Веденея

Позвольте мне Вам, рассказать,
Историю из дней прошедших,
Дел дивных в прошлое ушедших,
Я рифмой буду излагать.

Никто не заставляет Вас,
На веру брать событья эти,
Ведь Вы, в конце концов, не дети.
Не обмануть так просто Вас.

Над Питером июль стоял,
И приближалось полнолунье,
И все, кто мнит себя в колдуньях,
В Ночное небо улетал,

А город вставший над Невой,
Сиял волшебных дел не зная,
Но силы Добрая и Злая,
Сошлись поспорить меж собой.

Тот вечен спор, людские души,
Для этих сил желанный приз,
Кого-то вверх, кого-то вниз,
Иль вознести, или обрушить.

С Александрийского столпа,
Рукою левой крест сжимая,
А правой к богу направляя,
Фигура Ангела плыла,

Он царским ликом наделён,
Того, кто бил Наполеона,
Другая версия резонна,
Что был похож немного он...,

Но нет, простите мой читатель,
Не стану тайны раскрывать,
Быть может после рассказать,
Я Вам смогу, коль будет кстати.

Ещё на Латхинской был дом,
Фасад скульптурою украшен,
Там крылья, ночью был он страшен,
Но симпатичен внешне днем.

Лицо смотревшее на всех,
Игривым взором отличалось,
Оно с Шаляпина версталось,
Был Мефистофеля успех.

И вот в одну из тех ночей,
Звон колокольный извещает,
Что Питер полночь  поглощает.
Весь город в свете фонарей.

Вновь повстречались эти двое,
И не сказать в который раз,
Шпиль Петропавловки где час,
Сменялся механизмов боем.

И демон ангела спросил:
«Слаб человек? Изменой грешен?»
«Так ты нечистый в том замешан!»
С усмешкой ангел ход отбил.

Неймётся дьяволу: «Давай!
Вновь спор продолжим наш лохматый,
А то все дьявол виноватый,
Кого нам выбрать? Предлагай!

Ну что, как сотню лет назад?
В Москве, тогда ещё советской?
Ох отжигали в жизни светской,
Я вновь зажечь был только рад!

Давай конкретней и верней,
В одной из пар пусть пишет кто-то,
В другой у мужа есть работа,
Жена, но ведьма будет в ней.

Пусть эта ведьма соблазнит,
Того писателя, поэта,
И пусть быстрей случиться это,
Пусть их постель объединит!»

«Ну что же, дело говоришь»,-
Так ангел демону ответил,
Поэта я уже приметил,
Какую ведьму пригласишь?»-

«Ту, что давно здесь обитает,
Обличье разным быть могло,
Но ей в любви всегда везло,
Она все ведает, все знает.

Ну как? Ударим по рукам?
Что результатом будет сделки?»
«А то  что дьявола проделки,
Здесь сотню лет не делать Вам!»

И в тот же миг раздался звон,
Колоколов язык касался,
Чуть серы запах оставался,
На столп был Ангел вознесен.
               
                II 
Как много есть на свете строк,
В которых чувственность воспета,
Как о возвышенном поэты,
Писали много, кто то смог,

Остаться в памяти, в цитатах,
В салонах, в дамских дневниках,
Когда восторженное: «Ах!»
Звучало вовсе не предвзято.

А как признанье что талант,
Не обязательно пробьется,
Но стих читаем, рифмой льется,
И упадёт на сердце Вам.

Вступлением вычурным нескромным,
И стилем лёгким, словно пух,
Чтоб мозг с напряги не опух,
Я расскажу Вам о влюбленном.

В круговороте дел мирских,
Он жил, работа, дом, работа,
На море в отпуск, что еще там?
Семья. Да сколько их таких.

И вроде бы всего хватало,
А в чем-то он пресыщен был,
Но счастлив вроде, внешне мил,
А может, то жена внушала?

Когда привычки страшный плен,
Рутины «стремные» оковы,
Когда уже ничто не ново,
Чего то не было совсем,

Годов прожитых груз немалый,
Проблем копившихся мешок,
С каким то стебом мой стишок,
Ведет рассказ об этом малом.

Как звали, кто он, где живёт,
Не стану Вас грузить, не стоит,
А то прочтут, поймут и взвоют,
Его мы знаем, вот он вот.

Не торопитесь, дайте срок,
Осилив этот стих убогий,
Под подозренье очень многих,
Судьбы загнать захочет рок.

Теперь  позвольте рассказать,
О ней, о нашей героине,
Не ждите, не озвучу имя,
Ну мог в той просьбе отказать,

Что в той истории прекрасной,
В которой женская душа,
Любовным трепетом дыша,
Так не желала бы огласки…
***
...
Как будто кто пытается мешать,
Записывать рассказ экран «тираня»,
Но был неосторожен в час тот ранний.
Не то нажмёшь и может все пропасть. 

Позвольте, но  я столько написал,
На трех страницах текста рифма билась,
Но на экран айфона уронилось,
Не помню что, но этот текст пропал.

А может это происки её,
Колдуньи той, что с текстом не согласна,
Я знаю точно, спорить с ней опасно,
Но вновь рифмую, я пишу свое.

Что знаю, нет, скорей предположу,
И пусть потом сомненье всех терзает,
Где быль  в стихах и небыль где витает,
Поверьте просто: правду я пишу.

Работа, дом, семья, девичье счастье,
Все радости мирского бытия,
Что нужно женщине, да что бы все ненастья,
Минули бы в неведомы края.

Девчонкой долго быть не получилось,
Нет двадцати, она уже жена,
Он старше был, но девочка влюбилась,
И вот она, но вроде не своя.

А праздника так хочется девчонке,
Соблазнов море, как тут утерпеть,
Ведь молодость летит порывом тонким,
Всего попробовать хотелось, все успеть.

И расставанья миг был тих и краток,
Она ушла, но он её любя,
Наверно жизни мужеской остаток,
Знал: проведёт любовь свою храня.

Ей было хорошо, приятно сладко,
Познала все, что можно телу дать,
И как бы ни было в чужих постелях гладко,
Чувств не хватало, где ей чувства взять?

И так срослось, он смог её дождаться,
Вновь тот же дом, мужчина прежний с ней,
Не спрашивал, к чему душой терзаться,
И зажили опять семьёй своей.

Но может быть летящую натуру,
Не просто было ей остановить,
Нет не была девчонка эта дурой.
Другие силы вили жизни нить.

И власть свою она осознавала,
Как красотой мужчин пленять могла,
Но с каждым годом глубже понимала,
«Смятенье чувств» - не просто лишь слова.

Ей большего хотелось в жизни этой,
Метаний творческих и новых где то тем,
Как в панцирь каменный душа её одета,
Покинуть как ей предрассудков плен.

Но в ней жила способность быть другою,
Она чуть-чуть умела колдовать,
И по ночам была сама собою,
Сев на Метлу, до петухов порхать.

Булгаковской подобно Маргарите,
Над Питером ночным на помеле,
Она неслась и очень редкий зритель,
Мог видеть что-то, стоя на земле.

Муж отдыхал и дети тихо спали,
Когда на подоконник приземлясь,
Чтоб близкие о ведьме не узнали,
Надев «ночнушку» в койку улеглась.

Муж просыпался и дарил ей ласку,
Она отдав ему свою любовь,
Любимому жизнь превращала в сказку,
Но каждой ночью улетала вновь.

Что делала в полете, с кем летала,
Куда маршрут держала в той ночи,
Она одна, одна об этом знала,
Пускай ее пытали б палачи.

Колдунья этой тайны не раскрыла,
Пускай её терзали бы огнём,
Ещё был тот, кого она любила,
Не прекращая думать даже днем.

      III
Теперь вернёмся к нашему герою,
В нем тоже тёмной силы бился ток,
А потому, читатель мой, не скрою,
Он брал перо, рифмованный поток,

Струился на бумажный лист несчастный,
В тетрадь, что он всегда носил с собой,
И дьявол бил под локоток так часто:
Нашептывал; «Пиши, твори, родной!»

И он писал, струилась рифма ровно,
Что было там? Неведомо другим,
И дьявола чернильница бескровно,
Стояла, не затронутая им.

Не требовал он подписи поэта,
Не жаждал душу грешную купить,
Он просто намекал рифмуй «про это»,
Что прозою не просто изложить.

И автор днем творил простые рифмы,
О днях былых, о славе, о войне,
Читал стихи, кто слушал их притихли,
Внимали молча с мыслями в себе.

И лирика любовная звучала,
О вечном, для чего мы все живём,
Вопросы философского начала,
Ну и финала, к коему придём.

Но только ночь собою покрывала,
Благую тишь на Невских берегах,
Из глубины сознанья выползало,
Другое, облача себя в стихах.

Там тоже шла трактовка отношений,
Меж теми кто был богом сотворен,
Адама с Евой древних прегрешений,
Был грех неоднократно повторен.

Писал о страсти, о грехопаденье,
О том что каждый день и каждый час,
Тела людские в сладостном томленье,
Друг друга обнимают всякий раз.

Писал открыто, жёстко неприлично,
Используя похабных слов букет,
Писал на грани, строчкой эротичной,
А в чем-то жёстче рифму гнал поэт.

Что правдой было, что плодом фантазий,
Но тема шла, его в стихах несло,
И цензоров с подобных безобразий,
От изумленья просто б разнесло.

Он в стол писал, и если бы бумага,
Могла воспламенятся от стыда,
То каждый день пожарная бригада,
Неслась к его бы адресу, туда.
          
  IV
И вот однажды тёмной лунной ночью,
Жену измучив, нежно целовал,
И видя что она уснула точно,
Он сел к окну, перо с бумагой взял.

В углу себя тихонько обозначил,
Тот, кто его толкал под локоток,
И бросив: «Ну сегодня все иначе,
Здесь без меня»,- и в никуда утек.

В окно на горизонт кидая взоры,
Наш автор вдохновенья ожидал,
Прихода рифм вальяжно-беспризорных,
Тех, что под нож цензуры бы не дал.

Он только что эмоций плотских сладость,
С любимой смог в который раз познать,
Зуд творчества предчувствуя как радость,
Фантазии в тетрадке рифмовать.

Вдруг темном небе нежною кометой,
Он разглядел загадочный полет,
След искорок на тёмном фоне где-то,
Тот оставлял, пронзая небосвод.

Той траектории внезапно измененье,
И вдруг в окон открытых пустоту,
Прекрасная, как звёздочки свеченье,
Влетела в светолуненном цвету.

Покрытая тончайшей звёздной пылью,
На подоконник осторожно встав,
Не сказочным туманом, явной былью,
Как будто от полёта подустав,

Она тихонько: «Здравствуйте!» шепнула,
«Позвольте мне у Вас передохнуть?»
Вот ветки на  метле чуть подтянула,
«Плесните мне согреться, что ни будь!»

Поэт тихонько взял вина бутылку,
Фужеры парой звонкой зацепил,
Натурою сколь вежливой, столь пылкой,
По отношенью к дамам Автор был.

«Сухое красное, Бордо, налью? – конечно,
- Я видел фееричный ваш полет»,
Она же взяв бокал рукой не спешно,
Присела в кресло, выдохнув: «Ну вот!»

Он вежливо: «А как же Ваше имя?
Что гонит Вас летать на помеле?
Зачем духи, как аромат полыни?
Вы гостья здесь, где дом Ваш на земле?

Ах да, прошу простить меня невежду,
Я Автор, рифмотворец, стихоплет,
И даже не испытывал надежду,
Что небо гостью мне в окно пошлёт.

Вы часто над землею так парите?
Я не представился, прошу меня простить,
Но ведьма прошептала: «Замолчите!»
Успев к губам свой палец приложить.

«Средь ведьм таких как я, вы столь известны,
Как автор текстов в коих страсть бурлит,
Читать их на бумаге интересно,
Но как в живую рифма та звучит?

Прошу, не называй свое мне имя,
Ведь только ты его произнесшь,
То рой таких как, я колдуний милых,
В окно своей квартиры приведешь».

«Откуда ж, ты МОЕ тогда узнала?»
«Ты Автор, можешь все подозревать,
Я здесь живу, я от НЕГО узнала,
Чьё имя зря не стоит поминать.

Он тоже твои тексты гладил взглядом,
От строк твоих слегка ошалевал,
И приказал: «Мешать ему не надо!
Желаю, чтоб он дальше рифму гнал!»

Я знаю, что любимой посвящаешь,
Такое, что не в силах ей читать
Ты ангела быть чёртом заставляешь!
И время разворачиваешь вспять!

Ты имя спрашивал, его пока я скрою,
Возьми же рукопись, прошу, читать начни,
Молю тебя останься сам собою,
Эмоций первых сладость сохрани!»

И автор ей читал, листал страницы,
О нежном чувстве что дарует бог,
На ветках у окна замолкли птицы,
И шум ночной пронзительностью смолк.

Он ей читал про ту пору ночную,
Когда слиянье двух влюблённых тел,
Дарило радость таинства  волнуя,
Тех кто любил и кто любить хотел.

Он гимн любви и плотской и духовной,
Из рукописи в лунный свет кидал,
И ведьмы взгляд, тот колдовской  нескромный,
Лик автора как будто целовал.

Я лучше пощажу твой слух читатель,
Тем более, тот текст, что ниже был,
Цензурой перепуганный издатель
Убрать  дрожащим голосом просил.
*
Закончил Автор пред рассветом чтенье,
И взор опять к колдунье обратив,
Дыханье частое и глаз её томленье,
Реальностью желаний ощутив.

Рассвет будил и город просыпался,
А в сумерках темнели лопухи,
Как только света первый луч прорвался,
Тишь утреннюю рвали петухи.

Она на помеле в окно нырнула,
«До встречи!», - в смог наш Автор разобрать,
Полыни ароматом потянуло,
И в небе след так тонок, не сыскать.

И мире том огромном или малом,
Почти одновременно в двух местах,
Два тела проскользнув под одеяла,
Любимых обнимали стыд поправ.

Один, обняв любимую на ложе,
О ведьме улетевшей вспоминал,
Колдунья ночь прекрасную итожа,
Дарила ласки, что супруг желал.

Проснулся Автор, сновиденья кратки,
Стал тихо из кровати уходить,
Две маленькие розовые пятки,
Чтобы не мёрзли, поспешил укрыть.

А в комнате той, где окно открыто,
Он увидал на письменном столе,
Открытый том, где Ведьма Маргарита,
Летела над Москвою на метле.

Ещё «Бордо» початая бутылка,
Бокалов двух с подтеками стекло,
И на одном от женских губ столь пылких,
След пламенел, а значит было то,

Что ночью этой автору явилась,
С ней разговор и чтенье до зари,
Сил тёмных заговор иль божеская милость,
И сердца зов: ночь эту повтори.

          V
Весь день не выходя из кабинета,
Чернила на бумажный лист ронял,
Бумага кончились, он наплевав на это,
Тетради, скрепки вырвав, разрывал.

В его мозгу картинки пламенели,
Фантазий буйство не остановить,
И вечер-сводник вновь роднил в постели,
Его с женой, чтоб вновь единым быть.

Но смелость безрассудством бушевала,
Границ не признавая у любви,
Всё что желал- супруга позволяла,
Что описал, творить они могли.

И вновь в ночи истерзанною кошкой,
Забылась крепким сном его любовь,
Её укрыл, и посидев немножко,
К окну, что в кабинете двинул вновь.

И вглядываясь в небо напряжённо,
Он жадно воздух уличный хватал,
И снова видом звезд завороженный,
Полыни терпкость сладостно вдыхал.

«Как долетели? Может что мешало?» -
Спросил, бокал вина ей предложив,
Но гостья в кресло сев, пред ним молчала,
Нагую ногу на ногу  сложив.

Вот отдышалась и вина глотнула,
Взглянув с укором Автору в глаза,
«Я думала на шабаш Вельзевула,
Попала, ну нельзя же так нельзя!

Я волею своею колдовскою,
Внушила мужу стих, что говоришь,
С ним женщиной хотела быть  простою,
Но что, подлец, ты в рифмах тех творишь?

Как можно мне скажи творить такое?
Что заставляет телом нас искрить,
Что женщина позволит Вам любое,
Придуманные действо совершить?

Всё люди одинаковы повсюду,
Так почему твоих фантазий пыл,
Познавши повторять я снова буду,
И мужа умолять, чтоб повторил?

Как чувственности плен прекрасной клеткой,
Во власти может ведьму удержать?
Нельзя  так страстно, нежно, жёстко, метко,
Всё буйство плоти рифмой обыграть!

Ей Автор отвечал: «Я излагаю,
В своих стихах грехи, что сам творю,
Бумажный лист всего лишь отражает,
Что делаю я с той, кого люблю».

Тут гостья призадумалась немного,
Бокал взяла, глотнула, из него:
«Даровано писать бесспорно богом,
А вот о чем, уже не от него!

Как можно это выдержать не знаю!
Коль ведьме это было на износ?
Как терпит то, жена твоя родная?
Она сама не ведьма? Вот вопрос?

Ну ладно, за другим я прилетела,
Твои стихи как зелье из котла,
И даже если б очень захотела
Не прилететь, признаюсь, не смогла!

Скорей читай! Сгораю в нетерпенье,
И сев на подоконник в этот раз,
Восторг, смущенье, ужас, восхищенье,
Безумной гаммой брызнуло из глаз.

Опять прошу прощенья мой читатель,
Но строки, что должны быть здесь сейчас,
Дрожащими руками злой издатель,
Вымарывал упорно всякий раз.

И шёпотом меня предупреждая:
«Ну что Вы, ну нельзя же, Вашу ж мать,
В издательства концепция такая,
Подобное из текстов убирать».

Я с ним конечно спорил безуспешно,
Редактор лишь руками разводил,
Но видел я, он взглядом своим грешным
По строчкам перечеркнутым скользил.

А потому, те авторские строки,
В столе дубовом дальше пусть лежат,
Без них конечно меньше всей мороки,
Но ждут они, и в мир попасть хотят.
                *
Рассвет финалом ночи приближался,
И словно кто то рядом слушал их,
Сгоревшей серы запах удалялся,
И крыльев шум, там за окном затих.

Она всем телом резко встрепенулась,
От крика петушиного с утра,
Изящно на метле своей прогнулась,
Махнув рукой, исчезла, как вчера.

А Автор в предрассветном нетерпенье,
От бдения ночного чуть устав,
Под птичий фон предутреннего пенья,
Забылся сном, любимую обняв.

Он точно знал, что в третий раз вернётся,
Та что стихам внимает с блеском глаз,
И снова о любви строка прольётся,
Прочтёт о том, как было в этот раз.

О том как может быть разнообразен,
Процесс любви, восторгов страстный миг,
О том как мир без этого ужасен,
Путь жизни утыкается в тупик.

Он вновь присел за старый стол дубовый,
И рифма на бумагу полилась,
Вошла жена: «Ты пишешь что-то снова?
А я по магазинам собралась,

Пиши, любимый я готова слушать,
О чувствах, о природе, о цветах,
Я знаю точно, ты мой автор лучший,
А ночью мне с тобою просто «ах».

Но только я прошу, пиши цензурно,
Я буду слушать, ты мне стих прочтёшь,
И вечер ты со мной, литературный,
В поэзии любовной проведёшь.

И упорхнула автора оставив,
Ей не дано на помеле летать ,
Творить свободу  воли предоставив,
Без слов, что могут в краску загонять.

Но то что Автор наш читал две ночи,
А днем себя не помня создавал,
Пропитанное рифмою порочной
Супруге милой к чтенью не давал.

Она его всегда Читатель первый,
Морали страж и критик нежных строк,
Как муза успокаивала нервы,
И кошкою мурлыкала у ног.

Она всей женской сутью создавала,
Для Автора возможность быть собой,
Очаг хранила, олицетворяла,
Желанье, нежность, ласку, страсть, покой.

Как звали? Так ли важно её имя?
Кто любит все в себе объединит,
Она была для Автора - богиня,
Приветит, заласкает, ублажит.

И автор для своей богини нежной,
Другие книги как и всем писал,
Там было все прекрасно, но… безгрешно,
Он в книгах тех в узде себя держал.

Не ведал он какой сюрприз представит ,
Ночная гостья в эту третью ночь,
Но понял то, что ведьму не оставит,
Желанье слушать. Он читать не прочь.

А что колдунья? Мужа обнимая,
С улыбкой на работу проводя,
Днём светлым эта женщина святая,
Как ангел в поведеньи, но хотя...

С натурою своею колдовскою,
Не в силах совладать, когда есть цель,
А оставаясь ведьмою ночною,
Она чудес крутила карусель.

Она носила имя ВЕДЕНЕЯ,
И знала колдовское ремесло,
Но навыки волшебные имея,
Творить добро старалась, а не зло.

И первый раз на Автора колдуя,
Решила этой нормой пренебречь,
Грех прелюбодеяния минуя,
Себя не только чтением развлечь.

Ей ведом ритуал времен былинных,
Чужое тело временно забрать,
И то что Автор мог творить с любимой.
Хотела Веденея испытать.

В том не было вреда, хозяин тела,
В плену Морфея сладко пребывал,
Он в теле ведьмы спал, она велела.
А он об этом даже не узнал.

Но как в любой волшебной заварухе,
Побочного эффекта был момент,
О том моменте древние старухи,
Предупреждали юный контингент.

Лишь в женщину вселился ведьме можно,
Как в мужика проникнуть мог ведьмак,
И на часы взирая осторожно,
Вернуться до рассвета! Только так!

А если опоздать, хозяйка тела,
Проснётся ведьмой будучи собой.
А та что на метле летать умела,
Забудет древний навык колдовской.

И по итогу женщин тех же двое,
В своих телах, в сознании своём,
Одна в себе откроет колдовское ,
Другой лишь вспоминать о колдовском.

            VI
И в образе своём таком привычном,
Она взяв сумочку направилась в салон,
В нем торговали дамским? как приличным,
Так и для провокации бельём.

Взгляд Веденеи вычислил мгновенно,
Супруги автора изящный силуэт,
Сама случайность? так обыкновенно,
Двух дам вела к витрине, той где свет,

Залил огромный выбор, женских штучек,
Что так пленительны для жадных глаз мужских,
Представлено там лучшее из лучших,
Вещей, о Боже. знаете каких?

Бикини, стринги, шорты, танго, слипы,
Бразилиано колдовской типаж,
Бандо, бюстье, пуш-ап, чтоб  чуть прикрыто,
Триангль, балконет? нет не мираж,

Там Боди, Монокини, Пеньюары,
Чулки, корсеты, боди-пояса,
И прочие приятные товары,
Что просто разбегаются глаза.

И Веденея, как бы между прочим,
Стоявшей рядом, вдруг даёт совет,
Вот, в этом, лучше быть сегодня ночью,
Прекрасно отражает лунный свет.

Супруга автора на кассе оплатила,
Комплект для обнаженья красоты,
Внимание свое не обратила,
Как в сумочку попали к ней цветы.

Букет сухой, изящной лентой связан,
Бутонов высохших кровавый цвет Бордо,
Полыни веточка, сухой листочек  вяза,
Скользнули в сумочку, и видал никто.

И после обе дамы шли обратно,
У каждой был свой план на эту ночь,
Одной для мужа стать слегка… развратной,
Другой же, первой в деле том помочь.

На Питер вечер томно опускался,
Июльской ночью пригород мерцал,
Днём Автор рифмой страстною игрался,
Под вечер он не то чтобы устал.

Под вечер просто хочется душою,
От всех хлопот немного отдохнуть,
Поужинать с любимою женой,
И в спальню сократить возможный путь.

Накрытый стол, любовно сервирован,
Там все что нужно, но излишеств нет,
Сказала: «Будешь мною околдован!
Садись за стол, а это чей букет?»

И в это же мгновение достала,
Из сумки тот букетик  колдовской,
И вроде на мгновенье в ступор впала,
Но нет нормально, стала вновь собой.

А где-то, в том же городе прекрасном,
В другой квартире в тот же поздний час,
Обняв супруга после сцены страстной,
В сон крепкий Веденея улеглась.

Сработал ритуал, с переселеньем,
В чужое тело ведьму запустив,
Пред Автором сгорая в нетерпенье,
Глаза свои прекрасные раскрыв,

Жена стояла, страсти огонечки,
Искрили и шепнув: «Вина налей!
О чем писал, все будет этой ночью,
Читай, девичьих ушек не жалей».

Потушен свет, но три свечи горели,
Ночную тьму в три пламени обдав,
А вкусный ужин, что почти  не ели,
Всё остывал, жар чувствам передав.

Ну, а Луна  в окно лучи кидала,
Бледным светом чувства раскаля,
Он читал, а в рифмах тех звучало,
Что он делал, милую любя.

Первый раз он даже чуть запнулся,
Выскочило слово с рифмой «ядь»,
Но от удивленья поперхнулся,
Услыхав: «Не вздумай прекращать!»

Продолжал и те слова что раньше,
Умоляла в слух не говорить,
Без намёка на оттенок фальши,
В строчках вновь просила повторить.

О любви прекрасной и порочной,
Он читал, и ей смотрел в глаза,
Лунный свет рвал тьму июльской ночи,
В них играла искрою слеза.

Не жена пред ним сейчас стояла,
Начал Автор сердцем понимать:
«Кто ты, кто две ночи прилетала?
Как тебя зовут и где искать?

Или ты в жену мою вселилась?
И её решила заменить?»
Но словам супруга удивилась:
«Кто летал, кого куда вселить?

Это я, мой милый, но другая,
Для меня греховный стих слагай,
Сила вдруг чудесно неземная,
Овладела мною, невзначай.

Будто тело иглами пронзает,
Но приятно, аж взлететь хочу,
И эмоций бурю поднимает,
Что боюсь, любимый  закричу.

Я хочу измучиться любовью,
Ну, а ты измучен только мной,
Быть с тобою спаяною кровью,
Силой управляющею мной.

Не молчи, я вижу те страницы,
Рифмами напоенные днем,
И подавлен кроткий нрав девицы,
Мыслями блудницы: что же в нем?

Автора несло, слова летели,
Формируя строчек строгий ряд,
А жена, присев на край постели,
Свой не опускала дивный взгляд.

Шёлка блеск с салона принесенный,
Прелести почти не прикрывал,
Автор красотой ее сраженный,
Левою рукою текст держал,

Правою волос её касаясь,
Гладил силу нежностью пронзя,
В чувств прекрасных омут погружаясь,
Рифмы гнал, что слушать ей нельзя.
*
А когда закончил Автор чтенье,
Рифмою бесстыжей сражена,
Ведьмины любовные стремленья,
Воплощала с Автором  жена.

Там, где тело ведьмы отдыхало,
Женщиной простой прекрасной став,
Бывшая колдунья сны видала,
Сюрреальность их не осознав.

Веденея в третий раз познала,
Рифмы запрещённой страстный слог,
Но впервые телом испытала,
Что с женою автор делать мог.

И в любви прекрасные мгновенья,
Двух сердец единый стук звучал,
Всё их запрещённые хотенья,
Разрешал и тут же воплощал.

И незримо сценой той запретной,
Наслаждались завистью давясь,
Ангел за окном, чтоб не заметно,
Демон в уголочке, притаясь.

Ночью поздней, пьяные любовью,
В крепкий сон предутренний ушли,
Дьявол наклонился к изголовью,
Ангел прошептал ему: «Пошли!»

И когда финал любви случился,
Крыльев шорох слышать не дано,
Ангел на скамеечку спустился,
Там, где дьявол молча пил вино.

Протянул початую бутылку,
Ангел взяв вино, употребил,
И рогатый со своей ухмылкой,
Говорит: «Я снова победил!»

Ангел улыбнулся чуть, губами,
Сделавши вина ещё глоток,
«Ты не обижайся, между нами,
Снова облажался ты, чуток…»

«Почему, а ну колись крылатый,
Он жене любимой изменил?
Ведьму то, что на другом жената,
С рифмами, под свет луны любил!"

«Нет, рогатый!- Ангел усмехался,-
Он супругу милую любя,
Тем восторгам грешным предавался,
С женушкой, а ты в неё вселя,

Женское уменье  быть послушной,
Ласку, чтоб с ума мужей сводить,
Пламя, что сердца девичьи сушит,
И талант в постели ведьмой быть.

Оба вновь друг друга ночь любили,
Их всевышний раньше повенчал,
Ну, а что на ложе том творили,
Так великолепно, сам видал.

Дьявол почесал между рогами,
Высосал бутылку из горла,
«Ладно, - говорит, - коль между нами,
Спор ещё не кончен, ну пока!»
                ***
А на ложе, где любовь таилась,
Вдруг очнулась женщина от сна,
В этот миг в Колдунью превратилась,
Автора безгрешная жена.

А в другом далёком доме где-то,
Ото сна иная отойдя,
Под воду запрыгнувши раздетой,
Вспомнить попыталась погодя.

То, что до сих пор творить умела,
Склянок непонятных в полках ряд,
Душ приняв на кухню полетела,
Чтоб любимый завтраку был рад…

Ну, а в доме том, где все случилась,
К зеркалу колдунья подошла,
Веденеи сущность поселилась,
В женщину, что Автору жена.

В деве той ничто не изменилось.
Внешность и души прекрасной лик,
Только сила тайная родилась,
У проспавшей солнца первый миг.

В зеркале огромном отражалась,
Красота, как будто ангел в нём,
Но в глазах прекрасных загоралось,
Нечто, древним дьявольским огнём.

До конца всего не сознавала,
Под воды потоки становясь,
Из глубин сознания всплывало:
Веденеей в древности звалась.

Полотенцем вытерлась мгновенно,
В мыслях :»Завести б еще кота!»
Чтоб расцветкой - уголь непременно,
И на кухню шмыгнула сама.

Завтрак для любимого готовить,
И смотреть как жадно пьёт и ест,
Чтобы не сказал-не прекословить,
И нести любви к супругу крест.

И накинув лёгкую сорочку,
В спальню, взяв поднос она пошла,
Автор спал, прошедшей этой ночью,
Вымотан, но рифма как пошла.

Видя как рассыпались листочки,
На колени пала собирать,
Шелковую из ночи сорочку
Скинула, чтоб ткань не изорвать.

Так жена листочки собирала,
Что читая ей, он растерял,
На страничках циферка стояла,
Он же их не зря нумеровал.

И когда листков бумажных стопку,
Собирала бережно рукой,
Пальцем зацепилась за коробку,
Кожи плоть поранила иглой.

Ранки не заметив этой малой
В поисках, где первый лист лежит,
Автора супруга вспоминала,
Как же то название звучит.

Вдруг в углу, где тихий сумрак спрятан,
Белый лист увидев подняла,
Кровь из пальца оставляла пятна,
На листе, что в рукопись легла.

Бережно листочек положила,
Вроде как для верности прижав,
Только жженье в сердце ощутила,
На листе названье увидав.

Телом всем от как будто пламенея,
Замерла названье прочтя,
Губы прошептали - Веденея,
Кто то за окном захохоча.

Резко замолчал и крови пятна,
Что случайно пали на листок,
Серою сгоревшей безвозвратно,
Дырочку оставили меж строк.

А напротив в зеркале огромном,
Увидав её со стороны,
С радостью глядя на вид не скромный,
Муж сидел, ему сказала: «Ты,

Что-то был вчера не аккуратен,
Рукопись рассыпал по полу,
А в потом, ах как ты был... приятен.
Завтракать пора, иди к столу.

Автор крепкий кофе пил с лимоном.
Не сводя с жены прекрасной глаз,
А она в мечтах своих нескромных,
Знала, что творить начнут сейчас.

Снова тел прекрасное соитье,
Простынь мяло чувственность излив,
То переселенье как событье,
Ведьму- Веденею обратив.

Дворник из подъезда ранним утром,
Вышел у скамеек подметать,
Запах прогоревшей серы будто,
Начал, шмыгнув носом, ощущать,

На скамье два перышка лежало,
Белых ослепительных, как снег,
И бутылка древняя стояла,
На стекло нахально лег рассвет.

Дворник деловито матерился,
Перья смел, бутылку в руки взял,
Уличный контейнер приоткрылся,
Он туда находку запихал.

Носом воздух потянув вдыхая,
Он шепнув беззлобно: «Вашу ж мать!»
Наркоманов местных проклиная,
Двор продолжил старый подметать.

По асфальту вновь метла шуршала,
В окнах пред рассветом люд будя,
Солнышко над городом вставало,
Лучиками ласково вертя.

Вот оно на Зимний нежно пало,
Столп Александринский искупав,
Ангел замерев взирал упрямо,
В сторону Европы, крест обняв.

А на Лахтинской расправив крылья важно,
Кисти рук с ухмылкой сведя,
Дьяволов фасад первоэтажный,
Сох от ночи теплого дождя.

И на недоступном пониманью,
Способом, что смертным не дано,
Так и продолжают состязанье,
Спорят, морды бьют и пьют вино.

Но в одном они всегда едины,
Если автор в руки взял перо,
С двух сторон, то коротко, то длинно,
Рифмами кидаются хитро.

На плече одном диктует демон,
Гонит, что цензура зачеркнет
Ангел на другом подскажет смело,
То что шеф-редактор не возьмёт.

В кабинете старом автор пишет,
Щелкнувши обоих по носам,
Только матюгнётся: «Ну ка тише,
Не мешайте, я решаю сам».

Только Автор от любви хмелея,
С нежностью в глаза жены взглянув,
Слушает что шепчет Веденея,
Прозу страсти в рифму обернув.


Апрель 2024 г.