Синдром единственного ребёнка. 9. Экзекуция

(Недетская повесть о детстве0



9.Экзекуция

В детстве меня постоянно мучили ангины да не просто ангины, а фолликулярные.  А накануне болезни  всегда изматывал один и тот же сон – я ем яблоко, и вдруг палочка от него застревает  поперёк горла, она ширится и растёт, ширится и растёт.  И на меня то накатывает, то отступает нечто громадное, непонятное и постоянно расширяющееся, какая-то неопределённая масса, густая как туман. Она  обволакивает меня и ломает мне руки и ноги, а палочка в горле не даёт крикнуть. 

Утром, когда я просыпалась, оказывалось, что эта палочка от яблока никуда не девалась, она прочно сидела в горле и не давала, ни говорить, ни глотать. Бабуля вызывала врача и мне прописывали строгий постельный режим. И длились мои ангины недели по две, а то и больше, и дней пять из этих недель неимоверно болело горло. Каждый день бабуля сообщала мне, что опять приходили Оля с Верой, принесли задание. Бабуля их ко мне не пускала – боялась,  как бы они тоже не подхватили ангину.

 Но зато как здорово было выздоравливать! Уже ничего не болит, но вставать не разрешают, лежишь себе в кровати, или рисуешь или читаешь книжки. Красотища! Книжки мне  приносили из библиотеки Олька с Веркой, которым к этому времени уже разрешали со мной видеться.

И вот, когда я училась в третьем классе случилась одна история, напрямую связанная с ангиной. На двор стоял январь. Мы занимались во вторую смену. И я первый день пришла в школу после ангины. По окончанию уроков нас оставили проверять технику чтения. За окнами  повисла густая темнота и детям уже давно полагалось быть дома, но мы сидели в классе и читали на время. 

Наконец вызвали меня.   Я  вышла к учительскому столу и начала читать.  А я ведь две недели не читала вслух. А попробуй-ка в этом возрасте не почитай столько времени вслух - техника чтения моментально падает, и что из того, что «про себя» ты без остановки «проглатываешь» за страницей страницу. Так что, техника чтения у меня снизилась. К тому же я была ещё ослабленной после болезни и, разумеется, прочитала из рук вон плохо. И учительница влепила мне «двойку». Это была моя первая двойка.

В двери постучали, учительница вышла, а потом позвала в коридор меня. Это пришла мама,  уроки у ней уже закончились и она ждала меня, чтобы вместе отправиться домой.  Меня пожурили за плохое чтение, за первую «двойку» и отправили в класс собирать портфель. А учительница осталась разговаривать с мамой.

Я зашла в класс и сразу же услышала ехидное «двоечница!» и через секунду Ванька с четвёртой парты в первом ряду у окна снова выкрикнул «двоечница!».   Не  помня себя от ярости, я пронеслась вдоль доски,  подскочила к его парте и с разбегу саданула по наглой круглой физиономии.  Весь класс в изумлении выдохнул, потому что до этого момента я никогда в школе не дралась, и никто даже и не подозревал,  что я владею этим «мастерством» в совершенстве.  Класс замер, я подошла к своей парте, сгребла и сунула в портфель вещи и вышла за двери.

Мы ушли в мамин кабинет,  в котором ещё оставались девочки и, обступив учительский стол, о чём-то говорили с мамой. Меня всё ещё трясло от ярости, а  в моей голове уже созрел план мести.  Я нацепила шубейку и шапку, отпросилась у мамы на школьный двор и теперь поджидала Ваньку. Я хотела напасть на него, поколотить и вывалять в сугробе. Но так и не дождалась, видимо,  их уже  отпустили.

Дома я весь вечер собирала в кучу свои поделки. Ещё перед началом занятий учительница попросила меня принести их на школьную выставку.  Поделок набралось много. Здесь  был и пистолет  из бумаги и картона, который стрелял деревянными пульками,  лишь только натянешь и отпустишь вставленную в ствол палочку-боёк на резинке, и  Петрушка из папье-маше,  поделки из желудей,  деревянная шпага,  два больших парусных кораблика, и вырезанный из дерева улыбающийся солдатик в старинной красной форме. Всё это я сложила в две матерчатых сумки, чтобы на следующий день отнести в школу.

Я вошла в класс радостная и счастливая. От  вчерашней обиды на Ваньку не осталось и следа. И тут же меня окружили дети,  я сначала обрадовалась им, думая что они хотят посмотреть поделки. Но вдруг они стали кривляться около меня, и выставив вперёд ладошки наподобие кошачьих лапок, махать этими лапками  в мою сторону, мяукать  и кричать: »Кошка! Кошка!»  Все тридцать семь человек, и лишь трое, Сашка Голубев, Олежка Шарагович и ещё одна девочка Сонька Мухарлямова, которая училась очень плохо и в классе никак не котировалась, оставались за партами и сидели опустив головы. Оленьки нигде не было видно, ни за партой, ни в толпе.

Дети прыгали около меня, бесновались, визжали, мяукали, хрюкали, пищали, кричали «двоечница! кошка!»,  а я ничего не могла понять. Кто-то вырвал из моих рук сумки, вывали игрушки на пол и теперь по ним топтались дети, хватали их и ломали. А я стояла, смотрела как уничтожаются мои поделки и не могла даже пошевелиться. Голубев встал, подошёл к толпе, собрал сломанные поделки  с пола и положил на мою парту.

Прозвенел звонок. В класс вошла учительница. Дети мгновенно расселись по партам и вытянулись в струнку.  Этакие примерные паиньки! Я думала она из заругает за сломанные поделки, но нет

Учительница вызвала меня к доске и сказала, что вчера вечером произошёл вопиющий случай – Лена накинулась на Ваню и исцарапала его, прямо как кошка.

Её слова насчёт "поцарапала" меня просто таки изумили.  Откуда взялась царапина? Я и сейчас могу поклясться, что никогда в жизни  у меня не было длинных ногтей. И поныне нет. Я просто не переношу их да они мне и мешают. Мои ногти с  самого раннего детства всегда были подстрижены так, что виднелись выступающие подушечки.  И до сих пор я стригу их коротко. А попробуйте-ка короткими ногтями  поцарапать кого-либо, да хоть себя,  до кровавых следов, в лучшем случае останутся лишь белёсые полоски. 

Нет, я его точно не царапала  у меня в манере нет царапаться, с раннего возраста. Кулаком била, да признаюсь. Но он получил за дело, не надо было дразниться. Об этом я и сообщила учительнице и всему классу.

Но учительницу мои слова не убедили, она продолжала настаивать, что я его жестоко исцарапала. И заставляла меня извиняться перед Ванькой. Но я упёрлась и извиняться не желала.  Согласна была извиниться только в том случае, если Ванька тоже извинится передо мной за двоечницу, но учительница была настойчива. Я тоже.

Она стала говорить, что в то время, когда вся страна ведёт великие стройки, запускает в космос ракеты, делает научные открытия, когда партия и комсомол заботятся о каждом ребёнке, я как кошка царапаю хорошего мальчика и подвожу весь класс. Разве ради этого сражались на фронте наши деды и отцы!

У меня тихонько покатились слёзы. Конечно, не ради этого погибали на фронте солдаты, чтобы какой-то вредный мальчишка обзывал меня двоечницей.

А учительница продолжала: «Через два месяца у нас приём в пионеры. Тебя не примут за такое поведение! Ты недостойна быть пионеркой!».   От  этих слов слёзы стали катиться сильнее и жечь глаза - они стали совсем горючими. Слёзы жгли глаза, слова – сердце.   Но извиняться я и не думала.

- Я сейчас пойду к директору, - сказала учительница, - и тебя исключат из школы! Да-да, мы тебя именно исключим из школы!

Учительница  обращалась к  классу: «Ребята, исключим Лену из школы!» и сопровождала эти слова призывным жестом. И весь класс выкидывал руки вперёд и радостно вопил: «Исключим!». 

Эти  руки,  выброшенные вперёд,  удивительно напоминали фашистский жест, когда вся одурманенная бесноватая нацистская толпа дружно орала «Хайль Гитлер!».  И я, видя это жест,  представляла себя партизанкой на допросе и стойко молчала.

 А учительница продолжала взывать: «Исключим Лену из школы!».
- Исключим!- мгновенно отзывалась толпа. И ликование звенело в этом крике. И вновь фашистские выбросы рук.

Я плакала, мне было всего девять лет, и я ещё не знала, что из-за такой ерунды, как тумак вредному мальчишке и неизвестно откуда взявшаяся царапина, из школы не исключают.

Я молча заливалась слезами и смотрела на висящей на противоположной стене портрет маленького Володи Ульянова, и обещала ему, что никогда не извинюсь перед Ванькой, потому что он тоже виноват. И мне казалось, что Володя Ульянов улыбается мне с портрета и одобрительно кивает.

Я так и не извинилась. Прозвенел звонок с урока, потом на урок. Учительница пересадила меня с моей третьей парты на первую и начала диктант. У меня жутко болела голова, стучало в висках, я почти не слышала, что говорила учительница.  За диктант я получила «двойку», свою вторую двойку в жизни. И если подходить формально – эта двойка была справедливой и заслуженной,  потому как в моей писанине ошибка погоняла ошибку. А то, что ребёнок, был доведён до полуобморочного состояния, так это к делу не относится. Законная двоечница.

И посыпались с того дня на меня двойки за двойкой, и только изредка «трояки», даже по рисованию.

Я  училась хорошо, но отличницей никогда не была. Ну не дотягивала я до отличницы на две четвёрки. Всегда они вылезали в последний момент, в конце четверти, когда  по русскому и математике из равного количества  «четвёрок» и «пятёрок»  вдруг вырисовывалась «четвёрка».  Но ударницей я была крепкой, как говорила всё та же тётушка Гера – без  двух минут отличница, полагая под двумя минутами математику и русский. 

За четверть я вышла круглой троечницей, близкой к двоечнице. Мама не стала разбираться, а просто решила перевести меня в другую школу, рядом с домом. Но я упёрлась, я хотела доказать свою правоту насчёт Ваньки и доказать, что я не двоечница. Да уж, с первого класса  ударница, а тут вдруг за один день резко поглупела и стала двоечницей!  И продолжалась  эта двоечная эпопея аж да марта.

  А накануне Восьмого марта в школе был учительский банкет и вдруг учительница подошла к моей маме, обняла её, поцеловала в щёку и сказала: «Ты уж прости меня Воля Петровна, за Леночку!  Меня словно бес попутал».

С того дня у меня вновь косяком пошли «четвёрки» и «пятёрки».
 
Уже будучи взрослой мне стало известно, что тётя Гера, а она была историком в нашей школе, узнав всю эту катавасию, рассказала о ней директору, Нонне Петровне, и добавила, что родители хотят перевести меня в другую школу. 

Нонна Петровна вызвала маму, спросила, правда ли меня собираются забрать из школы и определить в другую и какова причина такого решения. И маме пришлось всё рассказать. Директор пожурила маму, за то, что она скрыла этот случай. А мама ответила, что ей было неудобно жаловаться на коллегу и она надеялась, что учительница сама поймёт свою неправоту. Директор только головой покачала. И, как узнала потом мама, пригласила учительницу на беседу. Последствием данной беседы и оказалось последующее извинение перед мамой и мои мгновенно скакнувшие вверх отметки. Мы же с Ванькой последующие пять лет в одном классе ни разу не разговаривали и даже не смотрели друг на друга.

И ещё одна маленькая,  но очень существенная  деталька, оказывается мама у Ваньки была невропатологом, единственным на весь город, а папа каким-то милицейским начальством.  Что это было? Неожиданно взбрыкнувшее чинопочитание, сермяжное, вырвавшееся из глубины веков шапкозаламывание,  или какая-то другая причина? Не знаю.

Самое удивительное, в душе моей не осталось и тени обиды на учительницу, ну просто не капелюшечки. Уже тогда, в детстве, я простила её и радовалась, что наши отношения наладились.  На выпускном вечере в десятом классе она подошла ко мне и крепко меня обняла.  И  мы обе заплакали.

Лет через тридцать с лишним после окончания школы мы совершенно неожиданно встретились с Ванькой. Он оказался мужем моей коллеги, которой у меня сложились очень тёплые, дружеские отношения. Ванька пришёл в школу на празднование Дня Учителя и мы с ним столкнулись нос к носу. И почему-то оба обрадовались.
- Привет, Ленка! – сказал он.
- Привет, Ванька! – ответила я. И  мы рассмеялись.

Подошла приятельница и я узнала, что они супруги.  Мы вспоминали школу, учителей, ребят и лишь об этом случае молчали. Потом я неоднократно бывала у них в гостях. А в последствие они переехали в другой город и постепенно следы друг друга затерялись.

Я иногда думаю, как же хорошо, что в тот день и в несколько последующих в школе не было Оли, она таки хватанула от меня ангину.  Да, хорошо, что не было. Нет, я в ней не сколько не сомневаюсь, и тогда в детстве не сомневалась – она бы не предала мня. Но всё равно, хорошо.