Синдром единственного ребёнка. 15. Как нельзя восп

(Недетская повесть о детстве)


15 Как нельзя воспитывать


Мой младший двоюродный брат Андрей… Долгожданный сын, внук и племянник дяди Вили, бабы Жени и моей мамы.  Какие надежды они возлагали на этого мальчика!  Да возлагали…

Его родную, а мою двоюродную сестру Ирину с малолетства дядя Виля таскал везде за собой, и к нам, и по магазинам, и в гости к друзьям, и по деревням к родственникам,  и в парк, и в кино, и на праздники. С малого возраста она гоняла на мотоцикле, ну конечно не самолично, гонял дядя Виля, а Иринка сидела в коляске, но она совсем не боялась быстрой езды и только подзадоривала отца: «Быстрее! Быстрее!» И хотя она в садик не ходила, к первому классу была коммуникабельным ребёнком, который легко вписался в школьный коллектив.

Андрей с самого начала попал в плен к матери и бабушке. В вязкую патоку, приторно-сладкий потакающий изнеживающий плен. Даже не столько  в плен к матери, как к бабушке с материнской стороны, она там всем заправляла и командовала на все лады. Это были настоящие хитроумно сплетённые сети, из которых не выбраться. На  мальчишку и дышать не смели. А уж дядю Вилю вообще не допускали, как будто он ни отец, а невесть знает кто. Если дядя Виля подходил к ребёнку – они  сразу кричали, что ребёнок или спит, или засыпает, или, дядя Виля, якобы,  руки не вымыл, или, мол, уронит ребёнка, а что ему было ронять сына, не пьяный ведь. Или ещё, что придумывали, в общем, всячески ограничивали доступ. Даже до скандала дело могло дойти.

В ясли Андрюшка не ходил, в садик тоже.  Играл только с Ириной, да со мной, когда я гостила у них. С остальными детьми бабушка с матерью ему играть не давали: тот ребёнок пьяниц, другой  «хулиган», третий  цыган, четвёртый-пятый-десятый ещё кто-нибудь.

К семи годам мальчишка ещё не умел одеваться. Мама всё говорила им: «Что вы делаете! Ребёнку осенью в школу, а он ещё одеваться не умеет».
- Ничего, научится! – махали руками та и другая.
И дядя Виля ничего с ними не мог поделать.

Зато игрушек у Андрюшки было море. Больше, чем во всех группах самого престижного и богатого детского сада их огромного города, это уж точно!  Каких только ни было,  от разного вида простых машинок  до роботов и управляемых автомобилей и танков. Даже луноход был!  А уж о мягких игрушках,  пистолетах, ружьях, саблях, солдатиках и прочих мальчишеских радостях я вообще молчу. Одна из комнат их большого дома была сплошь завалена  игрушками.

У Ирины же  игрушек почти не было, так, несколько кукол, которые покупал ей дядя Виля, да дарила моя мама. Тётя Иза с бабой Феней мотивировали это тем, что мол Ирина уже большая, зачем ей игрушки. А ей было-то всего шесть, когда родился брат, а в шесть лет и вплоть до двенадцати-тринадцати игрушки, ох, как нужны! Я помню, когда Ирине было двенадцать, они с дядей  Вилей приехали к нам в гости и Ирина привезла с собой куклу.

Нет, брат не был каким-нибудь тупеньким или умственно отсталым. Он очень рано проявил интерес к технике и электронике, и постоянно чего-то конструировал и мастерил, но при этом он не разговаривал с посторонними людьми. И когда он пошёл в первый класс со своим молчанием, некоммуникабельностью и неумением одеваться, ох и тяжко ему пришлось.  Он надевал одежду медленно, порой шиворот навыворот. Дети смеялись, бросали одежду на пол, и даже топтали. Хорошо, если рядом оказывалась Ирина, она сразу наводила порядок. Впрочем, дети быстро потеряли к нему интерес, и потом все годы не обращали на него внимания.

Сначала первая учительница, а затем и остальные учителя почти сразу поняли, что вызывать его к доске бестолку и выставляли оценки только по письменным ответам.

Мама говорила, что мальчика надо сводить в больницу, проверить у невропатолога,  психиатра, это ведь неладно, что он молчит с посторонними. Но тётя Иза с бабой Феней только отмахивались: «Он здоров, он просто стеснительный.  А зачем ему говорить с посторонними?».

Однажды дядя Виля чуть было не отвёл сына к врачу, но был выловлен «с поличным» и заполучил страшенный скандал.

Мама и баба Женя как-то раз  сказали дяде Виле,  что он «тряпка», что он не может поставить на место тёщу и самому разобраться с делами в своём доме и со своей тёщей, что нельзя чтоб  в его доме заправляла старая, уже многого непонимающая, женщина. Но он только ответил, что она мать его жены, и иначе они уйдут и заберут его детей, и не разрешат видеться. А детей своих он просто обожал.  Мама с бабой Женей отвечали, что никуда они не уйдут от экономического благополучия, потому как на что они будут жить? На мизерную зарплату и такую же пенсию? Они  же это прекрасно понимают. Они скорее его из дома выгонят, чем сами уйдут. Но дядя Виля не хотел скандалов.

Я была старше брата на пять лет и когда приезжала к ним, ох,  как он радовался, потому что это означало для него разные интересные игры. В десять лет, я уже отчётливо понимала, что мальчишке надо играть, играть в подвижные игры, в игры, где бы он проявил себя героем.  Даже когда мне было уже шестнадцать,  всё равно играла с ним. Их дом был на окраине города, рядом с сосновым лесом.

Мы с Андрюшкой уходили на лесную опушку, где грудились огромные серые валуны. Мы называли их Дикие камни. И играли там в пиратов, в путешественников, индейцев, на что только хватало нашей фантазии. И в игре, он становился настоящим мальчишкой, подвижным, изобретательным и разговорчивым, и даже громко кричал «по-индейски» или «по-пиратски». Я до сих пор удивляюсь, как тётя Иза и бабка Феня его со мной отпускали.

Андрей подрастал и всё больше и больше тянулся к отцу. Влияние бабки и матери постепенно ослабевало, мальчишка помаленьку выходил из-под их контроля. Дядя Виля всё свободное от работы время старался проводить с ним.  В гараже  была оборудована целая мастерская, и они по выходным пропадали в ней с урадо вечера.  Каких только инструментов там не было! И  чего только ни умел дядя Виля! Он научил Андрея пилить, стругать, работать молотком, паять, читать и собирать микросхемы, обучил электрическому делу, в общем всему, что может пригодиться будущему мужчине в быту.

Дяди Вили не стало в сорок пять. Андрюшке было всего двенадцать. За последний год он сильно привязался  отцу, старался быть постоянно с ним. И смерть отца для двенадцатилетнего мальчика стала страшенным ударом. Мне было семнадцать и я хорошо помню, как Андрюшка на похоронах рыдал, кричал и бросался на стенки.  Он дико орал матери и бабке: «Это вы! Это всё вы! Это вы его угробили!» Он кричал совершенно по-взрослому, взрослыми словами. Это было страшно.

Потом он замкнулся ещё сильнее. Еле на троечки окончил восемь классов и ушёл в ПТУ.  Я-то знала, что его знания довольно обширны, и далеко не на «тройки». Но что было делать учителям, если он не разговаривал и не отвечал?

ПТУ он окончил с четвёрками и пятёрками в дипломе, потому что там говорить особо не надо было, а только делать руками да соображать. А голова у Андрея соображала очень хорошо. Но взяли-то его на самую непрезентабельную работу, а куда ещё возьмут молчуна.

Семьёй он так и не обзавёлся, и до самой кончины матери и бабки находился под их пятой.  Под пятой родных людей, которые с самого рождения своей слепой любовью и глупейшим воспитанием испортили ему всю жизнь.

Он ушёл из жизни в пятьдесят один год, после второго инсульта,  не оставив ни семьи, ни потомства. Оплакивала его только самая близкая родня: мы с Ириной, да племянницы.

Сейчас я думаю, что у Андрея, скорее всего, развился ещё в раннем детстве аутизм, но не врождённый, а приобретённый на почве дурацкого мамки-бабкиного воспитания, если,  конечно, приобретённый бывает. Или что-т вроде этого. В общем, этиология его такого состояния всем окружающим и знавшим  его с детства была видна невооружённым глазом и даже не специалистам.  А ведь вылечить его можно было, стоило только извлечь из этой удушающей слепой псевдолюбви.