Обитель лжи. Город Праха

Вампиры-новички всегда склонны драматизировать. В первые десять лет от них только и слышно: «Теперь я целую вечность буду чувствовать себя ничтожеством!» и «О, Боже, мой обед мёртв!»

Она не мертва.

Я точно знаю, что произошло — Томас увлёкся ощущением своего бьющегося сердца, самой жизни, растекающейся в нём, и не услышал едва заметное сердцебиение женщины. Такое случается; однажды парень вылез из неглубокой могилы после того, как я «убил» его. Больше таких ошибок я не совершал. И сомневаюсь, что он повторит это.

Но ведь я буду тренировать его и помогать справиться с неизбежными ошибками на ранней стадии пребывания в его новой сущности. Было и без того сложно заставить его пить кровь, заставить отпустить себя и понять, что это его предназначение. Я на самом деле думал, что он сбежит ещё в начале, поджав хвост. Но стоило мне коснуться клыками шеи женщины, стоило пустить немного крови, как для Томаса всё стало решено. Мне оставалось всего лишь немного помусолить её шею (потому что если бы я на самом деле пил из неё, нам бы пришлось перейти к стадии избавления от трупа) и постараться не кончить в штаны, пока Томас упивался кровью до состояния безумства.

Если бы меня там не было, Томас, без сомнения, осушил бы женщину до последней капли. Хотя с другой стороны, не будь меня там, Томас вообще не стал бы пить. Похоже на Уловку-22. В любом случае, услышав сбившееся дыхание женщины и замедленное биение её сердца, я отпустил её, позволяя упасть на землю, словно мешок с картошкой, пока Томас не высосал из неё всю кровь.

На какую-то долю секунды я задумался о том, чтобы не останавливать его. Мне хотелось, чтобы Томас почувствовал то первобытное удовольствие, сравнимое с оргазмом, от последнего стука сердца жертвы, хотел, чтобы мы насладились нашей добычей вместе, а потом трахались, как животные, у остывающего трупа.

И всё же, как бы мне ни хотелось, чтобы он по-настоящему почувствовал себя вампиром, я не мог так с ним поступить. Чёрт, эта женщина даже не мертва, а Томас уже так выпучил глаза, что они скоро вылетят из глазниц и покатятся по дороге. Но, более того, какая-то маленькая, жалкая часть меня не хочет, чтобы Томас пересекал последний рубеж, а хочет, чтобы он оставался человечным, хорошим, даже с клыками. Так что байкерше повезёт, она ещё покатается.

Тут я должен назвать его Томасом, обнять и пообещать, что всё исправлю, что всё будет хорошо и я никогда-никогда не дам ему оступиться. Чёрт, я хочу это сделать. Хочу дать ему всё, защитить от опасности в ночи, даже если эта опасность — он сам.

Но это худшее, что я могу сделать. Не могу поступить так, как будто это многое значит, как будто ему есть о чём жалеть. Он не сделал ничего дурного. Такова жизнь — это может и должно быть его жизнью. Утешение, убеждение в том, что он не тот, кем является, приведёт только к появлению нового потрошителя. А я не смогу ещё лет сто приводить его в порядок, собирая по кусочкам.

Нет, сейчас Томасу не нужны добрые слова утешения. Ему необходимо признать, что это случилось, это было круто, и что он допустил простую, типичную ошибку. Из этого он должен извлечь урок, который поможет ему стать сильнее, а не отправит его назад, в пучины самобичевания. Я переворачиваю женщину. Она издаёт шипящий стон. Томас подпрыгивает, а его нелепые мужские туфли скребут по асфальту. Я сдерживаю смешок.

— Очень мило, Валера. Помню, как ты выкинул такую шутку в первый раз. Я напугался, конечно, но было здорово. — Стараюсь, чтобы в голосе была слышна скука. Да и на самом деле, это было бы дико скучно, если б не присутствие Томаса. Всё это не веселее и не хлопотнее, чем оплата продуктов в магазине. — Кажется, мы были прямо на этом же месте, да? — Я прокусываю тонкую кожу на запястье и прижимаю его ко рту женщины. Как только процесс пошёл, я перевожу взгляд на Томаса.

Он прижимает пальчик к нижней губе. Весь испачкан кровью — подбородок, руки, рубашка. Глаза похожи на блюдца, когда он смотрит на тело и отчаянно пытается осмыслить происходящее.

Никогда не видел его более красивым.

— Я... да. Помню, — наконец произносит он. Почти вижу, как он заставляет себя собраться, как с трудом натягивает назад маску Валеры. Он убирает руку ото рта, распрямляет плечи. Он лёгким жестом отбрасывает кудряшки с лица (некоторые из-за крови прилипли к его лицу, и чёрт возьми). Да, ему нужно верить в своё представление так же, как и мне, иначе он поймёт, насколько очевидны его действия. Но он старается. Если притворство помогает ему жить, показывает, как справиться с новыми обстоятельствами, тогда благослови Господь Валерия Русика. Только в этот единственный раз. — Да, тогда мне удалось напугать тебя. — У него даже получается выдавить усмешку.

Женщина снова издаёт стон, который, кажется, убеждает Томаса. Хороший мальчик. Понял. Может, он увидит, что всё не так плохо (это просто охренительно). Не хочется думать о том, что он будет жить только вполовину, постоянно лишая себя самого желанного. Я знаю, что он достаточно силён для этого. И, если честно, из него вышел отличный вампир.

Свободной рукой я достаю из кармана куртки платок — никогда не ходите без него на охоту, детки. Бросаю ему, и он ловит платок в воздухе.

— Шутки об убийстве никогда не выходят из моды, — говорю я. К тому же, это моя фишка.

— Раньше тебе это казалось смешным. — Он вытирает кровавое пятно на пол-лица. Мне почти жаль. Он приседает ниже, с любопытством наблюдая, как женщина начинает двигаться, делая большие глотки изысканной, вкусной вампирской крови.

— Да, тогда для меня было открытием, насколько трудно бывает прятать тела. Нам повезёт, если никто не станет раскапывать карьер. — Женщина хватает меня за запястье, я принимаю это за сигнал. — Тише, тише. — Я поднимаю её, заставляя принять сидячее положение. Удерживаю себя от желания почесать место, где кожа срастается, чертовски сильно чешется каждый раз. — Сам займёшься ей, Валеркин?

В его глазах замечаю отблеск алого цвета. По его щекам расползаются змейки вен. Чёрт, он уже готов ко второму заходу? Я передвигаюсь, оттесняя его с линии атаки. Если он нападёт снова, женщина мертва. Без сомнений.

Но уже в следующее мгновение он становится собой, щёки слегка раскраснелись, а широко распахнутые глаза лани сияют от еле сдерживаемого возбуждения. Он облизывает губы.

— Кажется, у тебя всё под контролем, — говорит он. — Вперёд, ковбой.

Ковбой? Серьёзно, Томас? Мои губы слегка подрагивают, но я заставляю себя изобразить недовольство.

— Оставляешь всю работу мне, — ворчу я.

Глаза женщины тусклого карего цвета. Она уже хочет верить тому, что я ей скажу, хочет получить какое-то логичное объяснение произошедшему. Его нет, но она его получит.

— Ты завернула за поворот на слишком высокой скорости и улетела в те кусты. — Я указываю рукой в нужную сторону. — Тебе повезло, только несильно пострадала. С тобой всё хорошо, но на всякий случай по пути домой ты заедешь в аптеку и купишь препарат железа, который добросовестно будешь принимать всю следующую неделю. А ещё возьмёшь там никотиновый пластырь.

— Никотиновый пластырь? — озадаченно спрашивает Томас.

— Ну да, она на вкус как грёбаная пепельница. — Томас пока не различает вкусы, первые несколько лет всё просто восхитительно. Но у меня есть свои стандарты. — Считай это моим вкладом для вампирского общества. Только если ты не хочешь закончить? — Томас даёт мне знак продолжать. Я поворачиваюсь к женщине. — Ты нас не видела. Ты понимаешь, что случилось и что будешь делать?

Она кивает. Получилось почти благодарно.

— Не знаю, каким местом я думала, заворачивая так.

— Да, довольно глупо, — сочувственно соглашаюсь я. — Ты должна быть осторожнее. О, и постарайся не умереть в ближайшие пару дней.

— Этого плана я придерживаюсь всегда. Просто иногда получается не очень. — Она поднимается на ноги, немного покачиваясь, но быстро восстанавливает равновесие и ковыляет к своему железному коню.

Меня обдувает порыв ветра — Томас встаёт на пути женщины. Мои мышцы напрягаются, но пока никаких клыков или набухших вен. Дам ему немного поиграть, хотя понятия не имею о том, что он собирается делать.

Они пристально смотрят друг на друга бесконечно длинное мгновение, замерев подобно статуям. А затем Томас осторожно протягивает руку с зажатым в ней платком. Уверенными движениями он вытирает следы крови с шеи женщины. Как только исчезает последнее пятнышко, Томас поправляет потрёпанные волосы своей жертвы и гладит её по щеке:

— Спасибо.

Я ошибался. Вот это Томас во всей своей естественной красоте. Нежность и страсть, хищник и спаситель — и никакого противоречия. Это он настоящий.

Боже, я люблю его. Это делает меня глупым мазохистом, но я его люблю. Неважно, что будет дальше, я хочу запомнить его таким навсегда.

Женщина слегка улыбается, и Томас кивает ей. Мы отходим в сторону с дороги, когда раздаётся рычание мотоцикла.

Мы неторопливо идём по лесу без особой цели. Здесь так тихо: слышны только шаги животных, когда они убегают подальше от нас, и громкое сердцебиение Томаса.

— Я просто подчищал все следы, — говорит Томас словно в объяснение своего поведения не в стиле Валеры. И я бы купился на это, если б он не поблагодарил женщину, если б не был таким... ну, если б не был Томасом. — Не могла же она пойти в аптеку, истекая кровью. Кто-нибудь обязательно начал бы задавать вопросы и...

— Нет, это было умно. — Должен был сам об этом подумать. Косяк, Дитрих. Радуйся, что за тобой присматривает Томас Дитхарт (какого чёрта?).

— Иногда мне в голову приходят неплохие мысли, — иронично замечает он. Не могу сдержать смех.

— Да, временами ты бываешь вполне сносен, — говорю я. — И как бы я ни сопротивлялся этому, должен признать, Валер, ты был хорош там. Смотрелся так правильно.

Он останавливается, обхватывая себя руками будто в попытке согреться. А мне становится интересно, зачем он так делает, если он уже никогда не будет мёрзнуть.

— Это и казалось правильным. Не думал, что будет... — Он затихает, понимая, что копает себе яму. Как мне нравится наблюдать за его попытками выбраться из этой ямы. Это лучшая игра. — Ну, знаешь, снова охотиться с тобой спустя столько лет. Но было ощущение правильности. Ты и я, вместе? Да. Это было классно, Грей.

Я очень доволен собой. Сработало. Он пережил настоящую охоту. Ну, типа-настоящую охоту. Важно не это. Даже после небольшого срыва он всё ещё считает, что это было хорошо. Ура.

— Ну и ты не худший в мире партнёр по охоте, — поддразниваю я, слегка стукнув его по плечу.

— Ты тоже ничего, придурок. — Он проводит руками по кудрявым волосам, глядя на кусочки тёмного ночного неба, виднеющиеся сквозь густые кроны деревьев. Он поворачивается ко мне и улыбается самой грустной улыбкой, что я когда-либо видел. — Я и забыл, как хорошо нам вместе.

И я готов согласиться с ним. В конце концов, всё у нас с Томасом получалось.

За одним исключением.

Кроме того раза, когда он был нужен мне. Единственный раз, который имел значение — когда он не смог полюбить меня, а только выдал какую-то хрень о том, что я ему небезразличен. На моих губах расползается улыбка. Отлично. Он хочет поиграть? Поиграем. Дам ему увидеть Грея, который был с Валеркой, во всей его жуткой красе. Посмотрим, до чего доводит любовь — до чего она довела меня.

Я резко подхожу к нему. Он отступает, пока не упирается спиной в толстый ствол дуба.

— Полная фигня. Нам хорошо вместе только в одном случае, Валерка. — У него на щеке пятнышко крови, прямо около уха. Как, чтоб его, он умудрился? Я встаю ближе.

— Не надо, Грей. Что ты делаешь? — спрашивает он. Я почти вижу, как в его голове крутятся шестерёнки, как он выбирает варианты, изучая моё лицо. Но в итоге его глаза останавливаются там, где всегда: на моих губах. Потому что кроме этого во мне ничего нет, так ведь? Я всего лишь чёртов кусок мяса для этих двойников. Живой или мёртвый, я нужен им только для одного.

— Напоминаю тебе, как всё было на самом деле. — Языком слизываю дорожку крови с его лица. По вкусу напоминает пепел, разве не подходящая метафора? Когда любовь полностью поглощает вас, остаётся только пепел. — Ты хотел меня только в одном смысле, — рычу я.

Он дрожит подо мной, словно мышка, и я знаю, что игра почти закончена. К чёрту, это самая худшая игра. Было глупо, очень глупо позволить себе зайти так далеко. Мне и без него было хорошо. Я скучал, но мог жить дальше. А теперь вспоминаю каждую чёртову деталь, что люблю и ненавижу в нём, и мы снова вернулись к тому, с чего начали. Ну или только я. Если б я только знал, где он.

И я уже готов резко отказаться от всего и уйти, но вдруг кто-то делает движение — я не уверен, он целует меня, или я целую его — но я определённо первым касаюсь его языка, почему бы нет? Что мне терять? Он может убежать, как обычно делает, или же... что ж, это не совсем так, как я его хотел, но если это всё, что я могу получить, то и достаточно. Надеюсь, что этого будет достаточно.

Он отстраняется, и мы оба делаем такие ненужные вдохи.

— Не только в одном, Грей. Никогда так не было. — Это всё ещё Валера? Кто это говорит? Не имею ни малейшего понятия. Говорю себе, что это не важно.

Мы набрасываемся друг на друга. Он пытается взять всё под свой контроль, покусывает мои губы, толкает язык в мой рот. Я застигнут врасплох его агрессией, но к чёрту всё. Мы играем по моим правилам. Прижимаюсь теснее к нему. Пусть знает, что он со мной делает, и что я собираюсь сделать с ним. От наблюдения за его охотой у меня яйца посинели, и то, что он сейчас пытается высосать моё лицо, ни разу не помогает сложившейся ситуации.

В его глазах вижу вспышку неуверенности, он пытается отойти дальше, создать между нами хоть малое пространство, но ему некуда отступать — он может разве что выгнуться и приподняться на носочках, так станет даже лучше, правда.

А затем напряжение рассеивается, и он сам вжимается в меня, прижимаясь грудью и толкаясь бёдрами. И он издаёт этот звук, негромкий, вырывающийся где-то из глубины его горла, который заставляет меня переступить грань. Он на вкус как кровь, пахнет сексом. Это похоже...

Это и есть Томас, да? Конечно, это он. Моя голова кружится: всё знакомо и ново, верно и одновременно неправильно. Но это он. Я знаю, что это он.

Я целую его шею — кусаю её, оставляя синяки везде, где касаются мои губы, но они почти сразу же пропадают. Сжимаю в ладони его мягкую попку. И снова он издаёт этот звук, который пробуждает во мне что-то первобытное, инстинктивное.

Он убежит в любую минуту, просто рванёт с места без оглядки. Или оттолкнёт меня в праведном гневе со словами «ты же выше этого».

Его руки слегка дрожат, пробираясь между нашими телами, но чёрт меня возьми, если он не спешит дотянуться до болезненно выпирающего переда моих джинсов. С моих губ срывается шипение, пока он поглаживает и сжимает мой член через плотную ткань.

Не так я себе это представлял. Но будь я проклят, если первым пойду на попятную. Да и в любом случае, скорее в аду снег пойдёт, чем Томас Дитхарт позволит трахнуть себя у дерева в лесной глуши. Правильно? Правильно.

Я убираю его руку подальше от своего паха. Он сопротивляется (будто у него есть шанс выиграть), пока я не раздвигаю его ноги коленом и не встаю между ними. Конечно, это старая уловка, но некоторые приёмы неспроста называют классическими. Ему, кажется, это нравится, потому как он начинает сильно тереться об меня. И звуки он издаёт тоже от явного удовольствия. Затем он снова тянется к моей ширинке.

Чёрт. Он не собирается отступать.

Тогда и я не стану. Я этого хочу. Хотел сделать это, как только впервые его увидел. Ну и что с того, что приходится называть его Валерой? Что если он будет притворяться, будто этого никогда и не было, как притворяется, что не было нас? Что если я буду проигрывать события этой ночи снова и снова, желая, чтобы это было реально? Я сделаю это. Возьму его у дерева, пока он не раздерёт спину в кровь, пока он не закричит моё имя и не забудет своё. Я готов использовать его, дать ему использовать себя, но совершаю ошибку, посмотрев на него.

Никогда не видел, чтобы чей-то взгляд был таким пустым. Ни у пьяного Свена, ну и Валерки в его худшем состоянии, ни даже у себя. И эта сокрушающая пустота в глазах, где всегда слишком много печали, любви и жизни, это они такие потерянные? Моё маленькое, как у Гринча, сердце было бы разбито, если бы Томас не пытался избавиться от чувства опустошённости с помощью моего члена.

Не могу. Назовите меня тряпкой, слишком чувствительным, но я не могу этого сделать. Не так. Не с ним. Будь это любой другой мужчина, я не стал бы даже сомневаться. Но не могу поступить так с тенью парня, которого люблю. Что с ним случилось? Как я раньше этого не заметил? Поздравляю, нахрен, Грей — ты разглядел его под маской Валеры, но не увидел всей картины. Идиот.

Я прижимаю его запястье к дереву. Он делает резкий вздох и притворно хихикает, но взгляд всё ещё пуст. Мне становится плохо от этого зрелища.

— Нравится пожёстче, Грей? Этого ты хочешь?

Вот и ответ на вопрос — он всё ещё играет. Но с меня хватит.

— Нет, Томек, я хочу понять, какого хрена с тобой творится.

Давай поиграем в игру без названия:
Ты будешь пламенем белым гореть,
Я буду тёмным холодным туманом.
Кто из нас первый найдёт свою смерть?

Знаешь, наверное, ты будешь Светом.
Ну а тогда уж я буду тьмой,
Я буду днём укрываться от ветра,
Ты будешь ночью следить за луной.

Впрочем, не важно, какого ты цвета,
Сумрак сравняет тебя и меня,
Сделает серой грань тьмы и света,
Сгладит различия ночи и дня.

Ты будешь ночь обходить с дозором.
Я буду днём укрывать город тьмой.
Тысячи лет скреплены договором,
Но могут закончиться новой войной.

А вот тогда придёт инквизитор!
И будет суд между светом и тьмой.
И мы отправимся в сумрак, приятель -
Светлый иной и тёмный иной!

Тебе режут лоб терновые ветви,
Я же глотаю дым от костра.
Но неужели так всё закончится?!
Вот ведь какая смешная игра!..