Колодец на хуторе. Окончание

    Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу на земле, рядом с колодцем. Правое ухо саднило. Я потрогал его пальцами – оно распухло и стало величиной со средний вареник. Я поднялся, придерживаясь рукой за резное дерево колодца, и с опаской посмотрел на ведро, стоящее на краю сруба. Оно было полно черной ночной воды. Я подобрал с земли свой крест и помешал им в ведре. Но там никого не было. Я почесал в затылке и зашагал к дому. Поднявшись на крыльцо, я подергал за дверную ручку – дверь оказалась запертой. Я навалился всем телом, но напрасно - дверь сидела как влитая. Я сел на крыльцо и несколько минут раздумывал, осознавая пережитое. Я еще раз потрогал распухшее ухо, отозвавшееся на прикосновение тупой ноющей болью. Конечно, все произошедшее можно было объяснить только этим.
    Я вернулся к колодцу, подхватил ведро и отнес к машине. Подняв капот, я хотел залить в пластиковый бачок воды, но вдруг увидел, что он полон. Уровень жидкости в нем был даже больше, чем нужно. Я отвернул пробку и, сунув туда щепотку пальцев, послюнил ими. Сомнений не было: в бачке был именно тосол. Как ни странно, это меня совсем не удивило. Я аккуратно захлопнул капот и осмотрел бампер. Он был абсолютно целым. Я провел ладонью по черной пластмассе - на ней не было ни одной зарубки, ни одной трещины, словно бампер был совсем новым.
    Я вернулся к колодцу, наклонился над черным провалом и позвал: «Угорь! Ты здесь?» Ответа не было, лишь в темной глубине плеснула вода, да снова начавший накрапывать мелкий дождик застучал по вощеному дереву резных сводов. Я вышел из-под навеса, поклонился колодцу и дому, а затем, повесив на цепь свое пластиковое красное ведро, захлопнул дубовую крышку.
    Мой «Форд» развернулся и, тихо урча двигателем, сполз с бугра. Я нажал на тормоз: ехать сейчас к людям не хотелось. Не хотелось никого видеть и слышать, не хотелось никчемных разговоров и ничего не значащих взглядов, не хотелось ни глупых расспросов, ни пошлых словечек. Я чувствовал, что, если бы кто-то сейчас произнес эти слова, этот жаргонный язык биороботов, меня бы вытошнило.
    Я аккуратно включил указатель поворота и повернул обратно, в сторону города. Я ехал медленно, словно держал в ладонях чашу души с чистой колодезной водой. Мути не было, не хотелось пустых ощущений и банальностей, не хотелось липких грязных разговоров, после которых не остается ничего. Я вдруг подумал о том, что очень многие сейчас желают лишь потреблять, не создавая в ответ ничего...
    Машина медленно катилась по извилистой дороге. В душе еще жило хлопанье парусов, вздох августовского утра и трубящий рог покоренной вершины. Я чувствовал, я знал, что мои приключения еще не окончены. Отсутствовало самое главное – вывод.
    Вот и то самое место, с которого жизнь моя потекла по иной колее. Я остановился. Гранитная пирамидка, проткнувшая радиатор, стояла на том же месте.  Я провел рукой по ее граням. Они были странно правильной формы, и непонятно было - то ли это природа в многообразии своих форм изваяла такой подарок, то ли это сделала человеческая рука. Я приподнял пирамидку, наверняка зная, что именно найду под ней. И точно: в углублении там лежала красная жестяная банка из-под кофе. Я потряс ее: внутри тяжело ухало. Я подковырнул плотно пригнанную крышку ключом, и мне на ладонь посыпались золотые монеты. Они были небольшими и круглыми, как пуговицы от пиджака. На одной стороне был изображен старик, на другой - угорь, обернувшийся вокруг колодца. Чем-то эта фигурка напоминала медицинский символ змеи, добровольно сдающей яд. Быть может, смыслом?
    Я сел в машину. Движения стали четкими и осмысленными. Я, наконец, понял, что все последние годы мне не хватало свободы, и я теперь знал, как ее обрести. Я продам городскую квартиру и куплю этот дом. Мои руки сладко заныли, представляя теплое дерево, которое я буду выглаживать рубанком, когда стану чинить крыльцо. Обязательно нужно будет подновить дом и побелить яблони, чтобы их не грызли зайцы. И потом, кто-то же должен беречь лес вместо Берендея.
И еще, конечно же, живущий в колодце угорь. Говорят, их жизнь, если она имеет глубокий смысл, может быть очень долгой.