Зажги меня

Очаровательной девушке Тине посвящается

Раньше я любила казино.

Любила витающий здесь запах отфильтрованного дыма и спёртого воздуха. Аромат несвежей воды и разлитого алкоголя.

Любила царящий тут шум. Механизированные мелодии, свист, фальшивые позвякивания монет с экранов автомата. Хаотичный узор на коврах, затуманивающийся под усталостью одурманенного взора. Лампы, потолки, лестницы. Эскалаторы и лифты с зеркальной поверхностью. Вверх и вниз. Наблюдая своё отражение.

Вниз.

Вверх.

И люди.

Пожилые азиатские леди кучкуются вместе, выкуривая нескончаемые сигареты и мягкими, но уже скрюченными пальцами медленно постукивая по слоту экранов автоматов. Юные студенточки строят из себя шлюшек. Их пальцы разочарованно обернуты вокруг ножек хрустальных бокалов, наполненных разбавленным водой мартини.

Молоденькие девушки в джинсах и топиках, чья кожа покрыта глянцем Лас-Вегаса, чьи взгляды полны надежд, полны эксцентричного волнения города пороков.

Порно, проныры, магазины, шоу, скоропалительные свадьбы.

Раньше и я была такой же. Спотыкаясь, шла к лифтам, в одной руке сжимая бутылку от воды, наполненную водкой, а в другой – своего жениха.

То было в прошлом.

А теперь настоящее.

Тут я вышла замуж, здесь я и увязла.

И вот сейчас я стою, облокотившись о стойку бара, пока Гаррет нагружает мой поднос спиртными напитками. Моя задача – доставить их к автоматам стоимостью в один цент, потом - до автоматов стоимостью в один бакс; до столов, где трутся заядлые игроки, и до видеопокера. Форма моя слишком короткая, чересчур тесно облепляющая грудь, как и взгляд Гаррета, когда он протискивает на поднос стопку салфеток.

Протискивает прямиком между бутылками с пивом «Miller High Life» и текилой «Cuervo».

Господи, как же омерзительна эта работа.

Под утро в глаза будто песка насыпали. Лёгкие колет после вдыхания сигаретного дыма и гоняемого кондиционерами воздуха. Снимая после долгой ночи, проведённой на шпильках, чулки, я вижу, как отекли ноги.

Возвращаюсь домой из того места, чьё очарование обернулось однообразием, забрав у меня самое ценное – брак.

Формально я до сих пор замужем. Формально до сих пор не сняла обручальное кольцо. Оно висит на цепочке. Вместе с его кольцом. Он до сих пор не желает подписывать документы по бракоразводному процессу.

Ну а я и не хочу, чтобы он это сделал.

Несмотря на то, что прошло почти два года.

Иногда я вижу его, правда, только в Фейсбуке, он-лайн. Я боюсь писать ему. Боюсь открыть тот сосуд со змеями.

В прошлом он вселял в меня храбрость. Побуждал к безрассудному риску. Внушал мне дикое желание. И думаю, это было взаимно. Думаю.

Мы были полны жизни. В прошлом.

Водка с тоником, «Хейнекен», виски с соком лимона, ром и кола. Бутыли. Маленькие.

Три больших глотка, и они опустошены.

- Вам что-нибудь принести? – Парень, сгорбившийся над покерным автоматом, выглядит так, словно не спал дня три. Рубашка мятая, руки опухшие – действительно опухшие, а плоть сдавлена большим дорогим кольцом с броским камнем фиолетового цвета. Такого же цвета и его нижняя губа - отвислая выцветшая жировая складка, влажно качающаяся, когда он отвечает:

- Пожалуйста. Пиво «Coors Lite».

Я наклеиваю на лицо широкую фальшивую улыбку.

- Сейчас будет.

Я – пустой сосуд.

Я продолжаю твердить, что обязательно поступлю в колледж. Стану ветеринаром или социальным работником. Ещё не слишком поздно. Я не слишком стара. Пока. Скоро буду, но пока нет.

Слишком стара, чтобы забивать шкаф подобной одеждой, слишком стара для мини, коротких рукавов, комков теней для век.

Скоро всё станет слишком убого. Не сексуально. Скоро станет вызывать жалость, когда какой-нибудь пьянчуга схватит меня за задницу.

Может, я смогу оттянуть это... может, лет так на пять-семь. За это время я найду профессию, где буду носить медицинскую форму, или костюм, или даже простые джинсы.

Неужели все мои амбиции действительно сводятся к одному? К страху стать сорокалетней женщиной, разодетой в пайетки в подвальном казино «Circus Circus»? Слишком старой и затасканной, чтобы снимать колоду во «Дворце Цезаря»? Слишком жалкой и одинокой, чтобы выставлять напоказ свою задницу, кружа по «Палаццо»? Слишком морщинистой, чтобы раздеться и отправиться в центр города?

Мистер «Coors Lite» хочет сунуть чаевые в ложбинку моей стиснутой груди. Я возмущённо бросаю на него взгляд. Стриптиз-клуб в пяти минутах ходьбы отсюда. Хочешь пришпандорить деньги к телу какой-нибудь цыпочки – вали туда. Подальше отсюда.

Он вытаскивает ещё десятку. Ну ладно. За двадцать баксов можешь и пихнуть деньги мне в лифчик.

- Молодчинка, - говорит он, протягивая руку и получая приятные бонусы от своего вклада.

Ненавижу свою жизнь.

Я заканчиваю смену и переодеваюсь. Затем бреду домой, в свою крошечную квартирку, к ноутбуку, где стану следить за своим мужем, убеждая себя, что загляну на сайты университетов позже. Завтра. Завтра я так и поступлю.

Но это ложь. Завтра наступает тот же самый день, что и каждый предыдущий.

Раньше я считала себя серьёзной персоной. Теперь же понимаю, что я такая же поверхностная и ограниченная, как и все остальные. Раньше у меня были идеалы. Теперь же у меня постоянно дерьмовое настроение и мозоли на ногах.

Раньше я была замужем. Теперь же просто «не разведена».

Я до сих пор так и не получила развода.

Не по причине какого-то особого требования, расписанного мною на листке бумаге, где не стоит его подпись – на расторжении контракта, который не освобождает меня от этого союза, пока не освобождает. Не по этой причине.

Потому что секс с другим... ну... это было бы просто... странно.

Не потому что я никогда не спала с другим мужчиной. Прошло много времени с тех пор, как я заводила интрижку с тем, кому не поклонялась. Отчего-то, после того как в тебя ввергается бог, простая поножовщина становится пустой тратой времени.

Как, например, музыкальные треки, которые он загружает на Фейсбук. У людей масса времени, чтобы «лайкнуть» их, но трата трёх с половиной минут на прослушивание инди-рока неслабо отягощает. Честно говоря, думаю, я единственная, кто слушает каждую загруженную им песню.

Что я ищу в них? Скрытый намёк в текстах, какую-то неопределённую ссылку на меня, которой бы я упивалась?

Мой величайший провал. И его тоже.

Иногда я нахожу те строки, крошечные самородки, указывающие на то, что он до сих пор думает обо мне. Или, по крайней мере, может, думает о тех уроках, что извлекли мы оба. И это не то банальное враньё, которое пишется на поздравительных открытках, которые вы находите, вернувшись из медового месяца. Не «брак – это труд» или «всегда опускайте крышку унитаза». Или моё любимое: «Не ложитесь спать, поссорившись».

Не забывайте беречь друг друга.

Отличная шутка.

А что, если люди не могут беречь друг друга больше? От этого они не становятся полноценными, добившимися чего-то, успешными. Они лишь легче смиряются с собственными провалами. И по-прежнему видят в отражении зеркала официантку, разносящую коктейли, и строителя. И мы были теми людьми, что от всей души ненавидели свою работу, жизнь, но любили друг друга с искренней преданностью.

Прийти на работу и опрокинуть на себя алкоголь или терпеть умственно недоразвитую толпу – это нормально, если возвращаешься домой к тому, кто тебя обожает. Кто тебя знает. Кто готов пожертвовать собой ради тебя.

Но длится это недолго.

Она называет их «цвета орешника», но всё, что вижу я, - земля, трава и кровь.

Мои глаза. Должно быть, это обо мне.

Господи, как же я надеюсь, что обо мне.

Она называет это поклонением, но всё, что вижу я - моя святыня.

Он понимает, что я слушаю его песни?

Она мечтает о моей судьбе, как я о ней мечтаю. Нам снятся сны друг о друге. Мы обретаем друг друга в новых любовниках под чужими одеялами. Под той же самой луной.

Чёрт. Больше не хочу это слушать.

Он мужчина. Естественно, он спит с другими. Мы расстались много лет назад.

Много лет.

Ну надо же.

В какой-то момент мы окажемся в разлуке дольше, чем были вместе.

Пока это не так.

Новый день я начинаю бодрой, чистой и, надеюсь, пахнущей, как первая жена раджи, сандаловым деревом и пряностями. Макияж незначительный; волосы, собранные в хвост, чуть взъерошены, туфли пока удобные. Пройдёт час-четыре, и я пропахну дымом, а лицо будет казаться покрытым сажей. Неизбежно размажется тушь на одном глазе, а ноги... будут просто отниматься.

А потом наступает следующий день. И всё по кругу. Разве что этой ночью я ещё умудряюсь опрокинуть полный поднос стаканов на свою «форму».

И теперь пахну скорее гаремом раджи. Сандаловым деревом и виски со спрайтом.

Переработанный охлаждённый воздух этого пекла проходится по влажной ткани, и мои соски мгновенно становятся маленькими упругими вершинами.

Если смотреть позитивно, я заработала чаевых вдвое больше обычного.

Если смотреть позитивно, мой муж только что опубликовал новую песню. Похоже, он скучает по коричневым бескрайним холмам какой-то мифической пустыни.

Это про меня?

Господи, надеюсь, да.

Я смотрю на часы. В том месте, где нахожусь я, идёт четвёртый час. Значит, там, где он, уже пошёл пятый.

Если он до сих пор в Колорадо. А я понятия не имею.

Интересно, он всё ещё ездит на пикапе? Наверное.

Господи, почему я так боюсь поинтересоваться об этом. Раньше я спрашивала его о любой фигне, спрашивала, о чём бы ни захотелось. Раньше он отвечал искренне.

Теперь же, единственные вопросы, которые я задаю ему, молча крича на компьютер:

«Кто она?»

«Где ты?»

Потом я молча кричу на себя:

«Какое тебе дело?»

Глупая.

Мне всегда будет до него дело.

Возможно, эти песни не про меня. Возможно, он не подпишет документы, потому что волнуется о том, что я претендую на его гонорары. Не нужны мне деньги. Возможно, я должна ясно дать ему понять это.

Возможно, завтра я отправлю ему письмо по электронке.

Возможно, если он подпишет эту долбанную бумагу, я смогу продолжать жить дальше.

Звучит ужасно. Я предпочла бы загибаться здесь.

Нужно перестать надеяться, что однажды он вернётся.

Возможно, он считает, что это я должна приползти к нему на коленях.

Возможно, мне и следует это сделать.

Возможно, я должна признаться.

Ведь на самом деле я не спала с тем парнем. Той ночью. Два года назад. Я позволила ему поверить в это. Позволила думать, будто я изменила. Позволила ему полагать, что та случайная связь осквернила его святилище. Позволила ему думать так, освободила его.

Потому что «Я люблю тебя, Тина. Но ненавижу свою жизнь» не совсем то, что я для него хотела. Никогда.

Я никогда не хотела лицезреть эту суровую оскорбительную терпимость. Это гнетущее зрелище с близкого расстояния, когда всё, что мы приобрели, обременяло его своим постоянством. Я никогда не хотела заарканить его и удерживать против воли. Никогда. Я хотела взлететь вместе с ним. Но не таким стал наш брак.

Я сломала ему крылья, обременила его слишком тяжёлым грузом, чтобы он мог подняться ввысь.

Я была равнодушна к встрече одноклассников, собираемой спустя десять лет. Я была и десять лет назад равнодушна к школе, едва сумев окончить её после трудного года редкого в ней присутствия. Поехала я туда скорее из любопытства. И желания увидеться с прежними друзьями, с коими с тех пор не встречалась. И, если начистоту, из желания похвастаться мужем и стройностью, в то время как моя давняя конкурентка Лори, девушка, которая превратила для меня начальные и средние классы в почти невыносимый кошмар, располнела раза в три.

Я уже упоминала. Я поверхностная.

Танцзал «Серебряная молния» в «Harrah's» на Южном озере сотрясался от таких ретро-хитов как «Smooth» и «Say My Name», но, несмотря на экскурс по тропинке музыкальных воспоминаний, всё остальное отнюдь не напоминало о том, какой была школа. Бессмысленной и скучной.

Кроме Катрин, студентки по обмену из Германии. В год её приезда мы сблизились, а после окончания потеряли связь. Она была там. Её сопровождал брат Айзик, ужасно высокий, жутко молчаливый.

Мой спутник прилететь не смог. В последний момент он застрял в Лас-Вегасе. Или так я считала.

Мы пили. Много. Мы танцевали. Мы перекочевали со встречи в ночной клуб и увязли в напевающих и покачивающихся телах на танцполе. Нас утянули на мальчишник, нас угощали алкоголем. Я потеряла счёт бокалам.

Я проснулась у себя в гостиничном номере. В нижнем белье. Рядом с мужчиной, не являющимся моим мужем.

Я знаю, каким всё показалось Валере, стоящему возле нас, сжимающему в руке карту от номера, которую я оставила на всякий случай на ресепшене. Он не знал, что этим мужчиной является Айзик, что в ванной, прижавшись лицом к прохладному фаянсу унитаза, торчит Катрин. Не знал, что в ванной валяется спутанным платье, насквозь мокрое после холодного душа, которым Айзик пытался привести меня в чувство.

Я не помню, сколько раз меня вырвало.

Я помню, как выкатилась из-под пухового одеяла, неуклюже свалившись на пол и вывихнув запястье.

- Какого чёрта, Тина?

Я ждала, когда на меня хлынет боль от вывихнутой руки. Но её затмила волна тошноты. В голове начал монотонно стучать пульс. Но я не могла выдавить ни слова.

Это не то, чем кажется. Это не то, что ты думаешь.

Но я так и не произнесла ничего из этого.

А потом, вернувшись домой, я несла это бремя, не отказываясь от обвинений, брошенных мне в лицо. Когда он кричал и проклинал меня, когда схватился за меня руками и велел катиться в ад, а потом уехал. Оставив свои блокноты, полные нот и стихов, оставив ящик для инструментов со свёрлами и зубилами, оставив свои DVD со «Звёздными вратами» и безразмерные свитера с отверстиями для больших палец. Он всё оставил.

Я до сих пор храню эти вещи. Я не спрятала их в коробку, не отвезла на склад, не выбросила.

Особенно тот свитер. Это последняя реальная его частица, которая у меня осталась.

Прошло уже целых два года. А он до сих пор хранит его слабый аромат. Настолько слабый, что, возможно, мне просто кажется. Возможно, я принимаю желаемое за действительное. Как помешанная, я храню свитер в большом пластиковом пакете и открываю его только в особых случаях. Я практически не дышу рядом с ним. Не хочу израсходовать полностью его запах.

Однажды он исчезнет. Возможно, тогда я смогу избавиться от всего этого. Возможно, тогда я смогу прибраться дома. Возможно.

Возможно, тогда я перестану мечтать. Возможно, он прославится, приедет в «Цезарь» и выступит там. И мы снова будем вместе.

Я не повинна в супружеском обмане. Но виновна во лжи.

Надеюсь.

Теперь его жизнь лучше. Возможно, теперь он ненавидит меня, но любит свою жизнь.

Я кидаю в рот таблетку валиума и запиваю её водкой.

Я люблю его и ненавижу свою жизнь.

Спустя пару недель я наконец посылаю то электронное письмо. Оно короткое и нелепое, в сущности объясняющее, что если он переживает по поводу денег, то на бумаге чётко и ясно сказано, что мне они не нужны. Через два дня я получаю ответ. Он короткий и нелепый, на деле объявляющий, что он подпишет его, когда будет готов.

Я сразу же отвечаю.

И когда этот день настанет?

Его ответ появляется через двадцать секунд.

Чёрт возьми, когда я его почувствую.

У меня из ушей пар идёт.

Ладно.

Gmail сообщает, что моя беседа с Валерием Русиком обновлена, и я кликаю по небольшому кружочку.

Должно быть, жизнь со мной действительно невыносима для тебя. Ты дождаться не можешь, когда всё завершится окончательно, верно?

Что мне делать? Что ответить? Разве он не стал счастливее? Разве жизнь его не стала лучше? Он свободен, он жив, он претворяет в жизнь свои мечты. О нюансах и деталях я не ведаю. Но знаю, что не прихожу домой, видя его с остекленевшими глазами возлежавшим на диване, поглощающего ванильные вафли и смеющегося над каким-то идиотским ситкомом. Я знаю, что он только что выпустил свой первый диск. Знаю, что он сотрудничал с людьми, о которых я слышала. С известными людьми. Я знаю, что слышала его песню, зайдя в «Старбакс». Знаю, что она была не про меня.

Мой ответ – чистый бриллиант.

Как скажешь.

Какой же я ребёнок.

Очевидно, он тоже, потому что пару месяцев спустя, когда я поглощена выяснением у богемной принцессы с сальными дредами и двумя кольцами в носу, что она будет пить, он вдруг рядом с ней материализуется и просит пиво «Pacifico».

Перед мной его совершенный аромат, и волосы, и глаза. Глаза, как плесень, растущая на остатке буханки хлеба. Серо-зелёные. Привораживающие. Я не отвожу взгляда. У меня есть оправдание. Видеть его в Фейсбуке и смотреть наяву – совершенно разные вещи. Сейчас я могу прикоснуться к нему. Могу протянуть руку и... если бы всё было так просто.

Юная мисс с дредами ничего не подозревает. Абсолютно. Я пометила каждый дюйм его тела. Или царапинами, или укусами, или синяками, или татуировками. Словами, выражающими глубокую привязанность, и действиями. Ими я окутала его. И нет ни единой клеточки на моём теле, которая не имела бы точно такого же клейма. В это мгновение я не понимаю, как мир не может увидеть того, что так и пышет из него. Моё имя и символы моего права собственности.

Всё, что видят они - отсутствие права пользования.

Я направляюсь к бару, чертовски нервничая, и Гаррет подсказывает:

- Глотнёшь?

Я прикрываю свою сверхреалию каким-то оправданием. Честно говоря, я вряд ли могу издать что-нибудь внятное. Не знаю. Я слышу лишь шум ломающихся вещей, раскалывающихся и трескающих.

Я. Разбиваюсь вдребезги. Как и мой голос.

Он нагружает мне поднос, и бутылка «Pacifico» насмехается надо мной, стоя рядом с небольшой бутылкой шампанского.

Они что-то празднуют?

Почему они в Лас-Вегасе?

Они женятся? Нет, нет. Он не может жениться. Он ведь уже женат.

Я презираю свою распутную форму, прокуренные волосы, размазавшуюся косметику, резинку чулок и себя. Я презираю всё, но вынуждена вернуться и отдать ему пиво. Вынуждена отдать ей её заказ. Вынуждена ждать их. В своём казино.

Глаза наполняются слезами и... чёрт. Я не стану плакать. Я переборю себя.

Именно так я и собираюсь поступить.

Он не смотрит на меня, когда я ставлю рядом с ней бокал, прямо на автомат Колеса фортуны. Он прикасается ко мне папкой в манильской обёрточной бумаге, полной того, в чём я мгновенно признаю документы по нашему разводу. Не знаю, почему меня одолевает желание ткнуть её лицом в игральный автомат. Однако я всегда была слегка грубой для девушки.

Слегка одержимой.

Раньше ему нравились эти мои черты характера. Потому что они были еле уловимы. Потому что я была еле уловима.

Наверняка она знает, кто я, знает, что я мусор, оставленный на тротуаре в ожидании, когда его уберут. Его песни о любви наверняка о ней. Её волосы песочного цвета – такого оттенка был бы песок, смешанный с кучей экскрементов и вшивой грязью. Она могла оказаться той мифической пустыней, о которой он грезит.

Я благодарю его за папку, а он взглядом велит мне валить к чертям.

Этот взгляд причиняет боль. Этим взглядом раньше он одаривал людей, которых терпеть не мог. Своего приятеля, который однажды бросил комментарий про меня с сексуальный подтекстом; свою мать; своего начальника. Он смотрел этим взглядом на всех. Всех, кроме меня.

Не знаю, почему, но я всегда считала, что не может ничего вынудить его наградить меня таким взглядом. Я думала, что буду неуязвима, выше, не обращу внимания. Я думала, что он смог бы смотреть на меня с гневом, яростью, жалостью... но только не с тем враждебным отвращением, которое он берёг для других.

Как же больно.

Каждый миг моей жизни без него причиняет боль. Слишком сильную.

Я ставлю папку в свой шкафчик и беру десятиминутный перерыв. В комнате для отдыха сидит Джей, и когда я спрашиваю его, могу ли закурить, он смотрит на меня так, словно на переносице у меня вырос третий глаз.

- Ладно-у, Тина, - говорит он со своим сильным тягучим акцентом. – Но я и подумать не мог, что ты куришь.

- Я не курю.

Дрожащими руками я пытаюсь зажечь эту грёбаную сигарету. Руки трясутся мелкой дрожью, тогда как сама я еле стою на подкашивающихся ногах.

Затяжка и кашель.

Почувствуй, как никотин входит в твой кровоток.

Потрясение чуть рассеивается.

- Тина, ты бледная-я-я. Всё нормально?

Я делаю ещё одну глубокую затяжку, на сей раз не закашлявшись, как дилетантский школьный курильщик, и говорю:

- Да. Охерительно клёво.

Какая же я сука.

Мы с Джейем молча курим, расположившись вокруг пластикового стола. Он сгорблен, на его повреждённом глазе - повязка. Это вина Вегаса. Он жестоко обошёлся с ним за эти годы. Пятидесятилетний швейцар, выглядящий на все восемьдесят. Я, неподвижно замерев, смотрю, как медленно поднимается к потолку дым. Я знаю, что моя десятиминутка окончена. Знаю, что время подходит к концу. Я должна вернуться в зал. До того, как на меня напишут докладную.

Я благодарю Джейя, и он протягивает мне жвачку.

- Не за что, чика.

Оставшуюся ночь я провожу, пытаясь не смотреть на них. Но он высокий, а голос его слишком громогласный. Я помню, как на заре наших отношений мы засиживались допоздна. Мы курили травку и трещали о музыке. Без умолку болтали о путешествии во времени и стихах. О философии и политике. Его голос, сильный, громыхал. Именно он подарит ему известность.

Поэтому я слышу его.

Слышу у себя в голове, даже находясь на другом чёртовом конце зала. И вижу их. Её волосы как животное, задавленное на дороге, его – как старый пенс. Её поза вынужденная, слишком небрежная сутулость. Его – прямая как у солдата. Он всегда возвышается в поле моего зрения.

Они практически не разговаривают. Мне хочется думать, что если бы на её месте была я, мы бы сидели перед автоматами, но лицом друг к другу. Он махал бы руками, с губ его свисала бы сигарета, пока он забрасывал бы меня своими мыслями. Я бы кивала и пыталась украдкой коснуться его. Всегда.

Даже после восьми совместно прожитых лет. Так бывает, если вы замужем за второй половинкой.

Извечная необходимость касаться друг друга.

Но я поняла, что некоторые отношения не равны. Некоторые отношения не задушевны. Бывают родственные души по привычке. Рабы души. Связанные договором. Пленники.

Он был моим пленником.

Декларация независимости, мать её.

Они по-прежнему не разговаривают друг с другом, когда заканчивается моя смена.

Я блаженно стаскиваю с себя костюм и запихиваю его в шкафчик. Глазею на папку и рассуждаю, не оставить ли её здесь. Подумываю, не завалить ли её вещами. Как ланч, о котором я вполне могу забыть на несколько недель. Или дать ей состариться и намокнуть у меня в сумке, испачкать свежую папку и покончив со всей таящейся в ней правовой силой.

Да пошёл ты и та хиппи, которую ты подцепил на дороге.

Но я не осуществляю задуманное.

Я забираю папку домой.

Бросаю её на обеденный стол и смотрю на неё. Погружённая в свои мысли.

Я не могу преследовать его через Фейсбук. Я знаю, где он находится и чем занимается. Знаю, о чём загруженные им песни. Они все. Все. Не про меня.

Я понятия не имею, что с собой делать.

Потому открываю папку в поисках его почерка.

Его почерка, маленькой, крошечной частички его души, которой я пока могу... коснуться.

И вот она. Рядом с крестиком. Под моим именем. Под глупой фамилией по мужу, с которой теперь я вынуждена буду распрощаться. Вынуждена буду снова стать Савински чего чертовски не хочу.

Но здесь нет его имени.

Признай, что ты солгала.

Что за хрень?

Откуда он знает?

Да и как мог узнать?

Сейчас? После стольких лет?

Я переворачиваю страницу, где он должен был поставить свою подпись под Декларацией независимости.

Признай, и я подпишу.

Сукин сын.

Следующий день – выходной. Я по-быстрому заканчиваю с делами, взмокнув под слишком ярким солнцем. Обычно, когда я иду на работу, оно начинает снижаться к горизонту. Я люблю солнце. Хоть и скучаю по Тахо, прохладному и покрытому зеленью, порой я нахожу наслаждение в полном отчуждении от того места.

Но не сегодня.

Сегодня продуктовый магазин кажется мне форпостом Тарантино, в котором надо мной насмехаются бобы в жестяных банках. Они, и морковь со срезанной зелёной верхушкой, и вялая кинза. Всё кажется давнишним, вернувшимся из прошлого и негодным к употреблению.

Находясь здесь, он оскверняет мой город. Он нарушает мой распорядок, портит мне аппетит, отравляет моё желание провести ночь, запершись в своей угнетающей квартире с кремовым пирогом, бутылкой водки и приносящим счастье набором из контрабандных таблеток всех цветов радуги.

Какое же я херовое ничтожество.

Откуда мне черпать решительность? Как согласить на что-то второсортное, когда он там? Когда я знаю, что он существует и делает это с невообразимо непринуждённой мужской грацией? Как я могу обмениваться парочкой фраз с кем-нибудь в этом мире, когда все они лишь автоматы нижайшего качества? Или, возможно, всё дело во мне.

Подпиши и увидишь, как я уйду.

Признай, что ты солгала. Признай, что ты солгала.

Ну и какого чёрта я добьюсь?

Очевидно, развода.

Ладно.

Я должна покончить со всем этим. Должна идти дальше.

Я включаю ноутбук и открываю электронную почту. Посылаю ему сообщение. Я ввожу только адрес, и Gmail просит меня подтвердить, что я хочу отослать сообщение без темы.

Я солгала. Теперь подписывай.

Единственно приятное в этой комнате с присоединёнными к ней душем и кухонным уголком – наличие балкона. С него видна Лас-Вегас-Стрип. Ничего сверхъестественного – в этом городе Стрип видно практически отовсюду. Наверное, я и из могилы её увижу.

Я беру бутылку и иду смотреть на вид. Коричневые холмы вдалеке скрыты в фиолетово-оранжевых сумерках. Обстановка вокруг меня гнетущая, перевешенная надвигающейся ночью. Кажущаяся бесконечной, как и оставшаяся часть моей жизни.

Как и оставшаяся часть моей жизни, в которой не будет места, где я смогу от него спрятаться. От его музыки и воспоминаний о нём. Не будет места, где я хотела бы оказаться. Но я должна найти свой путь.

Я делаю глоток прямо из горла. Содержимое обжигает горло и глаза. Пахнет как медицинский спирт, вкус – соответствующий. И мне нравится.

К чёрту осторожность – закончу жизнь алкоголичкой.

Застряну в этой ****ски сюрреалистичной, невыносимой жизни.

Застряну в своей золотисто-белой греческой тунике, так и кричащей «трахни меня». Застряну в казино, которое раньше любила.

Застряну, навечно наблюдая за тем, как прогибается ковёр под моими ступнями. Застряну, избегая «Белладжио» с садовым потолком из надувного стекла и фонтанами, из которых бьются струи воды. Застряну в лучших днях своей жизни.

Или ночах.

Превращусь в окаменелость под неоновыми лучами, окунусь в бессмысленное существование официантки, подающей коктейли в этом гиблом месте.

Как ни странно, но на следующий день я просматриваю сайты университетов. Синий на жёлтом, золотистый на тёмно-синем, аккредитованные. Дорогие. Примечательно, что я понятия не имею, чем хочу заниматься. Одна из прежних официанток, которая до сих пор иногда приходит к нам, стала дантистом-гигиенистом. Она делает хорошие деньги. Но я не представляю себя, целыми днями возящейся в ротовой полости людей.

Скорее, я предпочла бы торчать в казино.

Возможно, ветеринарный колледж.

Тогда мне придётся усыплять животных. Сомневаюсь, что сумею пойти на это.

Я закрываю браузер. Как-нибудь после, когда будет больше сил, потрачу их на это занятие.

Я принимаю душ и трачу оставшееся время на волосы, заплетая несколько кос и собирая их в корону в греческом стиле, вытащив несколько густых прядей, чтобы они обрамляли лицо. Это единственная творческая вольность, которую я разрешаю себе в силу надоедливого варианта своей формы.

Люди частенько делают мне гнусные предложения. Обычно это не те подлые бабники, от коих вы ожидали бы услышать подобное. Нет, обычно это какой-нибудь парень, какой-нибудь бедный мошенник, который не может вычислить шлюшку в группе туристов. Обычно он несмело спрашивает меня, не хочу ли я слегка подзаработать. Обычно он выглядит чрезвычайно смущённым.

Не сегодня.

Этот парень не выглядит одиноким и притом он не выглядит смущённым. И он не спрашивает.

Он ссылается на известное мне имя.

Он спрашивает, не являюсь ли я женой Русика. Потом приходит к выводу, что меня, должно быть, надо подтолкнуть. Он кладёт на мой поднос конверт. В том лежит наличка, карточка от номера и салфетка, на которой обозначен номер комнаты. Я возвращаю конверт ему, и он поднимает руки.

Ну а я приподнимаю брови.

Он улыбается:

- Он просто хочет с вами поговорить.

- Для чего же тогда наличка?

- Извините, этого он мне не сообщил.

Я засовываю конверт к себе в шкафчик и пытаюсь о нём забыть.

Но безуспешно.

На часах почти три утра, когда я вставляю в слот карту, сдвигаю её и открываю дверь. Кровь бьёт по ушам, когда я окликаю:

- Эй?

Собственный голос кажется мне запуганным, но в реальности, по-моему, в нём звучит дерзость. Во всяком случае, я надеюсь.

Из номера открывается вид на Стрип, и я ступаю по пустой комнате к окнам и вижу, как на тридцать ярусов ниже распыляются фонтаны «Белладжио». Невероятно, как легко можно потерять времени счёт под их гипнозом. По одной из этих причин я пытаюсь забыть о «Белладжио». И потому, что здесь я оставалась с Валеркой, когда мы поженились. Под этим скрывается миллион историей, но теперь я выше.

Наконец я поворачиваюсь спиной к окну и бегу к двери, вытирая ладони о джинсы. Всё в этой пустой комнате действует на меня совсем хреново.

Мне кажется, я должна оставить записку. Доказательство своего присутствия здесь – на всякий случай. Я наклоняюсь над пригласительным блокнотом, сжимая ручку, когда открывается дверь и входит мой муж. Он замирает возле двери, ведущей в ванную, засовывая ключ обратно в карман.

- Ага. Выходит, ты шлюха.

Я бросаю ручку на стол и выпрямляюсь.

Найти правильный ответ невозможно. Не уверена, что пришла сюда только потому, что ожидала здесь его найти. Не уверена, почему почувствовала себя обязанной, увидев пару тысяч в конверте. Увидев своё имя Тини - не Тина, как все меня называют. И знакомый мне почерк.

Потому что он знает обо всём. Он нарочно так поступил.

- Судя по всему, нет. Нет, если считаешь, что я солгала.

Меня бьёт нервная дрожь. Проклятье.

Как жаль, что я выпустила ручку. Как жаль, что мне нечего держать, нечего зажать в своей шаткой руке. Его глаза осматривают меня. Этот взгляд, окантованный жарким пеплом его ресниц, прожигает во мне дыру.

- Я так не считаю. Я знаю.

- Откуда? – нападаю в ответ я.

Он качает головой. В уголках его губ таится улыбка. Отнюдь не добрая. Она напоминает мне о той миниатюрной ласке, которая раньше украшала его рот, которая отбрасывала свет на его немного раскосые глаза. На один-единственный миг это выражение появилось бы у него на лице, после чего он взял бы в свою руку мою. Он потянулся бы ко мне, обхватил бы меня, прижав к своей груди, к своему аромату.

Раньше он был моим безопасным уголком.

Вспоминаю о его объятиях, о его запахе, о потерянном его утешении и вдыхаю через нос, почти отчаянно. Сжав пальцами переносицу, вижу, как раздуваются мои ноздри, но всё, что чувствую - это запах пива на моих руках и сигаретная вонь от волос.

Он сокращает расстояние между нами, выражение его лица побуждает меня отдалиться. Мои каблуки шаркают по плинтусу, а лопатки вжимаются в стену. Он останавливается прямо передо мной, а я боюсь отвести взгляд от расстёгнутых пуговиц у его воротника. Не знаю, что виднеется в моих глазах, но чтобы это ни было, только не стальная уверенность, которая мне так нужна.

- Теперь ты чувствуешь мой запах, Тини?

Мои глаза круглые, невозмутимые и широко распахнуты. Подняв глаза вверх, вижу каждую пору на его лице, щетину на подбородке и над верхней губой, серо-зелёную мозаику радужки. Видны его зубы, его клыки, когда с его губ слетает слово «дыши».

Приказ – и я его выполняю.

Тот свитер в прозрачном пакете, хранящий слабый его аромат, становится жалким по сравнению с обрушившейся реальностью.

Острый аромат пряностей. Его пота, его мыла. Насыщенный. Съедобный. Я сжимаю зубы, желая попробовать его, желая наполниться каждой малюсенькой его частицей, которая когда-то меня касалась. В аромате хранятся его молекулы, и я могу вобрать их в себя, если буду дышать глубоко. Я могу изменить свою биохимию, лишь делая вдохи.

Он смеётся. Горьким, неискренним звуком.

Этот смех. Мне знаком вежливый смех, который он дарит людям на общественных мероприятиях, его небрежный смех, нервный смех, настоящий смех. Тот, который доносится из глубин его души, которую я когда-то считала своей.

Но она таковой не являлась.

Потому что этот смех мне незнаком.

- Ностальгия замучила, котёнок? Как и меня сейчас? Или она мучила бы меня, не пропахни ты пепельницей?

Смесь из используемых им старых кличек и оскорблений заставляет меня выпрямиться. Я через силу расслабляю челюсть, пытаясь унять неустанную пульсацию в глазах.

- Чего ты хочешь? Для чего я здесь понадобилась?

- Нам надо покончить с этим, моя Тини. Нам нужно завершить всё. Довести до ума. И жить дальше. Ты хочешь подписанные документы. Ты хочешь свободу. Я хочу тебе её дать.

Но я не хочу. Я правда ничего из этого не хочу. Я хочу лишь стать хорошей, стать лучше, иметь возможность измениться. Или чтобы изменился он. Но это... это перспектива, похожая на туннель Вайла Э. Койота. Нарисованная фальшивка, где я бы искала выход, но влетела бы только в бескрайнюю гору. Бесполезно.

Измениться невозможно. Я та, кто я есть. И он тот, кто есть, и удерживать его в клетке неправильно. Ему не суждено быть одомашненным. Он создан для дикой прерии. Дикая прерия создана для него. Она видна в его губах, в его широких плечах и пронизывающем взгляде. В его позе, в его песнях. Даже в его аромате, который до сих пор с опьяняющей, необъятной живостью, с кружащимися в нём феромонами, сдавливает мой мозг. Как аромат девясила, стоящего в сосуде.

Я поднимаю подбородок. Очень свойственный жест для меня, папиной дочки, невообразимое упрямство которой сопутствуется постукивающей ногой и решительным взглядом. Он всегда говаривал мне: «Будь смелой, принцесса. Папа не всегда будет рядом, чтобы постоять за тебя».

Он думает о том же. Я понимаю это по его лицу. Слышу эхо в своём сознании, превращающееся в действительность, пока он говорит, и слово льётся мягким мурлыкающим акцентом:

- Будь смелой, принцесса...

- Не говори мне этого.

Он переступает с ноги на ногу, вытаскивая из заднего кармана пачку свёрнутых бумаг. Копии наших документов по бракоразводному процессу.

- Я не могу подписать их. Не могу, пока не прояснится ситуация. Видишь ли, моя Тини, тут говорится... - Он открывает их, просматривая слова, ведя пальцем по строкам и громко зачитывая: - Расторжение брака по вине. Измена, моя Тини. Которую ты не совершала.

Не совершала. Но дело не в этом.

Я чувствую, как стягивается скальп. Как встают волосы дыбом. Лучше прояснить всё сразу.

- Откуда ты узнал?

Медленное движение.

Его руки.

По его волосам.

Ожесточение, отчаяние и грация, с которыми он проделывает всё. Абсолютно всё.

- Я виделся с ним несколько месяцев назад. Я провёл с ним очную ставку. В тот вечер я не был твоим кротким поэтом. Несмотря на твоё представление обо мне, я мужчина.

Лишённая дара речи, я качаю головой. Моё представление о нём. Его представление о моём представлении о нём. Оба ошибочны. Я не думала, что он проведёт очную ставку с Айзиком, но не из-за кротости. Хотя, может, и из-за неё тоже. Я никогда не видела, чтобы Валера демонстрировал переизбыток тестостерона – вспышку агрессии или враждебности.

Он кивком отвечает на мой жест. И обвинением – колким, подчёркнутым и жестоким.

- Ты изменила меня.

Его взгляд тёмный, скрытый и пристальный. Его губы приподнимаются, демонстрируя зубы, демонстрируя его битву.

- Теперь я ненавижу. Слышишь, моя Тини? Ненавижу. По крайней мере, так ликвиднее.

Он имеет в виду свою музыку. Раньше, когда он писал в нашем доме, она была иной, полная громкой поэзии и мелодичности. Теперь она изменилась. Теперь это боль раненого животного, рыдающего от попадания в ловушку. Крик раненого человека. Свобода тоже может стать клеткой.

- Теперь ты пишешь лучше. Твоя музыка сквозит натуральными эмоциями.

Он сутулится, наклоняется, чтобы посмотреть мне прямо в глаза.

- А мне плевать. На качество моей музыки. И на твоё мнение о ней.

Он отступает, и облако его аромата оставляет меня наряду с ним.

Несмотря на рану, открывшуюся на сердце, говорю:

- Пока. У тебя не было...

- Не смей, моя Тини! Чёрт возьми, не смей!

Его руки сжаты в кулаки. Мои тоже. Но именно его слова похожи на удары.

- Не смей брать на себя ответственность за мой успех. Не смей заявлять на него права, говоря, что стала причиной моих страданий.

- Я лишь имела в виду, что...

- Я прекрасно понимаю, что ты имела в виду, жена.

Я вздрагиваю. Удар этого слова приносит самую острейшую боль, и сердитая гримаса на его лице исчезает.

Он трёт ладонью глаза, рот, рука задерживается на подбородке, и я отмечаю то, что отражает моё неизменное отчаяние.

Разве его жизнь не стала лучше?

- Что же нам делать с нашим браком? – сквозь пальцы говорит он.

Я – сама кротость, мой голос – шёпот, устремлённый к полу.

- Покончим с ним?

Искра в его глазах вспыхивает пламенем, и он отвечает мне таким же шёпотом:

- Ты... за все годы разлуки... ты... со сколькими мужчинами ты трахалась?

Мои щёки румянцем отвечают пламени в его глазах. Жар заставляет меня закрыть глаза, пока я пытаюсь дышать, пытаюсь подобрать правильный ответ. Но его не существует.

Ноль означает, что моего адюльтера не бывало. Число большее – ложь, и я сомневаюсь, что могу её придерживаться.

- Я потеряла им счёт, - с трудом отвечаю я.

Он смеётся. Снова холодно и неестественно.

- Трудно считать до нуля, верно?

Открыв глаза, взглядом порицаю его. Его ответная улыбка снисходительная, незнакомая.

- Ох, я знал. Ты грёбаная лгунья, Тини.

- А ты?

- Что я?

- Сколько... сколько... - Я обгрызаю губы. Не хочу спрашивать. И не думаю, что хочу знать.

Его лицо холодное, а когда он заговаривает, то смотрит так, словно сам не может поверить в сказанное. Его голова чуть покачивается, а лоб морщится от гнева.

- Со многими.

Боль у меня в груди, наверное, такая же, какая бывает при сердечном приступе. Я обнимаю себя руками, стараясь держаться. Я знала, но не верила.

- Потерял счёт, да? – мой голос дрожит, как и всё внутри меня, как и мир под моими ногами. Как моя реальность. Трясётся.

Он отстраняется от меня. Хотелось бы думать, что на его лице – сожаление. Ожидая его слов или хотя бы намёка, я продолжаю:

- Зачем?

Как будто он не знает сам. Он спрашивает так, точно ему нужен мой ответ.

- Если верить твоим словам, я не делала этого.

- Признайся уж наконец. Почему ты позволила мне поверить в твою неверность? Почему ты до сих пор врёшь?

Наши взгляды встречаются, и мой удерживает его.

- Я люблю тебя, Тини, но ненавижу свою жизнь.

Стены комнаты откидывают мои слова рикошетом ко мне. Эхо его слов – он должен помнить их. Они до сих пор стучат и крутятся у меня в голове.

Я люблю тебя, Тини. Но ненавижу свою жизнь.

Он отшатывается назад, лицо серьёзное, но печальное, голос опустошённый.

- Теперь я ненавижу всё. Включая тебя. У меня даже этого больше нет.

Внутри всё переворачивается, и я решаю, что пора покончить с этим. Ничто не кончено. Ничто нельзя простить и решить. Я выпрямляюсь и делаю несколько глотков воздуха. Я должна выбраться отсюда до того, как сойду с ума. До того, как стану горевать обо всём содеянном и потерянном. Мне нужно выпить бокал или четыре.

Я прочищаю горло, собираясь оповестить его, что ухожу. Он понимающе смотрит на меня, отворачивается, вытаскивает стаканы из небольших полиэтиленовых пакетов и достаёт из мини-бара ликёр. Ставит бутылки и стаканы передо мной, и я тут же откручиваю крышки от бутылок с водкой и наливаю их в один стакан.

Осушаю четырьмя глотками, пока он начинает потягивать что-то, похожее на «Джеймсон». Он пьёт так, как будто пьёт с рождения. Глаза слезятся от жесткости водки и её остаточного тления во рту.

- Лучше? – спрашивает он поверх стакана.

- Ничуть.

Он допивает всё большим глотком и ставит пустой стакан рядом с моим, остекленевшими глазами осматривая меня, пока накал вкуса не оставляет медленно его лицо.

- Тогда мы поступим так.

А затем он предлагает нечто безумное, нечто, на что я соглашаюсь.

Осуждённая на смерть...
Ей вослед толпа кричала:
"Ведьма! Ты должна сгореть!"
Да, она об этом знала.

В белом платье. Крест на шее.
На костёр ведут её.
Чтобы стало ей страшнее -
Хор монахов запоёт.

Ветер волосы колышет.
Крест нательный тянет вниз.
Крик толпы она не слышит:
"Эй, проклятая! Очнись!"

Затуманен взгляд прекрасный.
Пыток ночь была страшна.
Пыток ночь была ужасна...
Как их вынесла она?..

У столба костёр уж сложен.
Тихо молится она.
Ты прости им это, Боже.
Слишком много в людях зла.

Возвели на место казни.
Платье вьётся на ветру.
Ветер! Что ж, прощай, проказник!
Я сейчас уже умру...

Факела сверкнуло пламя.
Но во взоре страха нет.
Прошептал священник "Amen".
Загорелся яркий свет.

Боже! Больно! Больно! Боже!
Ведьма на костре горит...
И никто ей не поможет...
И никто ей не простит...

Выкрикнет толпа проклятья...
Всё погасло... Свет померк...
В пепел обратилось платье...
Нет её... Ушла навек.