О музыкальных пристрастиях сорокалетних

"ЭТА МУЗЫКА БУДЕТ ВЕЧНОЙ, ЕСЛИ Я ЗАМЕНЮ БАТАРЕЙКИ..."
И. Кормильцев

Отрочество и юность для большинства из нас - это время формирования музыкального вкуса и околомузыкальных пристрастий. Музыка, которая нравилась в пятнадцать лет, способна не только тихо перебирать  душевные струны в сорок пять, но и даже - брать на них баррэ в более почтенном возрасте. Но есть один важный нюанс. Тщательно отобранная и накопленная фонотека обрамляется в течение прожитых лет иной музыкой, идущей аудиодорожкой за кадром повседневности. Такая фоновая музыка зачастую может даже и не восприниматься, будучи услышанной впервые, но зато она способна откладываться в подсознании. Важно то, что мелодии, услышанные в детстве, имеют свойство вызывать во взрослом человеке чувство доверия и внутреннего умиротворения. Иногда "музыка из прошлого" осознанно начинает нравиться только тогда, когда индивид внутренне дорастает до её осмысления и понимания. Это относится и к колыбельным, и к музыке кино, и к песням, звучавшим по радио, и к парадным  маршам, и к классическим произведениям, и к пьескам, которые играли младшие сестрёнки, учившиеся в музыкальной школе. Стили и жанры при этом не имеют значения, ведь основное условие для формирования хорошего музыкального вкуса чрезвычайно просто: ВОКРУГ ДОЛЖНО ЗВУЧАТЬ МНОГО КРАСИВОЙ МУЗЫКИ.

Зачастую знаменательные события в жизни ассоциируются с мелодиями, под звуки которых нами  совершались судьбоносные поступки, принимались ключевые  решения или попросту переживались радостные моменты. При условии, что такая музыка вызывает положительные ассоциации, её прослушивание будет радовать нас в течение всей жизни. Если на школьном выпускном вы танцевали под "Сиреневый туман", то спустя годы, услышав по радио монотонный прононс  Маркина, песни которого вряд ли входят в ваш нынешний плейлист, вы точно не станете переключать волну, а, может быть, даже сделаете музыку чуть погромче и с благодарностью вспомните приятно облегавшие ноги серые югославские туфли из мягкой кожи, купленные родителями к окончанию школы. Отрицательные же ассоциации, напротив, могут повышать тревожность, вызывать стрессовое поведение и воскрешать негативные эмоции. Ведь вам было так жаль, когда на новогодней школьной дискотеке ваши однокашники снимали с нарядной ёлки и массово били об пол ёлочные игрушки, которые сами же и принесли накануне из дому. Прошли годы, но чувство бессмысленности и непонимания в душе может тотчас  воскреснуть, стоит только заиграть весёлой танцевальной музыке, под которую, подобно нереализованным впоследствии мечтам, разбивались красивые стеклянные  шары и фонарики, домики и космонавты.

И вполне возможно, что - наоборот - качество решений и поступков может зависеть от свойств фонового "аккомпанемента". А почему бы и нет? Описано, например, что музыка, звучащая в торговых центрах, может неосознанно влиять на наш выбор, без явного принуждения, исподволь подталкивая нас купить определённый, комплиментарный ей товар. Если этот эффект возможен при  принятии решения о  марке приобретаемого вина, то почему он не будет работать, например,  при выборе спутника жизни? А если в момент принятия подобного решения вместо условного марша Мендельсона будет играть, z.B.  "Du has(s)t mich..." группы Rammstein? А для чего в развивающих роликах для маленьких детей на ю-тубе сейчас крутят руссифицированные версии преимущественно англоязычных песенок? Кто и зачем хочет бросить якорь в нашей акватории?
 
Помимо рекламщиков, работников ЗАГСа и специалистов по построению отсроченного до совершеннолетия раппорта, приёмом воздействия музыкой на настроение зрителя пользуются режиссёры, когда, снимая кино и желая создать определённый антураж, чтобы передать дух времени, они фоном пускают легко узнаваемые композиции давно минувших лет. Классический пример - это начало фильма "Москва слезам не верит", когда три подружки идут по московским улицам, а из каждого окна льётся музыка 50-х годов прошлого века. Правильный подбор музыки создаёт атмосферу аутентичности, доверия, иллюзию мягкого дивана, полностью повторяющего форму тела и обволакивающего негой приятных воспоминаний, которые иногда всё-таки следует записывать.  Писатели же, оперируя словами вместо нот, конструируя смыслы вместо легко запоминающихся мелодий, оставляют в своих произведениях определенные "закладки" в виде удачных мыслей и формулировок, порой приятно щекочущих мозг читателя, для которого эти рассуждения вдруг становятся неожиданно точным откровением. А в жизни мы привыкли пользоваться как литературными, так и музыкальными цитатами, порой их удачно вворачивая, а иногда - задумчиво насвистывая.

Итак. Хорошая музыка в наше время (1980-е) была на пластинках, магнитофонных катушках и кассетах. Отечественные диски с двумя стереокружочками стоили два пятьдесят, лицензионные зарубежные - четыре рубля. Для особо ценных дисков с помощью выжигателя или паяльника клеились полиэтиленовые чехлы. На бобину с магнитной лентой при записи на девятнадцатой скорости помещалось полтора часа музыки, а если альбом был короче сорока пяти минут, то в конце записывалась какая-нибудь композиция, главное - чтобы она  поместилась полностью, не прерываясь. Иначе вместо припева или куплета слышалось шуршание вращающегося белого или красного кончика ленты, отцепившейся от пустой бобины. Солидные магнитофоны уже не прокручивали плёнку, а просто обрывали песню на полуслове и при этом слегка гудели будто бы от обиды, вызванной внезапной остановкой лентопротяжного механизма.

И в каждом городке были студии звукозаписи, куда бегали  и мальчишки, и  меломаны со стажем, следящие за музыкальными новинками. А там обязательно были вывешены два списка: с отечественными и зарубежными музыкантами, чья популярность определялась реестром их ежегодных альбомов. А чтобы классной музыки помещалось на бобину побольше, можно было проигнорировать любые альбомные концепции, и наутиулусовский альбом "Разлука", например, распространялся в наших среднеазиатских широтах без заглавной композиции, показавшейся, наверное, кому-то из первых копировальщиков-"магнитописателей" несерьёзной и необязательной к прослушиванию. 

Кассетники были в почёте у любителей дворовой романтики, носивших на плече названные по аналогии с их обладателями магнитофоны, кассетоприёмники которых иногда даже не закрывались крышкой. Пока хватало заряда шести круглых батареек, из динамика доносился потёртый голос с кавказским акцентом, певший не очень приличные частушки с припевом "Опа-опа, Америка-Европа, Азия-Евразия - что за безобразие". До сих пор, чтобы не спугнуть воспоминания, не хочется искать имя того исполнителя, сочно использовавшего табуизированную лексику Великого и Могучего.
Такая музыка не предполагала домашнего прослушивания. Ошалелые от отсутствия родительской опеки подростки во время загородних коллективных выездов доставали  запретные кассеты и слушали их втихаря от взрослых.

А учителя физкультуры в нашей школе любили музыку Юрия Антонова, поэтому в спортзале мы бегали под его песни. Так гениальный русский мелодист, создававший стопроцентные хиты предзакатных восьмидесятых, невольно оказался аккомпаниатором совместных забегов по кругу. Конечно, 12-летние пацаны не понимали тогда, что значит "Новая встреча - лучшее средство от одиночества..." (физруки, кайфовавшие от громкой музыки в своей каморке, наверняка знали, о чём идёт речь), а бывшие школьники, превратившись затем в  мужиков с узкотуннельным зрением так и продолжают всю жизнь, потряхивая животами,  бегать по кругу (или туннелю?), напевая про себя: "...но и про то, что было - помни, не забывай!" И не удивляются, услышав, когда им, наконец-то увидевшим свет в конце туннеля, вместо Антонова громко и коллегиально подпевает Чиж со своей компанией в песне про школьный ансамбль: "Мечта сбывается и ... не сбывается..."

Был такой приём у доморощенных школьных диск-жокеев: чередовать быстрые и медленные композиции, в соотношении где-то около четырёх-пяти к одному, а чтобы завершить мероприятие - врубить подряд две песни "скорпов": "Holiday" (погромче) и "Still loving you" (чуть потише). И всем становилось понятно, что на бис ничего не прозвучит.  А потом  после духоты актового зала, в который превращалась школьная столовая, когда из неё выносили столы и лавки, было ощущение свежести и чистоты морозного воздуха, щипающего нос по дороге домой. Это, наверное, самое важное в юности - ощущение свежести и чистоты.

А поскольку моя младшая сестра училась в музыкальной школе, то помимо почитания  двух знаменитых Александров Сергеевичей - Пушкина и Грибоедова -  вполне логичным было знакомство  ещё с одним их великим тёзкой - Александром Сергеевичем Даргомыжским и его проникновенным "Меланхолическим вальсом" - таким простым и таким нежным, трогающим русскую душу за все её фибры.
И ещё об одном вальсе. Есть такой голландский музыкант Андре Рье, под управлением которого оркестр замечательно исполняет Второй ("Русский") вальс Шостаковича. В его аранжировке он звучит по-императорски торжественно, сытые бюргеры, нежно обнявшись, качаются в такт музыке в летнем театре. А Уважаемый Дмитрий Дмитриевич Шостакович, создавший гениальную мелодию, был советским композитором-блокадником и написал этот вальс ещё до войны для джазовой сюиты, партитура которой была впоследствии утрачена.  Режиссёр Михаил Калатозов каким-то образом заполучил вальс для эпизодического исполнения в его картине "Первый эшелон". Фильм этот - о поджарых первоцелинниках Казахстана, которых под звучащую фоном музыку вальса, зовёт садиться в поезд молодой Олег Ефремов, и вальс этот, по факту своего первого появления на экране, - квази-"Первоцелинный". Но поскольку существовавший ранее полноводный поток культуры в массы нынче сильно обмелел, а в народ хлынул сель суррогатных поделок (или даже подделок?), то  подобная информация не афишируется, а отечественные шедевры арендуют пока буржуины с "широко закрытыми глазами", упоминая, правда, что вальс русский. Мысленный шпагат и во времени, и в пространстве получается очень широким: в каком таком измерении (кроме киношного) Целина может сопрягаться с венецианскими масками из Eyes wide shut? Тем не менее, красивая история  о русском вальсе ждёт своего продолжения, как минимум, на целинной земле...

И ещё немного о музыке советского кино. Поскольку телевизионная программа в детстве была одна, то и просмотр был совместный - всей семьёй. Скромная и предсказуемая жизнь, которая, как оказалось, укрепляла и сплачивала советскую  семью отсутствием телевизионной альтернативы, была украшена шикарнейшими мелодиями Алексея Рыбникова и Андрея Петрова, Микаэла Таривердиева и Исаака Шварца, Георгия Геворкяна и Максима Дунаевского, Александра Зацепина и Геннадия Гладкова, Раймонда Паулса и Евгения Доги, Сергея Никитина и Петра Тодоровского, Евгения Крылатова и Владимира Дашкевича. Широкое мелодическое разнообразие, единство стиля и яркая индивидуальность композитора - вот, пожалуй, универсальная формула музыкального таланта. Ведь каждая такая мелодия - это самостоятельное музыкальное произведение, которое живёт вполне себе полноценной жизнью, как  в виде саундтрека, так и вне контекста кино. Так, например, по собственным ощущениям, заглавная композиция из "Осеннего марафона" очень подходила для внутреннего исполнения во время езды на велосипеде по холмам германского Тюбингена, марш из "Жестокого романса" годится для празднования торжества духа после минут вдохновения, а любая из волшебных мелодий Рыбникова может использоваться в качестве лекарства при лечении психосоматических расстройств. А немцы на кафедрах славистики в тамошних университетах некогда изучали советскую поэзию по стихотворениям из фильма "Ирония судьбы", положенным на отличающуюся хрустальным изяществом музыку Таривердиева.

На День Победы военные песни по телевизору под аккомпанемент ансамбля Гараняна пела Людмила Гурченко. Сейчас существует огромное количество их перепевок различными исполнителями, которые, используя современные аранжировки и стереофонию, звучат, наверное, актуальнее для наших ушей в 21 веке. Но память сохранила именно те моно-аутентичные фильмы-концерты, научившие с глубоким уважением и любовью относиться к песням военных лет. Эти песни обладают настолько мощной и живой энергетикой, что их звучание способно очищать окружающее пространство от любой скверны.

А ещё своеобразной Гренландией архипелага отечественной музыки был Высоцкий, обильно разобранный в нашей семье на цитаты. Его пластинки приходили на почту в картонных коробках Апрелевской базы Роспосылторга. Родители сетовали, жаль, что не дожил "дядя Вова" до тогдашнего  времени, мол, такого бы мог написать про современность. И рассказывали, что до него был Галич с его "товарищем  Парамоновой" из "Красного треугольника".

Подарок одноклассника Женьки на 16-летие - два диска ("БлокАда" и "Шестой лесничий") - навсегда сделал меня - тогдашнего одиннадцатиклассника - поклонником Кинчева и "Алисы". А продвинутый Жека Широбоков в нашем  провинциальном Степногорске, ещё будучи школьником,  слушал "Пикник" и "ДДТ", до восприятия которых я дорос гораздо позже. Зато короткая заметка о "Наутилусе" из белорусского молодёжного журнала "Парус" с накрашенным лицом Бутусова  на маленькой фотографии стала предтечей моей будущей коллекции книг о русском роке.

Отдельной  вспышкой в памяти - воспоминание о басовой партии из Цоевских "Перемен", которая продолжала играть в головах зрителей на выходе из кинотеатра "Юность" после дневного сеанса "Ассы". Сильный эффект для восприимчивых тинейджерских мозгов, прочищенных позже в Каунасе поставленным ударом в живот в ответ на вопрос о местоположении магазина грампластинок. Обряд жестокой инициации юных меломанов из школьной тургруппы сопровождался отъёмом денег и часов в паре десятков метров от вожделенного магазина.
Цоевская мелодия стала своеобразной прелюдией к трагической симфонии распада СССР. Советский Союз, наверное, потому и не вышли защищать поклонники Beatles и Rolling Stones, Uriah Heep и Deep Purple, Queen и Doors, Pink Floyd и Dire Straits, Europe и Scorpions, поскольку они безоговорочно верили в благоприятность перемен и в то, что страны, подарившие миру  великих музыкантов золотых семидесятых, не могут желать нам зла. Наши дядья и старшие братья были пропитаны и просмолены музыкой  британских рок-групп, а мы - наивные подростки восьмидесятых - читали "Ровесник", писавший с большим пиететом о западных музыкантах, чья музыка стала Троянским конём для позднего СССР. Справедливости ради следует сказать, что по-настоящему тогда вообще никто не вышел защищать Советский Союз. (А Twisted Sisters я так никогда и не слушал, хотя книжку Ди Снайдера читал из номера в номер).

Разруху в головах помню где-то с 1989 года. До этого времени по инерции ещё сохранялись советские традиции, хотя в школьных КВН-ах на сцене ДК, где мы рубились с 6-й школой, уже можно было пародировать южнорусский говор Михал-Сергеича. А в этом же приснопамятном году на ежегодном конкурсе художественной самодеятельности, проходившем в том же городском дворце культуры, на сцену заканчивать смотр вышла школьная группа "220 Volt". Из всех участников помню только Артёма Москаленко, Серёгу Скоморохова по кличке "Вохоромокс", внешне очень похожего на Алексея Глызина в образе брюнета, да Романа Юсупова, неожиданно для всех зрителей вынесшего на сцену два черепа, что сопровождалось одобрительным гулом зала. С учителями и завучами подобная инсталляция оговорена не была, они было попытались затянуть занавес, но куда там! Процесс развала и разрухи под нашими провинциальными черепушками уже пошёл: Ромка под Кинчева пел про "Движение вспять", за сценой бегали учителя и пожарники, старавшиеся загасить насыпанную на электроплитки дымящуюся селитру, которая, по мнению школьных музыкантов, должна была в качестве самопального генератора тумана окутать рок-музыкальным флёром (а по факту - дымовухой) самодельные черепные коробки с разноцветными электрическими лампочками в глазницах. Хотя про лампочки и пожарников я, наверное, немного приврал, а вот про селитру и черепа - точно нет.

Одно яркое воспоминание из начала студенческой жизни мозг упрямо ассоциирует с "Технологией", популярной в год распада СССР. Мы, полуголодные городские первокурсники мединститута на сельхозработах, попав в ободранное сельское общежитие Бауманского совхоза, были попросту ошарашены уверенной первобытностью общения одного из наших деревенских сокурсников - Димки Коптева - с местными жителями. Зайдя в соседний дом, он, как фокусник, вышел оттуда с полученными от них бесплатно трёхлитровой банкой холодного молока и свежим хлебом в руках. Произошла смена парадигмы: переосмысление 
и упрощение принципов жизнеустройства положило начало яркому вступлению вчерашних школьников во  взрослую жизнь. На импровизированные студенческие дискотеки приходили поглазеть на студенток местные чеченцы Умар и Казбек с обязательными ножами на боку. Рома Рябцев пел про "нажми на кнопку - получишь результат", над чеченской деревенской колонией развевалось зелёное знамя ислама, настроение у местных было испорчено дефицитом горячей воды в душевых, которую щедро тратили заезжие студенты перед вечерними танцами. Нужно отметить, что работоспособность на току в то время не требовала регулярного сна. Уезжали мы из совхоза совершенно другими людьми. Особенно ярко контраст почувствовался, когда на середине обратного пути мы встретились с автобусной колонной, в которой находился второй поток нашего курса. Пока водители курили под накрапывающим осенним дождичком, студенты и студентки разглядывали  друг друга через разделявшую автобусы дорогу. Несмотря на то, что ехавшие на замену нам ребята уже проучились вместе в течение месяца, сквозь широкие автобусные стёкла они напоминали нам нахохлившихся под весенней капелью воробьёв. А мы - счастливые от новых ощущений и знакомств, окрылённые дружбой и студенческой романтикой -
ощущали себя, как минимум,  орлами, спустившимися с горных вершин. Вот такое пёстрое смешение красок, выдавленных по-свойски из тюбиков соцреализма, осталось на палитре чувств у художницы-памяти, рисующей в стиле ностальжи.

А отдельная благодарность от меня сегодняшнего -  музыкальным редакторам "Ну, погоди" и лично Вячеславу Котёночкину.  Вот где, как оказалось, был сосредоточен  кладезь стильных музыкальных произведений, полная версия которых сейчас  удивляет и очаровывает, поскольку будит в душе самые нежные - детские - воспоминания. Котёночкин был тем ещё меломаном, вставив в мультики мелодии, которые до сих пор никто не может опознать. А в интернете существует сообщество "нупогодистов", которые, как археологи, раскапывают пласты нашего великого музыкального наследия из культурного слоя 70-80-х годов двадцатого века.
Наверное, оттуда - из "Ну, погоди" - возникла любовь к инструментальной джазовой и эстрадной музыке 30-40-х годов прошлого века, имеющей бесподобное, очень тёплое живое звучание и длинные вступления перед началом первого куплета. А началась эта симпатия в тот момент, когда на экране под "Джона Грея", в исполнении того же ансамбля Гараняна, - съезжал на лыжах с горы волк с длинным шарфом на шее. Каждая серия "Ну, погоди", кстати, также имеет достаточно продолжительный зачин до титров, предваряющих основную историю. Кто знает, может быть, такая драматургия с неким подобием анимационной увертюры была навеяна Котёночкину стилистикой песен 30-х годов...

А ещё в нашей жизни были детские музыкальные спектакли на пластинках. "Бременских музыкантов" в те времена не очень часто показывали по телевизору, а пластинки с аудиоверсией после уроков можно было крутить хоть каждый день. Поэтому, наверное, студенты 90-х, приехавшие в Германию (в том числе - и в Бремен!) из республик бывшего СССР, могли все вместе громко петь о том, что "Ничего не свете лучше не-е-ту, чем бродить друзьям по белу све-е-ту". Ведь почти в каждом доме были такие пластинки. Казахи при этом легко подпевали грузинам, а русские - украинцам. Великой была наша общая Родина!

Покидали мы её - разрезанную по-живому на разноцветные лоскуты политической карты -  в 1994 году под "Титаник" Бутусова. Передвигаясь по немецкой земле  автостопом, мы, точно так же, как Данила Багров в "Брате-2", предлагали немецким водителям послушать записанную перед отъездом кассету с русским роком. Вежливые немецкие водители слушали, хотя русскоязычная музыка сборника, наверняка, резала их нежные европейские уши, привыкшие к приторным хитам "Радио Регенбоген". А мы, будучи студентами германских университетов, таким образом адаптировались и самоутверждались, не понимая тогда, что возможность учиться в Германии нам была предоставлена совестливыми немцами в качестве компенсации за развал великой страны. (Кассету эту недавно нашел, она не размагнитилась за 30 лет, хотя азимут жизни с тех пор изменялся многократно).

Правда, порой мог случиться и коллективный культурный шок. Однажды немецкая учительница - любительница русского языка - показала нам фото нечищенных  сортиров, кажется, Саратова восьмидесятых или девяностых - зрелище, как нам казалось тогда, для европейских глаз жуткое и постыдное. Потом уже, спустя пару лет, профессор-гастроэнтеролог на лекции рассказал нам о том, что немцы, как "анально-ориентированная" (по Фрейду) нация, сильно сетовали на неудобство новомодных на тот момент воронкообразных унитазов без полочек, на которых они в прежние времена, прежде чем нажать на смыв, могли тщательно рассматривать продукты своей жизнедеятельности на предмет наличия в них патологических включений. Поэтому для нашей знакомой учительницы, фотографировавшей туалеты с дыркой в полу, наверняка, было непонятно, как такие сокровенные для немцев и абсолютно безразличные для русских трюфельки, финализирующие пищевые цепочки, могли быть выставлены на всеобщее обозрение - да ещё и в таком количестве!  Ещё её сильно раздражало, что "Хайнриха Хайне" в Саратове величали Генрихом Гейне, из-за чего, мол, немецкая делегация не всегда понимала, о ком идёт речь. Но при этом,  в её по-немецки ухоженной машине по дороге в швейцарский Базель играла музыка Цоя и рядом с фотографиями, свидетельствующими о крахе саратовского коммунального хозяйства, лежал шикарный двойной CD Александра Вертинского, изданный то ли  в Германии, то ли в Америке. Чтобы скрыть неловкость от увиденных фотодокументов, мы - бывшие советские школьники - чувствуя стыд за как бы уже иностранный для нас русский город, стали рассказывать ей о том, что свою знаменитую "Звезду по имени Солнце", Цой написал в Казахстане, и, что песни Вертинского мы никогда раньше не слышали. Как можно было тогда это совмещать в одном флаконе - фото и музыку в машине немецкой учительницы, стыд за сортиры и произношение в некогда единой стране и гордость за Вертинского и Цоя в умах казахстанских студентов? Ответа на этот вопрос о тогдашнем когнитивном диссонансе во время нашего нелегального посещения Швейцарии у меня до сих пор нет, но с того момента мне стал очень нравиться Вертинский, а особенно - его гимн отцовству - песня "Доченьки" и книга о любви к Родине - "Дорогой длинною"... Перед музеем искусств в Базеле и сейчас стоит скульптура Огюста Родена "Граждане Кале", а нынешний Саратов, наверное, не уступает в чистоте швейцарским городам. На прощанье, в знак благодарности, я подарил нашей знакомой учительнице  маленький томик "Евгения Онегина".

А как же было здорово в ответ на привезённый из дома и совместно с друзьями прослушанный альбом "Алисы" "Jazz" на фирменном компакт-диске, в немецком общежитии алаверды впервые в жизни под гитару услышать "Ты ушла рано утром, когда я ещё спал..." - без понятия о том, что её написал Чиграков! Спустя пару лет, в том же общежитии, но уже в другой компании швейцарский студент, легко общавшийся по-немецки, -французски и -английски, пел для итальянской красотки  Валентины на её родном языке "Прощание с Карузо". Пока мы пялились на пушинки от розовой кофточки, зацепившиеся маленькими репеями за её бритые под мышками волоски, вместе с серенадой талантливого европейского полиглота проникало в наши души ощущение полной лингвистической ущербности, ведь Валентина практически не изъяснялась по-немецки, а мы - увы - не владели итальянским.

Отечественные музыканты, подрабатывавшие в Германии уличными артистами, всегда вызывали в нас чувство солидарности и будили желание поддержать их одной-двумя звонкими монетами тогдашних немецких марок. С одной стороны, их было жаль, ведь беспросветность жизни большинства постсоветских республик периода девяностых гнала профессионалов от музыки на заработки в благополучные западные страны. С другой стороны, нужно было видеть завороженные лица немцев, когда русский культуртрегер неподалёку от Фрайбургского Мюнстера доставал из потёртого кофра баян и начинал играть на нём Токкату Баха. Музыка не могла петлять по узким улочкам старинного города, а летела ввысь, цепляясь за остроконечные шпили древнего кафедрального собора, немцы же, узнав знакомую полифонию органной музыки, звучащую почему-то снаружи церковных стен, столбенели и, слушая, наверное, думали о том, как давно они не были внутри храма.

А оставшийся, теперь уже наверное навсегда, безымянным друг белоруса Петельки, который пытался догнать собственную молодость, скупая по дешёвке на немецких блошиных рынках выходившие тогда из моды пластинки западных рок-музыкантов 70-80-х, не только не прогадал, но и даже оказался удачливым инвестором, собравшим-таки коллекцию своей юношеской мечты.

С тех пор утекло много воды, вымывшей из памяти множество иных ассоциаций, связывающих музыку и судьбу. "Всё течёт, всё меняется, поэтому нельзя дважды войти в ту же реку". Монозапись не имеет стереоэффектов. Больше нет кассет и бобин, пластинки стали предметом роскоши, mp3-формат упростил доступ к хорошей музыке, позволил конструировать самые причудливые сборники, незаметно для среднестатистических ушей снизив качество звучания и резко уменьшив радость коллекционера от обладания музыкальным раритетом.

Но, настраиваясь на рабочий день с помощью музыки, звучащей в машине по дороге в клинику,  я всё чаще стал замечать, что во многих записанных мною сборниках стала превалировать музыка без слов, как первозданная форма музицирования - без "консервантов" рифмованного текста  и "отдушек" голосов исполнителей.  С высоты сегодняшнего возраста становятся более понятными слова одного умного  человека, сказавшего: "Чем старше становлюсь, тем больше нравятся тридцатилетние женщины, документальное кино и инструментальная музыка".

Пренебрегая мыслями о том, что за всё в жизни нужно платить, люди по-прежнему вынуждены совершать свой ежедневный выбор между настоящим искусством и посредственностью, оригиналом и эвфемизмом, натурпродуктом и суррогатом. Предсказания киношного Рудольфа-Родиона о том, что скоро не будет ни театра, ни кино, а будет "одно сплошное телевидение" удивительным образом не сбылось - люди продолжают ходить и на спектакли, и в концертные залы, забывая, правда, на время общения с искусством отключать себя своих гаджетов, а гаджеты - от интернета. "Скоро не будет ни театра, ни кино, ни телевидения а будет один сплошной интернет" - так помышляют современные Рудики. Музыку стали делать на компьютерах, и от этого она стала терять свою жизнеутверждающую функцию, душевность и искренность.

Нам же повезло вырасти в то время, когда государство ещё заботилось о музыкальных вкусах своих граждан, откровенная безвкусица не засоряла эфир, а по-настоящему талантливая музыка могла обойти все запреты. Нынешняя эрзац-музыка, наверное, также будет пробуждать светлые воспоминания в будущей памяти наших детей. Однако хочется, чтобы в их жизни было побольше по-настоящему классной  и, во всех смыслах, живой музыки, которой нужно окружать наших чад, по-паучьи оплетая  красивыми мелодиями их светлые головы, чтобы научить молодую поросль слушать и слышать.
 
Покуда живо человечество, хорошая музыка будет вечной, нужно только её постоянно холить, лелеять и пестовать, слушать и исполнять, а по сути - вовремя менять душевные батарейки (по нынешним меркам их можно и подзаряжать, но не суть). Если это будет происходить повсеместно, то и эфир, сотканный из колебаний многочисленных звуков и тонов, станет более гармоничным, а коммерческие однодневки займут в нём свое заслуженное  маргинальное место.  Жаль только, что слова, вынесенные в эпиграф, стали эпитафией на могиле их  неприкаянного в своей гениальности автора, умершего в Лондонском хосписе. Жить бы ему ещё и жить...

Нур-Султан, 08.03.2021 г. - Астана, март 2024 г.