Чёрным по красному. Рассказ

Черным по красному

                «Зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так                артистически, так художественно жесток»
                Ф. М. Достоевский «Братья Карамазовы»    
 
    Луна покрыта слоем рваных облаков. Тусклый свет рождает темные неясные тени елей. Лес стоит в призрачном одеянии, неизвестно откуда взявшейся, туманной дымки. Но вот марево в воздухе стало рассыпаться клочьями. Словно сам Сатана взялся подновить заржавленный усталый и скрипучий диск. Закипела работа. Тысяча чертей взялись за один край и поворачивали луну в испарениях лудильных припоев, окунали ковши в горн, пылавший мерным, мертвым, голубым огнем и обливали края небесной тарелки серебром. Чёрный дым валил из кузницы. Мало- помалу режущий скрип исчезал и из клубов пара и дыма поднималась свежая луна. Лес заискрился бриллиантовым блеском.
   Тяжелые лапы елей были готовы сбросить к ногам все эти несметные богатства. Мороз крепчал и сковывал эти порывы. Небо совсем очистилось от облаков и стали видны звезды. Мерный вой ветра, разбросавшего тучи, нашел напарников для своего ансамбля совсем неожиданно…
    Идущий по лесу на охотничьих лыжах странник вздрогнул. Ужас оказаться в ледяной воде, не ожидая такого поворота событий, так точно услышать протяжный вой, раздавшийся неожиданно близко: вон там, на мыске леса, выходящем на прогалину, по небывалому изъявлению природы, оставившей эту горсть земли в тайге без растительности. Луна продолжала распарывать своими, не до конца обработанными краями, черную сутану ночи.
       Волки…
    Стая, подвывая и вторя друг другу, щелкая зубами около неумелых на первом году жизни щенков, продолжала свою дикую песнь. Жестокий голос тайги вызывал у оцепеневшего путника первобытный страх, который бил по нервам, как зонд в руках неумелого стоматолога, подламывал колени и вызывал холодный озноб. Голос требовал жертвы. Мистический танец теней прошел хороводом вдоль опушки леса. Служители культа луны в серых рясах еще раз исполнили свой ритуал. Вожак и главный солист стаи высоко вскинул серебристую голову, вытянул нос, свернув губы в трубу, затянул свою великой тоски песню. Стая молча стояла. Потом при взмахе головы своего регента она тревожно зашевелилась и в едином порыве закончила свою сатанинскую песню. Вой затих неожиданно, как и начался. То был жуткий крик. Крик, леденящий нутро, крик безысходности и тоски, крик, похожий на последнее слово на суде жизни. Он резанул надвое усталую ночь, как ослепительно блеснувший скальпель хирурга. Искры звезд брызнули врассыпную, как кровь из порванной плоти. Все разделилось в этот миг: белый снег и черное небо, звезды и луна, человек и волки.
    Путник едва справился с нервным ознобом, снял с плеча карабин. Он знал, что здесь, рядом, ходит кругами волчья стая, и даже натыкался на одну из их лёжек. Но встретился с ними вот так неожиданно. Видимо, устал уже от многочасового пути. Учуяли? Но он заходил с подветренной стороны. Стая явно собиралась в путь. Ночь только началась.  Неумолимый голод стронул эту стаю, как и его, истратившего и растерявшего припасы бывшего егеря. В его домике уже неделю не водилось ничего съестного. Уйти в поселок, расположенный в двенадцати километрах от заимки, он мог, но надеялся на свою охотничью удачу. Но зверь этой зимой ушел далеко в тайгу. Голод подступал, хватал за глотку и выбивал искры страха из сознания. Сухари, немного муки, соли и набор разных сухих трав и ягод для лечения простуды не спасали ситуацию. 
   Накануне днем он предпринял вылазку и неожиданно всего в полукилометре от зимовья увидел следы лосей. Затем и самих зверей, они расположились на лёжку после кормёжки в распадке, где протекал ручей, поросший мелколесьем и ивняком. Приблизился, ступая параллельно следу. В несвойственной для него горячности выстрелил в крупного лося, но только легко подранил. Лось хотя и был ошарашен выстрелом, но легко двинулся вместе со своими собратьями. Досада взяла за горло, и удушающая волна крови перехватила и дыхание, и мысли. Теперь у него всего оставалось полчаса, чтобы на что-то решиться.  Зверь уйдет на большое расстояние, испытывая испуг, боль и предчувствие погони, только потом, после долгого бега остановится, убедившись, что нет опасности. По алой, без белесой пенки, крови егерь определил, что ранен зверь скорей в мякоть мускулов, и, судя по направлению выстрела и другим приметам, в переднюю ногу. Наскоро отметив место выстрела, место попадания пули в лося и направление движения ушедшего зверя, егерь вернулся в свою избушку наскоро собрался: прихватил патронов и сухарей и опять ушел в лес. Надеялся добрать подранка, битый лось все равно ослабеет. Думать, что охота закончится световым днем, не приходилось. Зверь уже далеко. Но и положение, в котором он оказался, вынуждало действовать. Он понимал, что настичь лося можно, если немедленно тронуться в путь. К тому же знал, что рядом ходит волчья стая.
   Егерь вздохнул посвободнее после того, как стая, выстроившись в цепочку, потянулась за мысок.
   - Конкуренты,- подумал, а может зло и вслух произнес давно знакомое и неприятное для него слово.
  Подул ветер с севера. Тайга насторожилась, ветерок коротко прошелся по ветвям, заставив вздрогнуть их, испытывающих холодный ужас от задуманного природой сценария. Напряжённый вздох леса затих. Тайга безмолвно и без укора смотрела на своих обитателей. Край этот был почти пустынен, холоден и лишен эмоций. Бесстрастие своё накопила эта земля за века под скудным северным солнцем. Веками она отбирала жизни у своих питомцев и давала их другим. Что для неё- этот маленький человек, в дерзости своей посягнувший на её незыблемый покой и порядок, пытающийся выжить в её просторах? Для неё был почти чужд этот потрёпанный осколок цивилизации. И тайга равнодушно и незримо поставила знак равенства между этим пришлым и животными. Но он настаивал на своем, бросая вызов тайге. Человек уверенно закинул карабин за плечо и заскользил на лыжах в том же направлении, что и волки, забирая чуть правее, не без основания предполагая, что, взобравшись сейчас на пологую возвышенность он быстро спустится по противоположному склону к пихтовнику, где зачастую кормились лоси и где им же самим когда-то на лосинной тропе в старой пустотелой колодине был устроен солонец. Стадо с легким подранком скорее всего там. Наверняка и волки, почуяв добычу, направились туда же.
     Егерь давно уже утратил близкие отношения с цивилизацией, и повседневное его существование исподволь, нескоро, но наверняка слило его душу и тело с тайгой. В такие особенные, как сейчас моменты, он становился зверем, понимая, что нет здесь судьи, нет прокурора, адвокатов и присяжных, и только он сам может решить свою судьбу. В такие моменты этот, вдруг появляющийся звериный нрав, полностью контролировал его сущность, не давая ни на мгновение впустить в душу даже мельчайшие тени сомнения, получив тем самым ещё один шанс на существование в этом, не признающем ни жалоб, ни слез, ни сожаления краю. Человек размеренно, насколько позволял довольно глубокий снег двигался, к намеченной цели. На что он надеялся? Тягаться с волками?
    Вот и сцена, на которой развернулись последние акты трагедии, не однажды игранной в лесных театрах за занавесью из молодых ёлок и кустарника. Цепочки следов, веером расходящиеся в обхват обреченного зверя, отчётливо отпечатались на снегу. Снеговая несвежая скатерть, брошенная неаккуратно на месте пиршества, была скомкана и помята, залита алым вином ушедшей жизни. Концерт окончен. Главные герои этого спектакля, яростно и страстно отыграли пьесу, утолив голод, устало отправились в лесные потаённые гримерки. Следы волочения кусков туши расползались в разные стороны. Остатки шкуры лежали на снегу, как лоскутное одеяло. Занавес… Не успел…
    Карабин намозолил и так оттягивал плечо, что уже трудно было поднять голову. От бессилия и злости он упал на снег, тяжело дыша. Когда успокоилась прихлынувшая кровь, он поднял голову, сбрасывая туман путаных мыслей, набегающих как стадо лосей и колотящих своими копытами по каждой извилине мозга и отправляясь к своему сознанию, как постоянно болеющий пациент к врачу за справкой, почувствовал присутствие какого-то существа совсем рядом с собой. Обвел взглядом ближние кусты, укрытые шапками снега. Взгляд упёрся в две маленькие чёрные точки, окруженные желтым с зеленцой ореолом сетчатки глаз. Постепенно проявился и сам зверь. Волк стоял в напряжённой позе, твердо опираясь передними ногами в снег, и чуть отставив одну из задних ног. Их глаза наконец встретились и напряжённый немигающий поток схлестнулся в одной линии взглядов. Но не было в этом потоке с обеих сторон ни страха, ни злобы, ни агрессии. Глаза волка притягивали, не давая никакой возможности отвести от них взгляд. Странно, но это напоминало немой разговор двух похожих существ, более того, почти родных. Этот взгляд вдруг воскресил его сознание…, выстрелил картинками той давнишней июньской охоты, которую он теперь явственно вспомнил…
     …Когда-то он стал средней руки бизнесменом от строительства, однажды поверив в новые экономические постулаты и обещания властей. В эти края он попал после отсидки по делу, заведённому на него за превышение пределов необходимой обороны и хранение незарегистрированного оружия. Случилось это тогда, когда орды рэкетиров и гопников всевозможного толка прошлись по всем ларям, коробам и сусекам и без того малорентабельного бизнеса, но появились новые и беспредельно жадные конкуренты. Он ответил на угрозы выстрелом из ствола отцовской двустволки, поднятой на тот момент уже твёрдой рукой. Уже не имело смысла всё это терпеть. С судьей повезло, дали пять лет. Но эти пять лет опрокинули всё навзничь. Жена, жизнь которой он защищал, подала неожиданно на развод. Вместе с ней ушла вера в людей и надежда во всё, что эти люди тщились принести в мир, доброе или худое. Та общность людей в составе зэков, охранников и прочей челяди, внутри которой он вдруг оказался, ежечасно подтверждала закон: «по-волчьи жить – по-волчьи выть», сформировала его повадки в теперешней жизни и окончательно утвердила его в мысли о невозвращении в привычный социум. Волк тогда крепко взял над ним верх… Теперь звериный нрав полностью контролировал его сущность, заставляя быть всегда на стороже, не давая ни на мгновение впустить в душу даже мельчайшие тени сомнения в правильности действий, и не допускал эмоции…. Волк прочно засел в нем и любое, пусть даже невольное действие, задевающее его, он встречал оскалом всех своих острых зубов.
    После отсидки поступил егерем в охотхозяйство, в тех же местах, где мотал срок. Приняли, несмотря на нехорошие статьи. Кадровый голод! Он быстро приобрел навыки по поиску и выслеживанию зверя, тем более, в роду его прочно обосновались охотники и совсем маленьким он жадно слушал их охотничьи рассказы, рассматривал добычу и сам иногда бывал с родственниками в лесу.
    В хозяйство зачастили люди, вкусившие всяких благ от небес, вдруг разверзшихся прямо перед ними сатанинской плотью, градом пороков, и оспой жадности, и оттого теперь самодовольно покушающихся на другие жизни без меры и осторожности принятия охоты, как действия берущего от природы своего рода подарок. В них чувствовался нахрап, алчность и неуемность. Всегда приезжали с пачкой бумаг, подписанных в конторе, не упускающей случай заработать на братьях меньших. Вспомнился тот день в начале июня, вернее его окончание….
    Охотники возвращались с загонов и со своих номеров. Довольны были охотой и добычей. Где-то по хлябям тащился УАЗ- «буханка» с тушей кабана в полтора центнера и с другой случайной мелочью. Егерь принимал поздравления и сам поздравлял участников охоты. Народ без всяких предисловий и отсрочек приступил к празднованию удачной охоты, несмотря на отсутствие двух членов команды.  Куда денутся-то? Видели, что по ходу в лагерь они спустились в овраг к ручью набрать воды…
   Вечер, радостно начавшийся под широким навесом около избы, за крепким столом из еловых плах, полным яств и питья, продолжившийся принесением жертв всем богам сразу и безудержным возлиянием, начал тонуть в серых тенях.
    Радостные вопли толпы встретили отставших охотников. Пришли не с пустыми руками: один волок тело бездыханной волчицы, застреленной в голову наповал у норы, как выяснилось из того самого оврага, в который они забрели в поисках воды, другой нёс в обширном рюкзаке двух полуторамесячных волчат. Буйству толпы не наступал предел. Каждый фотографировался с малышами, дразнил, тыкая пальцами в пасть, нос, трепал за уши. А они ничем ответить на это не могли. Волчата потеряли в этот день мать и свою защитницу, вместе с ней перспективу выживания. Изрядно уже захмелевший егерь сначала довольно равнодушно смотрел на бездушные изливы гаденькой эйфории толпы. Он со временем привык к череде проходивших рядом с ним смертей живых существ и веселые тризны по жертвам человеческой похоти.   Но постепенно непрекращающийся скулеж затравленных зверьков, а ещё более маленькие глазки, недавно открывшиеся миру, которые еще не вкусили радости бытия, но без меры хватившие страха, боли и отчаянья, постепенно выводили из хмельного состояния. Резкий копейный укол совести до крови в душе напомнил о том, что и он находится в таком же состоянии многие годы, как сейчас, волчьи щенки, несмотря на кажущуюся для себя свободу выбора и независимость…
    Дикая ярость охватила его в тот момент, когда один из опоздавших предложил поупражняться в меткости стрельбы по живой мишени. И он уже бросил щенка в сторону от толпы и переломил для заряда ружье со словами: «Всё равно пропадет!»
    В голове его вдруг сверкнула, как вспышка от выстрела, мысль, вернее строки из стиха, когда-то сочиненного на зоне:
       «С ним это уже однажды было
       В краях далеких, где вьюга выла,
       Где по воле по своей,
       Лишь ходит волк.
       Раздоры, свара. Стремительный рывок…
       Железа холод,
       Что волчий клык – клинок».
   Сжатая пружина души в тот миг распрямила в броске согнутое тело в сторону застрельщика забавы. Ударом кулака и всем весом тела егерь сбил охотника. Завязалась потасовка. Никто так и не понял, что послужило причиной для действия уже покладистого от выпитого егеря, но затею со стрельбой замяли. Его самого, побитого, вместе со щенками бросили в сарай, пускай, мол, до утра проспится. Пиршество продолжалось своим чередом…. Наступила ночь…
   Вдруг разлилась нежданная заря… Черным по красному. Начался пожар. Возникла бестолковая суета. Кого-то бессознательного оттаскивали подальше от огня. Кто-то лил воду на пылающие бревна, теперь уже бесполезную. Кто-то заводил моторы джипов. Горела изба, в которой при устройстве на ночлег, уставшие от возлияний пара охотников, опрокинула зажжённую керосиновую лампу. Огонь занялся быстро, едва успели выскочить…
   Рассветные лучи солнца окинули своим укоряющим взором нашкодившую толпу и изваяли из чумазых лиц дурную и нелепую композицию скульптурными резкими гранями, как у Эрнста Неизвестного, и похожую на сборище в Вальпургиеву ночь упырей всех мастей из всех страшных сказок. Утро выдалось тяжелым, по каждой клеточке мозга долбили долотом дятлы со всего леса, потом и медведь прошелся тяжелой походкой, давя неумолимо оставшиеся в целости извилины, которые тяжело воспринимали действительность.
    Пожарище напоминало всем о прошедшей вакханалии. Дом наполовину сгорел: кровля и часть одной стены выше оконного проема.  Коза Машка, выведенная из сарая и привязанная к забору в момент заточения егеря, чудом осталась жива, теперь лежала, тяжело дыша и вздымая бока. Про егеря, по счастью, вспомнили сразу, когда увидели, что задымилась крыша сарая. Сарай только взялся и его успели потушить.
    Толпа понуро собирала пожитки, переругиваясь. Праздник закончился. Егерь стоял около пепелища и на лице его читалось полное равнодушие, сопряженное с мыслью о том, чтобы эта братия наконец свалила. Кто-то из них подходил и совал в карман куртки мятые купюры: с миру по нитке, как говорится. Так он и проводил гостей без упреков и просьб о помощи. Он понимал, что надо опять начинать жизнь заново самому и по-другому.
   Из оцепенения его вывел слабый скулеж, доносившийся из сохранившегося сарая. Он завел в него козу и обнаружил спасенного им щенка. Его собрат исчез, попытки его найти не привели к результату. Буйная поросль молодняка деревьев и высоких трав, скрывающая все следы, не оставила надежд. Может ему это и показалось, но, когда он проходил вдоль зарослей, что-то серое мелькнуло в кустах. Может, волк унес щенка?
   Так и стали жить в сарае втроем. В заботах провел остаток лета. Из конторы уволился с просьбой оставить пепелище себе. На это легко махнули рукой, сделали нужные отчеты и за копейки, ушедшие на госпошлину, оформили за ним остатки недвижимости, видимо, контору кто-то «подогрел» из приезжавших охотников. Да и никто не хотел возиться с пожарищем. Приняли казенный карабин и патроны по описи и отпустили на все четыре стороны без последней оплаты. 
   Волчонок оказался женского пола, он не только быстро окреп, впитывая молоко козы, но и стал поразительно меняться. Удивительно, но вместе с волчонком стал меняться сам бывший егерь. В нем стал просыпаться утраченный когда-то смысл бытия. За волчонком он наблюдал с любопытством и волнением… Опалиха, как он её назвал в честь огненных событий в момент обретения, всколыхнула в нем давно забытые чувства и воспоминания, связывающие его с той, прошлой его жизнью…
   Он когда-то хотел, как все, иметь жену, детей. Теперь Опалиха заменила ему всех сразу в неустанных о ней заботах и уходе.
    Со временем от общих восторгов от общения друг с другом отношение к человеку волчицы изменилось с щенячье преданного на обожание и любовь к своему хозяину. И он уже не мог расстаться с ней ни на один день. Вместе делили заботы, и лелеяли благодарность друг другу. Он, как мог, учил волчицу навыкам охоты, и она никогда не подводила егеря. Все больше и больше в ней проявлялось сочетание ее животной, естественной для волка, сообразительности с уже практически человеческой разумностью.
   Многое тогда приходило из старой памяти. Егерь долгое время не осознавал глубинных подвижек в его душе, не придавал значения тем образам, которые иногда всплывали из глубины подсознания, пытаясь напомнить и воскресить его человеческие чувства. Эмоции девятым валом рвались наружу, получая тем самым отдохновение от невзгод и отчуждения и ещё один шанс на гармоничное существование в этом непростом, полным невзгод и противоречий, мире…
    Всё закончилось внезапно, чуть более, чем через два года. Сначала пропала коза Машка в январе, в самую бескормицу. Стая волков не постеснялась, подошла к жилищу днем, в момент отсутствия хозяина в своей лачуге, и зарезала козу. Пришел февраль. Волки кружили где-то рядом. Егерь теперь держал карабин всегда под рукой. Опалиха, видимо принимая братскую суть гостей, не подавала признаков волнения, только иногда навостряла уши, делая несколько движений в сторону леса и с виноватым видом возвращалась назад.
    Егерь понимал, чем это может кончиться. Хотелось привязать Опалиху на цепь, но, поразмыслив, понял, что это не поможет ни ему, не волчице. Зов дикой природы сильнее всех цепей и клетей, и идти против веления жизни он не стал. Однажды утром волчица исчезла. Цепочки волчьих следов уходили с прогалины, где расположилось хозяйство егеря, в чащу. Егерь вышел из избы на примятый снег, и глядя в сторону леса, снял шапку, как на погосте, и, резко повернувшись в сторону лачуги, быстро зашел в дом. Перевернулась очередная страница жизни… Время опять заторопилось на свидание с вечностью…
    Этот взгляд вдруг воскресил его сознание…
    Егерь медленно, не сводя глаз с волка, поднялся. Волк не шелохнулся, не изменил позы, но почему-то почти по-собачьи вильнул дружественно хвостом. Нахлынувшее напряжение спадало, и ясное зрение возвращалось к охотнику. В облике волка явственно проступали знакомые черты. Опалиха !!!
    Сердце опять вздрогнуло и забилось так часто, что горячий пот заструился по лицу, обжигая глаза. Охотник опустил поднятый карабин и протянул левую руку в сторону зверя. Опалиха пригнула сначала голову так, как это не раз делала во времена своего детства, желая, чтобы мягкая рука потрепала по загривку, прошлась теплой волной по голове и телу, опустившись нежно к животу. Но предостерегающий рык другого зверя, спрятавшегося в зарослях, остановил это движение. Опалиха немедленно оскалилась, небольшими шагами попятилась к зарослям кустарника и споро в них скрылась. Треснули ветки и пара серых теней мелькнула в густом ельнике. Он подошел к кусту, где только что стояла волчица, желая почувствовать хоть какие-то оставленные флюиды не безразличной ему жизни. За кустом, припорошенным снегом, лежал изрядный кусок плоти лося…       
     Охотник не испытал ни испуга, ни разочарования от этой скоротечной встречи, но почувствовал какую-то теплую тяжесть на сердце, которое на тот момент пришло в свой привычный ритм. Поразила вдруг возникшая из глубин подсознания крамольная мысль: «пускай хотя-бы волки живут счастливо»!

2021 г