Петр Великий - геолог и поэт

В этом мини-сборнике размещена статья Юрия Гарриса о выпускнике МГРИ, геолога и поэте Петре Великом и небольшая поэтическая подборка.

В рецензии Вы найдете ссылку, по которой сможете послушать одну из песен Петра.
---_--------------------
Юрий Гаррис

Геолог и поэт Петр Великий

Петр ВЕЛИКИЙ (это его истинная фамилия, а не творческий псевдоним) не увидел единственного сборника своих стихотворений "Красота настигшая" (М: "АБВ", 1996), изданного уже после его безвременной кончины в самом продуктивном для мужчины возрасте, сорока трех лет.

После окончания геологоразведочного института (МГРИ(?), кстати - Литературный институт он тоже закончил), Петр был направлен в одну из партий Башкирского территориального геологического управления (впоследствии - "Башкиргеология"), базировавшейся в г. Сибай (Башкирия), в которой проработал до конца жизни геологом на поисках россыпного золота в Башкирском Зауралье.

Профессиональная работа геолога практически всегда осуществляется в тесном общении с природой - во всех её проявлениях, что, вероятно, наряду с осознанием неизлечимого заболевания, нашло отражение в лирическом творчестве Петра, проявляющемся практически в каждом стихотворении чувства любви, единения с ней и безмерной благодарности к сущему.

Сборник  стихов Петра Великого "Красота настигшая..." был издан небольшим тиражом (1000 экз.) благодаря усилиями и материальной поддержки московских почитателей его творчества и, в первую очередь, составителя книги - Ирины СИГАЧЕВОЙ.

Составитель предваряет сборник своими воспоминаниями об авторе и делится восприятием его стихотворного и "бардовского" творчества:

"Мы познакомились летом девяносто второго. Друзья пригласили меня на рыбалку в устье Волги. Народ собрался шумный и весёлый. О Пете Великом я много слышала ещё в Москве - говорили, что он поэт, бард, закончил геологоразведочный, а затем литературный институт, живет и работает где-то в степях на прииске. Мне представлялся серьёзный, толстый, лысый дядька с гитарой – что-то вроде Никитина.

"Бард" оказался обыкновенным на вид мужчиной, моложавым и крепким. Моё внимание почему-то привлекла его походка – он шёл слегка отклоняясь назад и высоко поднимая ноги, казалось, что за спиной у него – тяжёлый рюкзак, а под ногами – топкое болото.
Петя стал душой компании. Мы засиживались у костра до зори – за разговорами и песнями время  летело быстро. Его стихи запоминались легко, а то о чём он пел, тревожило и задевало каждого из нас.

Великому в тот год исполнилось сорок три и трудно было представить, что он тяжело и безнадёжно болен. В нём чувствовалась сила и жажда жизни, только иногда взгляд становился каким-то странным. Перед самым отъездом я набралась смелости и спросила, о чём он думает в такие минуты. "Да, собственно, ни о чём особенном, отвечал он – просто смотрю. С  лёгкой печалью..."

В сентябре Петя приехал в Москву. Так получилось, что мы довольно много времени проводили вместе – болтали о всякой всячине, бродили по городу. Я не переставала удивляться, как в одном человеке могло умещаться такое количество любви ко всему окружающему. Он не боялся показаться смешным и быть не понятым, делая добро людям. Однажды он нашёл в метро железнодорожные билеты, и поехал на вокзал к поезду, разыскать некоего разиню, отдал ему билет и не услышал в ответ ни слова благодарности. А порой как ребёнок, восхищался пением уличных музыкантов или горячо расхваливал свои любимые миндальные пирожные.

Та осень принесла Петру большой урожай стихов, как оказалось последних. В начале девяносто третьего Великого не стало. Он даже не успел подготовить до конца рукопись своей книги, хотя название для неё – "Красота настигшая...", было выбрано уже давно.
В начале восьмидесятых, после окончания института Пете представилась возможность издать поэтический сборник. Тогда же, в издательстве возник вопрос о смене фамилии автора, – она показалась слишком громкой, и дело заглохло само собой. В этом году его мечта всё-таки осуществилась. Быть может, эта книга по форме выглядела бы немного иначе, если бы её выпустил сам автор – этого мы никогда не узнаем, – а вот о её содержании и самом поэте судить вам, читателям".

А вот как оценивает личность Петра Великого и его поэтический дар московский поэт Михаил НИКОЛАЕВ:

"Реальная судьба автора этой книги – Петра Великого может показаться не совсем правдоподобной, столь же похожей на вымысел, как его подлинная фамилия. Если бы писатель задался целью как можно ярче выразить эпоху шестидесятых, он не смог бы найти более подходящую личность на роль романтического героя. Геолог-золотоискатель, поэт, задевавший своей гитарой самые сокровенные струны души. Великая неудовлетворённость собой, тяга к красоте, жажда свободы и простора, не давали ему покоя. Поражает мужество, с которым он смертельно больной в сорок два года, писал свои последние стихи и песни, лишённые отчаяния, печальные, но светлые, как вся его жизнь.
Вчитайтесь в строки его стихов, окунитесь с головой в прекрасный заповедный мир поэзии Петра Великого".

Не менее эмоционально воспринимали личность поэта и его лирику сослуживцы-геологи. Вот что вспоминает, например, Валентина АНПИЛОВА (г. Сибай):

"Кем был для меня Петр Великий? Кем он был для всех нас, с кем дружил? Как-то так получалось, но каждый был твёрдо уверен в том, что он имеет право называться его настоящим другом, Петя удивительно умел в каждом из нас зародить такую уверенность.
Спорщиком и рассказчиком он был непревзойдённым. С таким же нетерпением мы ожидали всегда его очередного возвращения из Москвы... Это всегда был праздник, потому что можно было слушать, слушать...

Вспоминаю эпизод. Он был уже болен, и все мы знали об этом. Однажды, вернувшись из какой-то из своих бесконечных поездок, Петя собрал всех нас. Пел он в тот вечер как-то особенно... И под занавес выдал свою новую песню. Затем, отложив гитару, по своему обыкновению, чуть смущаясь, стал ждать: ну как? что скажете? Это была очень хорошая песня, но в тот момент из неё почему-то запомнилась только одна строка: "а мне последних сорок два". Стало грустно. Великий же тут же заметил: "Да ты не обо мне думай. Песня-то понравилась?" И сегодня, когда я вновь слушаю эту песню, то понимаю, сколь пророческими были те слова...

... Кем был для меня Петр Великий? А, наверное, той самой частью моей жизни, которая уже никогда не повторится. Никогда. И никогда больше не прозвучит телефонный звонок и его голосом никто не скажет: "Здравствуйте, я приехал..." И не стало без него праздников, а если мы и собираемся вместе, всё это становится просто застольем".

Действительно, читая стихотворные произведения этого автора, удивляешься их "песенности", не зря же и он сам зачастую пел их под аккомпанемент гитары в кругу друзей и у костра (а какой же геолог не любит петь у костра,
_____________________________ППетр Великий
СТИХИ

                * * *
Поэзия факта,
            Поэзия слова
                и дела...
Поэзия — шахта,
            В которую с неба  дневного
Звезда — нам в глаза — посмотрела.

И всё-таки мучит
Неверье — в глубинах созвучий
Увидеть, как с неба полуночи
Солнце лучится
            сквозь дымы и тучи...
Пожалуй, что нету
            Верней, безобманнее прозы —
Лишь с нею всю ночь до рассвета,
Но лишь над стихами —
            Надежды невольные слёзы
Задолго до счастья,
            За вечность до света.

7.04 /Сибай/ - 13.04.86. /Суундук/

                * * *
Если высветлить душу людскую,
Чтоб за совесть, а не за страх —
Одинаково сильно тоскует
И в деревне
И в городах.

Если выспросить душу людскую,
Что ж её так печалит всерьёз,
То всего-то любви и взыскует,
Только вечного жаждет до слёз.

         РОДНЫЕ ОЗЁРА
Много лет я живу на Урале,
Но, куда ни потянется взор,
Луговые привидятся дали,
Все в туманцах с рассветных озёр.

Есть, конечно, озёра поближе,
Только дальние манят меня.
Их несметно рождает и нижет
Колыбельная Волги струя,

Окружает осокой и талом,
И высокой ветлою дарят,
И — чудно! — даже в озере  малом
Так талантливо всё повторит:

Повторит состояние детства
С ликованьем всего существа,
Повторит ощущение действа
И возможного с тайной родства...

Станет жизнь в тебе неистребима,
Поплавок против ряби пойдёт
И — готовясь исчезнуть в глубинах —
В воспалённом сознанье замрет...

             МАТЕРИ
Что на этой могиле
               смогу рассказать,
Что смогу от души
               и от самого сердца?
Вот пришёл... и молчу.
               Ты прости меня, мать...
Я не знаю,
               куда мне от глаз твоих деться.

Потому не смотрю на тебя
               и молчу,
Потому и спешу
               ветви, битые градом,
Приподнять...
               Я немногое сделать хочу
И могу,
     не солгав ни речами, ни взглядом.

Быть не надо безгрешным,
               чтоб воду налить,
И поставить цветы
               как-нибудь покрасивей -
Чтобы красный горел
               и велел бы нам жить,
Чтобы жёлтый грустил
               и надеялся синий.

Нет, святым быть не нужно,
               чтоб листья смести,
Что во влажных западинах
               мёртво чернеют.
Не беда, что их может опять нанести,
Лишь осенним дыханьем
               в округе повеет...

В этом есть хоть немного
               от жизни твоей:
Сколько помню тебя,
               всё мела, убирала,
И — как странно... —
               за день до кончины своей
Ты деревья
         в тенистом саду поливала...

Ты любила сады
               за их пышную грусть
И сердилась, что я этой грусти не внемлю —
Потому так и нежу
               сиреневый куст,
Поливаю прилежно
               могильную землю...

Как все просто и чисто
              себя здесь ведут.
В этой грустной земле
              совершается чудо —
И не только
           кого-то с рыданьем несут,
Но и что-то святое
           уносят отсюда...

Как сказать я хочу:
           "До свидания, мать..." —
И, конечно, вернусь ещё
            снова и снова,
Только вот никогда
            не смогу рассказать,
Почему прихожу —
            и не вымолвлю слова...

                * * *
Копился в листьях дождик мелкий,
Мешался с пылью, стекая с веток,
И в мокрой зелени заметней
Свеченье проступало цвета,

Он собирался из далёка,
Наполнив листья, из кроны рвался,
В разбитом зеркале дороги,
В глазах прохожих отражался,

Он говорил, что всё приходит
Не в час, который нам угоден,
И не при солнечной погоде
Всё проясняется подчас —

Но лишь слезами или кровью
Омоет жизни нашей крону,
И всё разъятое
            по крохам
В живое соберется в нас.

           ВДОХНОВЕНИЕ
Вот вдохновение
            и суть его нагая:
Пустяк, случайность, мимолётность,
                но
Известное вдруг так располагает,
Что неизвестным явится оно —

Так молния из тьмы родного края,
Где, кажется, ничто не удивит,
Вдруг выхватит, ломаясь и сверкая,
Так часто виденный —
                и незнакомый вид!

               * * *
Прости меня за годы нелюбви,
За бесконечную твою усталость,
За одинокие и горькие пути,
И из молчанья сотканные дни,
Которыми идти тебе досталось.

Прости, что не ценил я светлых чувств...
Как ты меня любила беззаветно!
Ты мной была полна, а я тобою — пуст...
Как больно сознавать теперь мне это!

Я ждал и ждал, что явится сквозь мрак
Свет радости, чтоб спорить с этой болью,
Но с каждым часом рос ненужный страх
Уйти во мрак не понятым собою.

И я молчал. За днём тянулись дни,
Слагались в месяцы, вытягивались в годы…
Порой казалось, что не только мы одни —
Так вымирали целые народы.

Прости, что я твоих не видел мук:
В себя смотрел несчастными глазами.
Прими последнее пожатье моих рук —
И не убей жестокими словами!

Пусть я прочту в глазах твоих презренье...
Я сам уже давно презрел себя
И знаю: мне не знать успокоенья,
Но у тебя одной прошу, прошу прощенья,
Родная, нелюбимая моя!

              * * *
Бывает, женщина уходит.
Её уход не защищен.
И вы, быть может, при народе
Топтали душу бывших жен.

О, как вы мелочно жестоки!
О, если б только вы могли
Увидеть чистые истоки
Всепоглощающей любви!

Да, в вашей жизни много было,
Да только не было любви...
Она ведь это вам простила —
Так пощадите же и вы!

На миг представьте, что смирилась,
Вернулась, дышится едва.
Убито всё, к чему стремилась,
Для вас, для всех она мертва.

И ужаснётесь превращенью...
А ведь была-то хороша!
Не мило тела возвращенье,
Где рабски скорчилась душа.

               * * *
Жутко и красиво:
Раскалённый шар,
По-над снежной нивой
Сплюснутый пожар.

А в пожаре тучи
Обожгли крыла,
И о свет могучий
Укололась мгла —

Изошла вся пятнами,
И из тьмы взошло
Что-то необъятное:
И добро и зло...

С радостью и болью
Принял этот дар.
Над холодным полем —
Жизни
      шар.

       ОСЕННИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Что значит для природы смертный час?
Он так же, как для нас, неистов и печален
Или, осознан ею в изначале,
Беззлобно принимается сейчас?

Но что же эти краски на крови
И желтизна пергамента, как кожа?
Я думаю: природе страшно тоже, —
И всё это прекрасным не зови.

Как сладок запах прелого листа —
Но тлен людской, но прах людской
                ужасен.
Как эта мысль, казалось бы, проста,
А смысл её упорно нам не ясен.

Нам нравятся прожилки на листе,
И, походя, того не зная сами,
Приносим в жертву зримой красоте
Чахоточный румянец угасанья.

Прекрасен лес осенний поутру,
Когда на нём широкий свет играет,
Но не метафора осины на ветру —
Живая плоть природы полыхает!

Откуда ей, мертвеющей теперь,
Знать о путях молекул в мирозданье?
Что где-то воскресенье и апрель,
И в новом облике существованье?

Что где-то за пределами зимы,
За далью смерти
              есть оно — мгновенье,
Где лучшими возникнем вдруг и мы,
Чтоб у природы вымолить прощенье...

         ПЕРВАЯ ОХОТА
Последние листья звенят на ветру,
И первые снеги летят поутру,
И зябкие дали белеют, маня,
И шорохи их будоражат меня.

Охота! Походы по диким местам.
По свежему следу, по мягким снегам,
И пусть осуждают — я снова пойду
И древнюю сладость в чащобе найду,

И вновь в ожиданье таинственных встреч
Я стану сторожкого зверя стеречь,
И буду сливаться с буграми, корой,
С охотою первой, со светлой порой.

С укромной поляны под красной горой
Взовьётся вдруг тетерев черной свечой!
И где-то под горлом забьётся, сожмёт,
И детский восторг мою душу прожжёт,

Метнётся зайчиха от старого пня,
Завидев большого, чужого меня —
И пусть не успею я вскинуть ружьё,
И пусть чуть не выпрыгнет сердце моё...

А вечером ранним, под бледной звездой
Пойду я усталый, счастливый домой,
И буду я вечер морозный вдыхать,
О чае душистом с улыбкой вздыхать,

А вечером поздним домой доплетусь
И чая, как чуда, губами коснусь,
Усталость от тела почти отлетит,
Но сон мою голову низко склонит,

И явно потом буду видеть во сне,
Как заяц испуганный вздыбливал снег,
И будут бежать и лететь сквозь меня
И звери, и птицы минувшего дня.

            ЗАЯЦ
Октябрь до срока побелел,
Охоты запах, лай собачий
И заяц! Может, и не смел,
Но посмотри, как ловко скачет!

Петляет, путая следы,
От гончей стаи убегая —
Всю жизнь бежит он от беды:
От лис, от выстрелов, от лая...

Я сам не раз кровавил снег
И обрывал красивый бег,
Бывало, сильно горевал,
Когда постыдно "пуделял",

Но тут как будто бы меня
Попутал бог средь бела дня:
Вдогон неистово кричал,
Косому слал благословенье
И так желал ему спасенья,
И в первый раз не убивал.

         РЕБЁНОК И ПТИЦЫ
1
Когда над рожицей смеюсь,
Щекою к тельцу приживаюсь,
Я незнакомой мукой маюсь
И потерять её боюсь.

Едва молочно-влажный рот
К сухим губам моим прижался -   
И ко всему живому жалость
Из этой нежности растёт...

2
Когда озёра тронет лёд,
Я не возьму ружья с собою
И на несметный перелёт
Глаза спокойные открою,

Ведь если мне теперь убить
Птиц перелётную надежду,
То никогда уже так нежно,
Так человечно не любить.

         МОЛЧАНИЕ
О чём взахлёб выщелкивает кенарь,
Гортанит в одиночестве щегол?
И почему с любимою в разлуке
Вдруг нахожу эпитет и глагол?

Нет, я не верю совершенству рая,
Где все поют на разные лады:
Молчали бы, в блаженстве обмирая,
Эдема совершенные сады...

               * * *
Я помню утро: зыбкость и туман,
Нет ничего на свете этом белом,
И всё вокруг — для сердца и ума
И для предчувствий будущего дела!

И всё во мне — для вечного пути,
И мир во мгле готов для узнаванья:
Всему даю возникнуть и взойти
И, тайной наделив, даю названье.

Я называл без отдыха и сна
И не заметил в творческом горенье,
Как женщина обиду пронесла
За гранью моего воображенья...

Ну почему так будничен был бог,
Стоящий у страстей самих в начале?
Как он придти,
           как быть он с нею мог —
Без радости, без тайны, без печали...

                * * *
Врачи клянутся клятвой Гиппократа.
Совсем не страшно клятвенником быть:
Придётся ли когда-нибудь, как брата,
Против себя, кого-то возлюбить?!

И я клянусь в любви и постоянстве
На тысячу и даже больше лет,
Когда во всём объемлемом пространстве
Предчувствий лжи — не то что чувства! — нет,

И лишь потом так страшно сердцу станет
От непосильной верности своей —
Больной умрёт. А женщина устанет,
И что-то птичье
            вдруг проступит в ней.

         "ЭЙНШТЕЙН" КОНЁНКОВА
Он насмерть весел — этот взгляд,
Остановивший дали!
И кудри, путаясь, летят,
Хоть нету ветра в зале.

Кружится в тёплом гипсе кровь,
И абсолютна правда,
Что в самом тленном из миров
Душа творенью рада...

Лишённый званий и чинов
Ефрейтором увечным,
Он вопреки велик и нов,
Младенчеством отмечен,

И в нём тот самый огнь бежит,
Что теплится веками,
Который понуждает жить
И оживляет камень.

И вот — кружится в гипсе кровь,
И абсолютна вера,
Что в самом страшном из миров
Творец — всему есть мера.

          ОТРАЖЁННОСТЬ
Тополя, словно стрелы, летели из бездны,
Зарываясь в планету
                по оперенье...
...Всё — когда-то небесное — станет небесным,
Притяженье Земли обращая в паренье!

И нагрянет гроза. И душа себя вспомнит.
Запах почек смешается с горним озоном,
Вздрогнут корни —
               и ствол разразится зелёным
И собою просветы в высотах заполнит.

                * * *
Параграф юных лет — затвержен свет.
Уроки тьмы нам вечно отменяли,
Сомнения, страдания, печали
Не включены в учебники тех лет,

Но, словно глаз, привыкший к темноте,
Душа из света робко различала
И контур зла и смертное начале
В их противостоянье красоте...

Единство детских лет — раздроблен свет,
Он вытемнен из сердца и разложен,
Он оказался так непрочно сложен —
И там вопрос, где был всегда ответ...

       ПИСЬМО С ПРИИСКА
Пишет вам ни милый, ни хороший,
Милые, хорошие мои!
Каждый день уходит день, похожий
На другие дни.

Каждый день похожие заботы,
А забот всегда невпроворот,
И опять за денежной работой
Год пройдёт...

Но, конечно, что-то происходит,
Неподвижность — это наговор,
Непременно кто-то в душу входит,
Если в ней заслышит разговор...

Вот ручьи недавно раззвонились:
— Сколько понастроили преград!
Пошумели — и угомонились,
Только хвостиками шевелят.

И теперь к большой воде, как к жизни
Утки, гуси-лебеди летят,
Чтобы научить любви к отчизне
Утенят, гусят и лебедят,

Только, если б мог сказать по-птичьи,
Я б увёл их от большой беды:
— Не кладите здесь свои яички,
У большой обманчивой воды!
 
Приползут машины-великаны
В жаркий день на страшный водопой
Гнёзда ваши поплывут и канут
В глотке неживой...

Если правда неразумны птицы,
И с ума сойти нельзя,
Станут птицы — друг о дружку — биться
И клевать глаза...

Нет! конечно, что-то происходит.
Душу — за копейку —
                наговор!
Непременно что-то в душу входит,
Если в ней о жизни разговор...

Сердце живо, сердце все изныло,
Будто в нём сидит игла-вина...

До свиданья, милые, родные
Дети и жена.

Р.S.
Был сегодня на больших плотинах,
Птиц всё меньше видится окрест,
Озеро сверкает, как полтинник,
Птицами нам брошенный с небес...

Странные охотники стреляют
От рассвета и до поздних звёзд —
Эти звуки птицы понимают —
И не строят гнёзд.
           17 — 18.04.86 г.Суундук

Из цикла: "К России нежность"

         ЗАКЛИНАНИЕ
К России нежность...
Кто её не ведал,
Хотя о ней не каждый говорит.
И даже в тех, кто в ослепленье предал,
Она всечасно плачет и болит.

Не жалко, нет —
но я не проклинаю:
И так уж всеми прокляты они.
Но в трудный час
себя я заклинаю
И вас, друзья, сограждане мои:

Пусть не коснется нежности к России
Ни мелкое тщеславие, ни месть —
Есть выше честь: отчаянно, бессильно
Любить такой, какая она есть.

Порой душа слезами обольётся,
Порою подло не болеть душе,
Но пусть та боль
            любовью отзовется...

              * * *
Для каждого, по силе и уму,
В огромной жизни роль своя найдётся,
Но нет сценария... И потому
Нам жить её по совести придётся.

Но есть ли где-нибудь труднее роль!
Как часто мы бессовестно фальшивы —
И жизнь тягуча, как зубная боль,
Как водевильчик низкого пошиба.

Но если, не жалея сил и чувств,
Мы будем жить не просто, но красиво,
То жизнь прекраснее других искусств
Уж потому, что более правдива.

Когда разучимся существовать
И станем подлинней и человечней,
То будет нам за жизнью быстротечной
Хоть горько, но не стыдно умирать.

              ЧЕЛОВЕК
Человек лишь два раза не волен в судьбе.
Он не может сказать: я не буду рождаться, —
Даже если б и знал всё про жизнь на Земле,
Про жестокие войны и тяжесть гражданства.

И не может от смерти навечно уйти,
Даже если ей плюнет в пустые глазницы,
Даже если и был неустанным в пути
И не может душа его остановиться.

Только два кратких мига не волен в себе
Человек — алхимический опыт природы,
Но за это он век прекословит судьбе,
Наделённый высоким сознаньем свободы!

Ну, а если 6 дозволено было решать,
Быть иль не быть, ему, взять ли бремя на плечи,—
Нет сомненья, что он бы не струсил начать
И пришёл бы сюда, в этот мир бесконечный,

Чтобы здесь переделать дела и себя,
И страдать, и любить, знать, что жизни угоден,
Чтоб услышать, как медные трубы гудят,
Когда он, человек, эти трубы проходит.

Ну, а если о дано было право ему
Выбирать: умереть иль остаться навечно, —
Он бы первое выбрал, но не потому,
Что успел от всего в этой жизни отречься.

Просто, чувствуя, что кто-то новый идёт,
И тому нужна жизнь, чтобы в ней состояться.
Он, как спутник, себя от земли оттолкнёт
И уйдёт в темноту —
                Хотя мог бы остаться.

                * * *
Язык войны жесток,
А мир косноязычен,
Его разговорить —
Седьмая кровь сойдёт,
Но здесь и есть предел
Молчанью стоязычья —
Что скажет этот мир,
То и произойдёт.

Восстаньте ж, молчаливые,—
Сбываться ещё есть чему.
Вам слово неподкупное
Дано как талисман.
По заповеди боговой,
Закону человечьему
Кому воскрикнуть "не убий!",
Если не мне, не нам?

             НЕМНОГИМ
Хотите вы то руганью, то смехом
Уверить в том, что холоден мой век:
Иди как все: где — боком, а где — верхом,
Ведь ты вполне нормальный человек...

А что такое человек нормальный?
Да уж не тот ли, кто бесстыдно лжет,
Чьи речи неизменно эпохальны,
А в сердце лишь неверие живет?

Кто каждый день стремится быть овальным
И ни за что не хочет быть опальным,
Продаст друзей, коль холодом пахнёт...

И отвечаю тем, чей рот кривится смехом:
На этот век не смейте клеветать!
Он начат был кристальным Человеком,
И честным — его дело продолжать.

Лишь об одном молить себя я стану:
Достало б сил себе не изменять,
И в час, когда ослабну иль устану,
Нечистых ваших рук не пожимать.

             * * *
Когда есть заметность в судьбе,
Когда хорошо или плохо,
Жизни смысл открывается мне
Вместе с завязью слога...

И подумаю: кто-то мудр,
Что не сделал людей бессмертными.
Только смертные люди поймут
Бескорыстие слова светлого,

Огляжу тесный круг друзей:
Непохожие лица — но светлые.
Мне спокойно меж этих людей:
Люди разные — но
               люди смертные.

Скользкой тенью подлец шмыгнёт –
И возникнет мысль несусветная:
Может быть эта тварь бессмертная,
Если нас она продаёт?..

Но мелькнёт эта вечная тень
Одиноко сквозь смертный день...

Когда нет движенья в судьбе,
Когда не хорошо и не плохо,
Непонятным становится мне
Смысл жизни и слога...

Вот когда перестану вдруг
Понимать ясный смысл бытия,
Ты напомни, мой светлый друг,
Что я жив и что смертен я...

               * * *
Собрав в комок запас любви и ласки,
Невидимый творец взял свою кисть и краски
И разметал туда, где клочья туч темнели,
Своей души весёлой акварели!

И буйно-праздничным вдруг стало небо,
И сердце принялось так радостно стучать,
Как будто никогда я прежде в жизни не был,
И хочется безумствовать, кричать!

Какие тайники тебя, творец, питают,
И чей влекущий зов в ушах твоих звенит,
Чья нежная душа тебя благословляет
И по какой тропе ты восходил в зенит?!

И пусть мой крик в высотах мира тает,
И на устах творца молчание лежит,
Но тяга к вечному в глубинах прорастает,
И капля истины в извилинах дрожит!..

         Из цикла: "Тревожные струны"

                * * *
Я жил грешно, я был дитя
В своём желаньи своевольном —
Я умереть хочу шутя,
Как ни было бы телу больно.
Ах, сердце бедное, не жми.
Тебе ли жизни устрашиться?
Ты, сердце глупое, пойми,
Что всё прекрасно разрешится.

Я жил грешно, я был дитя
В своих желаниях спесивых.
Я не одну любил тебя,
А всех желанных и красивых.
Ах, сердце бедное, не трусь.
Тебе ли жизни устрашиться?
Я лишь тебя всю жизнь боюсь
И всё прекрасно разрешится.

Вот, вихри снежные крутя,
Метель метёт путём безвольным.
Я умереть хочу шутя
Под Новый год в первопрестольной.
Пусть соберутся все друзья
И будут петь без всякой меры,
По части песен был им я
Живым и пламенным примером.

Сначала будут говорить
Кого любил, кому был предан,

А их все будут торопить
Кого забыл, кого я предал.
И сердце бедное поймет —
Пришла пора за всё считаться,
Ведь жизнь и жизненный исход,
Как Старый год и Новый год,
Должны когда-то повстречаться.

Прости же, спутница ночей,
Подруга жизни бестолковой
Я был и твой и был ничей
Я в доме жил и был без крова.
Так почему ж не плачу я,
А поднят ввысь волной восторга
Над злобой ночи, злобой дня
Над суетой резни и торга?

Я жил печалясь и шутя
Без всякой видимой причины,
Я был поступками дитя
В обличьи ушлого мужчины.
Ах, сердце бедное, не трусь.
Тебе ли убояться жизни?
Дымится новогодний гусь
Ах, этот с яблоками гусь,
Нечаянно приспевший к тризне.

                * * *
Вот который уж месяц подряд
На душе устоялась погода,
Когда жизнь свою благодарят
За возможную лёгкость ухода.
Когда женщину любят сильней
И безумными сыплят словами,
И жалеют и нежат детей,
И земными счастливы делами.

Только в самом конце октября
Налетает такая погода,
Что покажется прожиты зря
Самые ненаглядные годы.
И почудится небо без звёзд
Не простою причудой природы,
А лицом, потемневшим от слёз,
Над единственным временем года.

А бывает, в декабрьских ветрах,
Вдруг запахнет погромом и кровью
И в терновых венцах, на крестах
Те, кто шел к нам с добром и любовью.
И опять вся Земля — в никуда,
В тяжелейшем бреду и похмелье
И декабрь и январь никогда,
Никогда не сменялся апрелем.

Стали люди бояться людей...
Ах, как стыдно, они всё забыли
Ради новых, как будто, идей
Они бога в себе разлюбили.
И в декабрьско-январскую тьму
Под слепой новогоднею ёлкой
Мне покажется храм ни к чему
И покажется в церкви издёвка.

Но ведь если скажу — не совру.
Что наступит иная погода,
Когда солнышко по серебру
До заката идёт от восхода.
Всем врагам доживём мы назло
До цветенья, до звона капели
И поймём, как нам всем повезло
Ещё раз насладиться апрелем.
Повезло нам, опять повезло.
Чередуются лета и зимы
Слава богу, опять пронесло,
Мы живые и неуязвимы.

                * * *
Да я знаю, не только, не только
И не столько, не столько слова
Ясный смысл — это малая толика,
Остальное — листва и трава.
Остальное — лишь чувств наших ветер,
Да страстей и похмелья мигрень,
Да мишень из сердечных отметин,
Для всё новых отметин мишень.

Изначально дано нам недолгим
Всё добро и всё зло бытия
Осыпаются сосен иголки
В ночь с тринадцатого января.
Но летит наших чувств вольный ветер,
Да туман наших мыслей клубит,
Да скопленье сердечных отметин,
Как наркоза, всё просит любви.

Ты всё помнишь, а нет — я напомню,
Что был май и сирени в цвету,
Если пусто в тебе — я наполню
Нашим прошлым твою пустоту.
Ты очнись и увидишь, как дети
Плоть от плоти мои и твои
Рвут непрочные хитрые сети,
Обживая пространство любви.

               * * *
Да, всё пройдет, и станет жалким тело,
И все надежды время унесёт,
Но там, у нежеланного предела,
Кто знает, что за семя прорастёт.

Как жалко, что для всхода жизни мало —
Над телом мужа вещий плач жены...
Она его так горько целовала.
Как нам с тобой не целовать живых,
Она его так тщетно обнимала,
Глазами и руками голубя,
И, будто не успеть боясь, глотала:
— Как я люблю тебя!..

Не говорю, что здесь опять начало,
Но внятно говорит небытие,
О чём так долго глухо жизнь молчала —
О тайном и возможном на земле...

              ЗНАКИ
Треугольники, Ковши,
Вега, Альфа и Омега...
Сколько знаков для души,
Задохнувшейся от бега!

Сколько бездны и высот,
Чтоб в пыли исчезнуть млечной,
В золотой нырнув песок,
Где-то вынырнуть беспечно...

Но в созвездии Весы
Чьё-то право перевесит —
И в преддверии весны
Захлебнутся звуки песен,

И пойдут огонь и меч
Усмирять во чьё-то Имя,
Иноверцев станут жечь,
Долго звавшихся своими...

...Этот звёздный окоём —
Отражение земное,
Это память о былом,
Стать не чаявшем звездою,

Отраженья диких гроз
Нежной кажутся зарницей —
О мерцанье светлых звёзд!
Сколько тьмы в тебе таится...

И из звёздного ковша
Не испить спокойной сини:
— Эй, свободная душа!
Ты с чужими иль своими?