Андрей Моисеев

АНДРЕЙ МОИСЕЕВ
(род. в 1967 г.)


Меняется мир, ибо время – великая призма –
Смещает акценты, тасует свои номера.
Победу трубит осмотрительность над героизмом,
Расчёт над порывом, и ливень – над жаром костра.
 
Задуматься только: в масштабе истории много ль
Унёс за собою столетий зыбучий песок?
А как старомоден сжигающий рукопись Гоголь,
Нелеп Маяковский, пускающий пулю в висок!
 
Былые несчастья меняют людскую породу –
Архивная тишь нам милее, чем грозный набат:
Мы стелем соломку, с опаскою дуем на воду,
Семь раз отмеряем… и ножницы прячем назад.
 
Похоже, что мир с каждым часом всё больше вменяем,
И жить без оглядки давно никому не с руки.
Ошибки свои, неудачи свои отправляем
Не в печку, не в топку, а в папочку «черновики».
 
И всё-таки ветры по-прежнему рвут парусину,
Ложатся под ноги неровности новых дорог,
И где-нибудь Гоголь, как прежде, «очистит корзину»,
И кликом двойным Маяковский нажмёт на курок.

ПОСЛЕ БОЯ

Умирала армия, умирала.
Тихо танк подстреленный догорал.
Вывозили экстренно генерала,
Что своих солдатиков растерял.

Вывозили экстренно генерала,
Вдалеке маячили огоньки,
И душа под кителем обмирала
От волны отчаянья и тоски.

В голове гудело у генерала
Грозно и торжественно, как хорал:
- Отчего же армия проиграла?
Как же допустили вы, генерал?

Что-то надо срочно придумать, срочно!
Мысли разбегаются, вот беда!
«Все приказы отданы были точно,
Только исполнение – как всегда:

Штаб тянул резину, врала разведка,
Связь из строя вывел какой-то враг.
Правда, артиллерия била метко –
По своим позициям, мать их так!»

Разыграть придется такую драму,
Про измену можно еще сказать.
Мертвым безразлично – не имут сраму,
А сейчас задача – живых спасать.

Главное, чтоб Ставка не разузнала, –
Мысли так и мечутся, как в бреду! –
Может, обойдется без трибунала,
Может, и добавят еще звезду...

В черном небе звездочка замирала,
И мороз до косточек пробирал…
Умирала армия,
умирала.
Скоро примет новую генерал.

***

Одинокий храм на краю обрыва.
Глухомань, кузнечики, плеск реки,
Вдоль дороги войском стоит крапива,
Облака по небу плывут, легки.

Пробежать, как в детстве, да прыгнуть вниз бы,
На воде прорезав короткий след!
…От села когда-то остались избы,
Постепенно избы сошли на нет –

Провалились крыши, прогнили срубы,
Поросли травою, кустом, сосной.
Только храм торчит одиноким зубом
На задворках тёмной глуши лесной.

Век двадцатый прошлое стёр, как ластик –
Ни икон, ни росписей, ни лампад,
А на голых стенах – десяток свастик
Начертил заезжий дегенерат.

Под ногами стёкла с кирпичной крошкой,
По стене грибок, по углам репей.
То ли бывший храм,
то ли склад с картошкой,
То ли бомж без имени и корней…

И никто не вспомнит, как рос он, строясь,
Как латали крышу, белили свод.
Сколько благовещений, пасх и троиц
Набежать успело из года в год!

Голубые звёзды в крещенской стуже,
Перезвон малиновый – до небес,
Воробьи, купающиеся в луже,
И счастливый голос: «Христос воскрес!»…

Где его иконы? – в чужих собраньях,
Где его убранство? – в котле времён.
Что ему забвенье и поруганье –
Он и так поруган и осквернён.

Не помочь ни действием, ни речами,
Ну зачем теперь, в тишине лесной,
Чтобы вновь пришли торговать свечами,
Отпевать, венчать и трясти мошной?

Всё равно ни солнце, ни эту реку
Не купить, не выклянчить для своих.
Что осталось нищему человеку? –
Только строить храмы – и рушить их.

Но чем больше тягот на эти своды,
Чем трудней физически,
тем сильней
Сопричастность миру живой природы
С перспективой вовсе растаять в ней.

Не проси, не бойся, не верь иудам,
Если бог не выдал - свинья не съест…
И несёт он свой уцелевший чудом
Наклонённый набок тяжелый крест.