В бреду

Мне шепчут в обе раковины с обеих стОрон света,
Как будто я Геракл с хвостом лихой кометы.
В шкафу сидит убийца – а, нет, всего лишь я,
Там просто чьи-то лица маячат у стекла.

Я раздвигаю ступни, чтоб след оставить точно,
На стенах пляшут буквы и складывают строчки.
В моей тарелке ужин слипается слезами,
Я до костей контужен снарядами-стихами.

Врачи в моей палате сказали, что я болен,
В моём большом халате слагается история.
В меня летят пилюли как на мишени в тире,
А я сижу на стуле на шоко-терапии.

Приходят мне конверты без подписи от ближнего,
Но я их жгу до пепла, надеясь, что не выживу.
Когда с тобой слова играют в кошки-мышки,
То странствует молва, что едет твоя крыша.

Когда меня у койки связали поясами,
Я сразу начал стройку к своей могильной яме.
С кровати меня сняли, причём совсем некстати,
Ведь я себя ремнями повесил над кроватью.

Я думал, может выпишут досрочно из больницы,
Но буквы меня выжали до крошечной крупицы.
Я был размером с ноготь под чьим-то микроскопом,
Я стал почти как дёготь, упавший в бочку с мёдом.

На стенах тает вата от лампового солнца,
Горит моя палата и от конвульсий бьётся.
Мой рукописный дар дымится шумным паром,
А тот злосчастный шар сжирает всё напалом.

Дрожат на полках нервы и от петель слетают,
Кружатся как химеры громадной тучной стаей.
Клюют мой хрупкий череп, сбиваясь на рыдания,
Я полностью растерян в своём больном сознании.

Ослеп от света лампы, привязанный к комоду,
Во мне прорвАло дамбу придуманной свободой.
В шкафу сидит убийца – я вижу в отражение,
Я стал поэтом славным в своём воображении.