Памятник ужасен, но и это была любовь...

И уже сама Ахматова как Поэт — Поэту:

Так просто можно жизнь покинуть эту,
Бездумно и безвольно догореть.
Но не дано Российскому поэту
Такою светлой смертью умереть.

Всего верней свинец душе крылатой
Небесные откроет рубежи,
Иль хриплый ужас лапою косматой
Из сердца, как из губки, выжмет жизнь.
***

Ну, ну... не нравился ей Есенин, вот только ему памятников по стране толи 100, толи двести, а Анне Андреевне ?..., по пальцам, это о чем то говорит...
***
                Я тут на ее рифмах походил и сочинилось эдакое, как стемнеет пошлю Анне Андреевне с припиской, -"Не печалься..."
***
Разумно Я не научилась жить,
В пути своем не угодила Богу,
И продолжаю нехотя бродить,
Искать в потемках ту, свою дорогу

А на пути не розы, … лопухи
Чертополох, багульник  желто-красный,
Не от того ли так грустны стихи,
Что разум мой смущенный и не ясный.

Кладу на лоб холодною ладонь
Но жар еще сильнее и обильней,
Как нестерпим души моей огонь
Я с каждым днем грустнее и бессильней.

Порою ночь ко мне пригонит тишь,
И я упрячусь в сновидений нишу,
Но спросит Муза –«Почему же Ты молчишь ?»
Отвечу просто –«Я небес не слышу»…
***

..............................Памятник ужасен, но и это была любовь, а любовь не судят.

Когда были написаны строки стихотворения, Модильяни уже не было в живых:

«Что ты бродишь неприкаянный,

Что глядишь ты не дыша?

Верно, понял: крепко спаяна

На двоих одна душа.»

Анна Ахматова вспоминала потом: «Вероятно, мы оба не понимали одну существенную вещь: все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его — очень короткой, моей — очень длинной. Дыхание искусства еще не обуглило, не преобразило эти два существования, это должен был быть светлый, легкий предрассветный час. Эти записки Анны Ахматовой о Модильяни Иосиф Бродский назвал: „Ромео и Джульетта“ в исполнении особ царствующего дома».