного признания...»

Вынимает из кармана значит, Самсунг Гелакси, и скидывает мне в телеге... "Стихи", говорит... "Я", говорит, "в них несколько субъективна, но все-таки... И Борис Рыжий и Гектор были субъективны..."

Открыл я в чате эти самые субъективные стихи и читаю... Дичь невозможнейшая! Читаешь их и чувствуешь, что у тебя глаза взорвутся и в мочевом пузыре давит, словно ты шаурмы в незнакомом районе поел... Посвятила стихи Свинову. Посвяти она мне эти стихи, я бы на нее в суд подал! В одном стихотворении пять раз слово "стремглав"! Слово "Сансары" рифмует с "удары"!

"Нет", говорю, "вы мне другиня и приятельница, но не до такой же степени..."

"Почему же?"

"А потому... По независящим от редакции обстоятельствам... Ваши стихи не подходят по теме на конкурс (дебютный высер)..."

Покраснел я весь, глаза стал чесать от аллергии на дебильные рифмы, соврал, что у нас типа юные дарования публикуются, а вы профессионалка! ... Ну как ей сказать, что её стихи говно? Она заметила мое смущение и надулась, как индюк.

"Вы", говорит, "сердиты на Свинова, а потому и не хотите печатать моих стихов. Я понимаю... Па-анимаю, милостивый государь!" В лицеприятии меня упрекнула, назвала филистером, клерикалом и еще чем-то очень литературным... Целых два часа читала мне нотацию. В конце концов пообещала затеять компанию против моей особы в литературном сообществе... Не простившись уехала, хлопнув дверью лифта отис... Такие-то дела, Катюш! 14-го декабря, у Свинова днюха — и стихи должны появиться на сайте во что бы то ни стало... Хоть умри, да помещай! Опубликовать их невозможно: портал опозоришь на всю страну. Не опубликовать тоже нельзя: Жанна Аркадьевна компанию и травлю среди сообщества затеет — и весь мой контент будут байкотировать. Изволь-ка теперь придумать, как выбраться из этого дебильного положения!

— А какие стихи? О чем? — спросила жена Катерина.

— Ни о чем... Ерунда... Хочешь, заценить? Начинаются они так:

Под музыку в ушах Сансары,
Носился мой кабан в мечтах,
Под плетью розовой гитары,
С любви сметаны на устах.

А потом сразу идиотский переход:

Бери меня за бедра нежно,
И нагибай стремглав небрежно,
Чтоб я забыв других стремглав,
Почуяла твой вэйб и Лав,

И прочее... хрень.

— Что же? Это стихи очень хорошие! — всплеснула руками Катерина. — Даже очень милые! Почему не стихи? Ты просто придираешься, Платон! «Под музыку в ушах Сансары... носился мой кабан»... Значит, ты ничего не понимаешь! Ты не понимаешь, Платоний!

— Ты не понимаешь, а не я!

— Нет, извини... Прозы я не понимаю, а стихи я отлично понимаю! Поэтесса превосходно сочинила! Отлично! Ты ненавидишь её Свинова и ревнуешь, ну и не хочешь выкладывать!

Редактор вздохнул и постучал пальцем сначала по столу, потом по лбу...

— Стиховеды! — пробормотал он, презрительно улыбаясь.

И, взяв ключи от машины, он горько покачал головой и вышел из дома...

«Иду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок... О загипнотизированные вкусом безвкусного бездарного сообщества! Впрочем, все поэтессы одинаковы!» — думал он, шагая к ресторану «Упячка».

Ему хотелось набухаться...