Деревья в ауле. Предисловие к книге Мурадина Ольме

ДЕРЕВЬЯ В АУЛЕ

(Предисловие к книге Мурадина Ольмезова)


Летний дождик побежал вприпрыжку
По мощеным улочкам аула,
Как пострел в залатанных штанишках,
И воспоминанье мне мелькнуло.


Сам я был такой же постреленок
И один в степи я оказался –
У меня тогда пропал осленок,
И его я отыскать пытался.


Словно сабли молнии сверкнули,
А в степи ни юрты, ни кибитки,
И деревья далеко, в ауле.
Весь, конечно, я промок до нитки…

На подступах к переводу стихотворения Мурадина Ольмезова «Воспоминание» я даже сквозь подстрочник слышала тревожную музыку, как в кинофильмах.
Эти стихи не только о потерявшемся осленке. Они о детстве вдали от родины, Кабардино-Балкарии, от ее гор и садов. В степи, в бездревесности, в изгнании.

Их, балкарцев


с высочайших гор Кавказа разом
в пустынные изгнать посмели степи,
где и родился я – считай, в неволе.

(перевод Георгия Яропольского)

1944 год. Старший друг Мурадина Ольмезова Кайсын Кулиев представлен к военным наградам и присуждению Сталинской премии. Выходит постановление о депортации балкарцев. Кулиев не получает ни премии, ни наград. Еще не вылечившись от ран, он возвращается на фронт.
Слово сочувствия приходит от русского друга – Дмитрия Кедрина:
Тлела ярость былая,
Нас враждой разделя:
Я — солдат Николая,
Ты — мюрид Шамиля.

Но над нами есть выше,
Есть нетленнее свет:
Я не знаю, как пишут
По-балкарски «поэт».

Но не в песне ли сила,
Что открыла для нас:
Кабардинцу — Россию,
Славянину — Кавказ?
 Дмитрий Кедрин погибнет при загадочных обстоятельствах. Он не доживет до дня, когда балкарцев из мест ссылки начнут возвращать домой. А первые стихи Мурадина Ольмезова будут встречены словом поддержки от Кайсына Кулиева: «Нет сомнения в том, что он вырастет в одного из лучших наших поэтов. Думать так дает нам право молодая сила его дарования».

Родители поэта Мусса и Назифа Ольмезовы были уроженцами высокогорного аула Кызген в Приэльбрусье, трудились в коллективном хозяйстве. Из места депортации они возвращались уже в другой аул – Кызген был стерт с лица земли.

В 1974 году Мурадин успешно проходит конкурс и собеседование в Литературный институт, сдает экзамены, начинает учиться. Но чувствует, что в отрыве от родины он не может полноценно творить. Уходит в академический отпуск и возвращается спустя годы – уже состоявшимся поэтом и драматургом, автором нескольких книг. Теперь литературные учителя относятся к нему как к равному. Николай Старшинов переводит его стихи:

И падал снег... Малыш на снег смотрел
И радовался: Снег, как сахар, бел.
И напевал джигит, коня поя:
«Снег светел, как любимая моя!»
«Снег сед, как я, как старый человек!» –
Сказал седой старик. И падал снег...


В рифмованных стихах Мурадина Ольмезова можно отметить две линии – стихи о родине, очень ясные, зачастую адресованные подросткам и детям, и любовную лирику.
«На сегодняшний день Мурадин Ольмезов, безусловно, самый яркий и талантливый автор детских стихов на Северном Кавказе», - пишет поэт, переводчик и критик Александр Пряжников.
Талант детского поэта отметил и Никалай Константинович Старшинов, лауреат Государственной премии России:
«У Мурадина Ольмезова есть все, что необходимо поэту – знание жизни, острое зрение, мысль, чувство. В стихах его есть и национальный колорит, и широта взгляда на мир, лежащий за границами малой родины. Я очень рад, что познакомился с одаренным и серьёзным поэтом, ответственно и талантливо работающим в литературе».
«Эти стихи хочется переводить, – пишет другой литинститутский учитель Мурадина Ольмезова Игорь Волгин, - первый признак того, что в них кроется нечто, вызывающее встречное душевное движение. Иную грань авторского дарования демонстрируют стихи для детей, Эти веселые миниатюры, начисто лишенные дидактического занудства, построены на игровой, даже в подстрочниках ощутимой, основе, которая должна мгновенно схватываться ребенком...»
Много стихов про то, что «ближе к телу». Это ласковые стихи, за что поэта иной раз и упрекали. Но стоит вспомнить слова Чехова, что «не сумевший взять лаской не возьмет и строгостью».

СКОК-СКОК, НОЖКИ!

Правой!
Левой!
Так легки!
Не стоят на месте.


Скачут
Наперегонки,
А приходят
Вместе.


Перевод Ларисы Ладыки


ГЛАЗКИ, ЧТО ЖЕ ВАМ НЕ СПИТСЯ?


Руки, плечи спят в кроватке,
И коленки спят, и пятки,
Ротик, носик спит, и ушки,
И щека, прильнув к подушке,
Спит кудряшка на виске,
Слово спит на языке,
Брови спят и спят ресницы…
Глазки, что же вам не спится?

Перевод Аллы Шараповой


В основе других стихотворений – сказки и народные поверья.
Поэт Максим Печерник отмечает, что в стихах Мурадина Ольмезова очень хороши «музыкальные приговорки»:

Что у нас за непорядки —
Илли-билли-чанни?
Сокол перышко на грядки
Обронил нечаянно.

Перевод Аллы Шараповой

На самом деле этих «приговорок» в оригинале в десятки раз больше, чем удается воспроизвести в переводах – балкарский язык отличается орфоэпическим богатством.
Родина, обретенная хотя еще в детском, но уже не самом раннем возрасте, станет головокружительным открытием для Мурадина Ольмезова.

Словно голос океана
Слышу я Баксана шепот:
К полдню речка разъярится,
И начнет ворочать камни.


Скоро валуны запляшут,
Ударяясь друг о друга,
И до ночи напитают
Серным духом горный воздух.


Мы с отцом вставали рано,
Чтоб отару гнать на выпас.
Помню, как дышали трубы
В небеса очажным дымом.


(Перевод Александра Пряжникова)


АПРЕЛЬ


Прочь ушли морозы и метель,
Столбик на термометре все выше.
Носовой платок готовь, апрель,
Для сосульки, что свисает с крыши.


Вниз по склонам вьются ручейки –
Распустился свитер у Эльбруса,
В мягких почках вербы у реки,
Промелькнул в подлеске зайчик русый.


Птахи суетятся у застрех,
Отошли голодных дней тревоги.
И медведь, отряхивая снег,
Вылезает к свету из берлоги.

(Перевод Аллы Шараповой)


Тут стоит остановиться на стилистической стороне его и ранней и уже зрелой поэзии. Содержательно он поэт Востока, но формы его стихов западные. В частности хореические двенадцатистишия особенно любимы поэтом. В цикле «Круглый год» двенадцать месяцев и двенадцать строк в каждом посвящении.
В той же форме двенадцатистиший выдержаны «Строки-обереги»:

Жизнь глядит на нас с тихою лаской
по достоинству – так ты нежна.
Звёзды с неба – исполненной сказкой –
для любимых срывали сполна.


Я же выбрал звезду, что сочилась
светом, словно водою – родник.
В ней твоя красота проявилась –
вот откуда твой свет к нам проник!


Я нарек её именем милым,
укрепляя бесспорную связь.
Будь подругой небесным светилам
ты, что там, в небесах, родилась!

Перевод Александра Пряжникова



Встречаются и твердые формы (триолет «Сказочная страна):

Когда пушистый снег весной
Как будто звездная мука
Из жернова луны, легка,
Летит – пушистый снег весной, -
Мир смотрит сказочной страной,
И радость детства вновь близка,
В час, как пушистый снег весной
Нам с неба сыплют облака.

Перевод Аллы Шараповой


Восточные драмы и трагедии, о которых скажем позже, написаны шекспировским пятистопным ямбом.
В этом Ольмезов последует Кайсыну Кулиеву, которому Борис Пастернак говорил, что « над его головой сошлись стрелки Запада и Востока».
Любовная лирика Мурадина Ольмезова в лучших ее проявлениях целомудренно-чиста:

Жизнь глядит на нас с тихою лаской
по достоинству – так ты нежна.
Звёзды с неба – исполненной сказкой –
для любимых срывали сполна.


Я же выбрал звезду, что сочилась
светом, словно водою – родник.
В ней твоя красота проявилась –
вот откуда твой свет к нам проник!


Я нарек её именем милым,
укрепляя бесспорную связь.
Будь подругой небесным светилам
ты, что там, в небесах, родилась!
 Перевод Александра Пряжникова

Вадим Кожинов писал в свое время о том, что есть две линии в любовной лирике, на которые особенно спешат обрушиться критики. Первая – эротическая поэзия. Как поэт Востока Мурадин Ольмезов, конечно, отдает ей дань. Но замечательна двойная ирония – и над упорными приверженцами эротической лирики и над ее упорными критиканами:

Обнажена ты
сердцем невинным –
так и сияет,
так и лучится
сквозь изумленье
глаз азиатских,
полных томленья,
медленной неги.


Голос твой тоже
наг, и он звонок,
как колокольчик
дочери неба –
звёздной шалуньи.


Каждое слово
робких признаний –
тоже нагое.

Перевод Георгия Яропольского


Вадим Кожинов писал также, что под удар критики в первую очередь попадают стихи, «воссоздающие любовь как полный драматизма «поединок роковой» двух суверенных личностей, в котором к тому же добро и свет борются со злом и тьмой».
И таких стихов у Мурадина Ольмезова тоже много.


Сказала ты: «Другой мне люб!..».
Вечерний свет в окне дрожал…
Твои слова, слетая с губ,
Кололи сердце, как кинжал.


Ты стала звонко хохотать,
Поняв смятение моё:
«Тебя хотела испытать…»,
Вонзилось глубже остриё.

Перевод Светланы Мель


В тот день ничто не предвещало зла:
И тучи не сгущались над долиной,
И стон не доносился журавлиный…
Но даже камень можно сжечь дотла.


И думалось – все будет так и впредь:
Роса на листьях, детвора и птицы.
Но только у тебя был взгляд волчицы.
И камень тоже может умереть.


Ты не могла животворить и греть,
В тебе веселье ненависть будила…
А небо утром лучезарно было,
И думалось, что будет так и впредь.

Перевод Аллы Шараповой


Более поздние стихи Мурадина Ольмезова можно подразделить на рифмованные и написанные свободным стихом. Верлибры были исследованы другом Мурадина Георгием Яропольским.
Они отмечены присутствием фольклорных мотивов, при том, что, как в этом стихотворении, присутствуют и цитаты из русской и европейской лирики:

Не колышут листвою деревья,
облака в небесах неподвижны,
и не плещутся синие волны,
не пылит, как ни странно, дорога.

Свесив ноги, сидит над обрывом
ветер, думая грустную думу:

«Вековые деревья с корнями
вырываю, но в этом ли прихоть? –
я хочу, чтоб меня увидали.
Потому-то вздымаю я волны,
окрыляя бескрылое море.
Но меня-то как раз и не видят –
видят грозные пенные волны
да деревья, что вырваны с корнем…»

Иногда о поэте можно судить и по тому, о чем он старается умолчать. Например, насколько богаты в его стихах картины природы, флора, фауна, сказочно-фольклорный мир, настолько почти отсутствуют в них картины пиров, возлияний, застолий. Между тем он, переводчик полного корпуса рубайи Омара Хайяма, великолепно живописал все это в своих переводах. Умолчание о съестном изобилии – дань памяти погибших отцов, матерей, старших братьев и сестер. Мужчины голодали в немецких концлагерях, женщины и дети – в степном изгнании. Об этом замечательное стихотворение «Цена хлеба»:

– Расскажи, поседевшая женщина,
Отчего у тебя седина?
От того ли, что горною трещиной
Проглотила супруга война?


Что сиротами были безродными
Вдалеке от родного огня,
И в слезах засыпали голодными
Под конец бесконечного дня?


Что кинжал и застёжку из золота
Ты меняла на хлеб и на соль,
Даже памятью жертвуя голоду…
Сколько стоил тот хлеб и та боль?

Перевод Александра Пряжникова


Суровая правда о неизбежности возмездия за небрежение и зло в стихах, написанных верлибром:

А последний муравей,
увязший в битуме,
молит о помощи,
но никто не слышит.


А там, на горизонте,
торчат из-под земли жерла,
изрыгающие разноцветные дымы,
и ракеты, ощетинясь,
оберегают этот рай.


Однако
не случился ли однажды
всемирный потоп
из-за куда как меньшего зла?


Перевод с балкарского Алексея Прокопьева


Иногда хочется находить аналоги в стихах разных поэтов, которые в большинстве случаев не знали друг о друге. И схожие мысли в стихах Инны Лиснянской:

*
За греховный, опущенный
Взгляд из-под век
Не была я допущена
В Ноев ковчег.



Но из сил я не выбилась —
Страсти дитя, —
Из потопа я выбралась
Вечность спустя



И гляжу: то же самое,
Тот же Содом,
Где, насытившись драмою,
Любят втроём.



Вот и платье тогдашнее
Тлеет в песке,
И у ангела падшего
Свечка в руке.



Эти крылья развязаны,
Но не летят...
Видно, зря я наказана
Вечность назад.


Суровая правда жизни открывается в прозе Мурадина Ольмезова. Повесть «Лошадка с обломанным крылом» адресована тоже детям. Память и совесть не позволяют писателю уберегать младшее поколение от страшных воспоминаний о народной беде. Во время войны у моего отца в подчинении было несколько бойцов из балкарских аулов, и каждый из них отличался и необыкновенной храбростью, и великолепной стратегический смекалкой, наносившей противнику поражения и потери.
До сих пор высказывается мнение, что переселение балкарцев связано с тем, что из их числа выявилось много предателей. В одной из бесед Мурадин Ольмезов резко возражал таким утверждениям: «Предательство балкарцев и карачаевцем состояло в том, что они граничили с Грузией и это был хороший повод присоединить самые красивые места Карачая и Балкарии, что и сделали, объявив нас пособниками немцев и освободив эти земли от нас. Изгнали и превратили нас в бандитов, чтобы нашу жизнь превратить в сущий ад. Немцы именно в Балкарии пробыли всего 35 дней. «Красота и богатство гор Карачая были и долго будут источником бед народных», - писал пристав Карачая генерал Петрусевич еще в 1880 г.»
Страшная дорога в сторону казахских степей уносила жизни стариков, матерей и детей. Девушек, опаздывающих к поезду, расстреливали из автоматов. Грудные младенцы умирали голодной смертью. А бойцов, возвращавщихся с фронта, встречали в опустевших аулах чекисты и отправляли вслед за депортированным народом, как бандитов. Читать эту повесть нельзя без слез и содроганий.
Добрым словом помянуты в повести те, кто воспротивился жестокости – русские из числа конвоиров, соседи в изгнании казахи, даже немцы.
В «Военной песне» Владимира Высоцкого есть строфа:

А до войны вот этот склон
Немецкий парень брал с тобою,
Он падал вниз, но был спасён,
А вот сейчас, быть может, он
Свой автомат готовит к бою.

Я слышала, что этот образ был навеян рассказом Кайсына Кулиева. Немецкие альпинисты (в большинстве своем шпионы) в конце тридцатых годов (тогда СССР был связан Германией договором о ненападении) вместе с русскими, кабардинскими и балкарскими инструкторами-альпинистами совершали восхождения на Эльбрус.
Во время войны часть их воевали в составе дивизии «Эдельвейс». Один из них по имени Фридрих выведен в повести – мужчина, сохранивший в себе человечность и помогавший выжить детям депортированных в то время, когда сам оказался в степях среди военнопленных.
Трагедия народа взращивает в Мурадине Ольмезове не только многостороннего литератора, но и политика, и деятеля культуры. Четыре большие публицистические работы посвящены доскональному исследованию событий, связанных с насильственной депортацией его народа.
В одной из них гипотетически представлен суд над виновниками трагедии во главе с Лаврентием Берия. Материал собран богатейший, сопоставимый по объему с «Блокадной книгой» Даниила Гранина и Алеся Адамовича, с «Архипелагом Гулаг» Солженицына.
Пока почти все это недоступно для широкого читателя. Но нельзя скрывать правду под тем предлогом, что ею могут воспользоваться во зло. Да, позиция Мурадина Ольмезова антисталинская. Это связано для таланта с некоторым преодолением стыда, риском убыли народной любви, даже опасностью для жизни (были случаи, когда в застолье убивали отказавшихся пить за память вождя). Но поэт идет на это, как шли Мандельштам, Шаламов, Чичибабин, Леонович и много других. Когда-то ведь наказывали и за правду о ленинградской блокаде. И думаю, что время «Балкарской книги» Ольмезова впереди.

Сюжет драмы «Захир и Зухра» отличается от узбекской версии. Акцент у Ольмезова сделан на жестокости и мстительности людей.

Жестокий мир, под стать ему и люди.
Людская кровь – как черное вино:
Однажды опьянев, не протрезвеешь.
Людская кровь – огонь: горят дворцы,
И хижины горят, и все живое –
Все в пепел обратить готов огонь.
И кровь проливший не убережется,
Сам запылает щепкою сухой,
И ветер дым рассеет по округе.

Перевод Ладо Местича

Пятистопный ямб приближает балкарскую версию к драмам Шекспира. Но Тахир еще более одинок, чем шекспировские герои. С ним нет ни Горацио, ни Меркуцио. И пленница Махим, поначалу искренне преданная Зухре, в конце, уступив воле своей жестокой матери, не только предает Зухру, но убивает ее.
Мысль драматурга постоянно вращается вокруг еще действующего местами на Востоке закона кровной мести. На его памяти случай, когда вернувшийся с фронта офицер сжег дом коменданта, позволившего заморить голодом его детей.
Было ли у него право убить врага вместе с женщинами и детьми?

Враждуй с врагом. Зачем же ты пленишь
Безгрешную голубку? -
спрашивает героиня другой драматической поэмы «Княгиня Гошаях».

Мурадин Ольмезов столь же большой вклад внес в отечественную драматургию, как и в поэзию.
Его драмы и трагедии, полномасштабные, многоактные, ставились и на родине, и издавались за рубежом.
У него есть не только стихотворные драмы по восточным мотивам, но и пьесы из современной жизни. Пьеса «Изнанка тишины» сюжетно напоминает произведения Айтматова, Распутина, Шукшина, в которых речь идет о борьбе старшего поколения за то, чтобы сохранить исконный уклад сельской жизни.
Отец убеждает сына: «Двор, вот что делает дом – домом. Не иметь своего двора, куда в любой момент могут зайти люди – на что это похоже?! Поймите: мы – не молодые саженцы, которые могут приняться, куда бы их ни посадили. Мы – старые деревья, другая почва нас уже не примет».


Нельзя не сказать о еще одном, воистину подвижническом деянии поэта Мурадина Ольмезова. Он в течение десяти лет работает над стихотворным переложением карачаево-балкарской версии «Нартиады». Сказания о богатырях-нартах существуют у разных народов и во множестве версий. Но именно карачаево-балкарскую версию надо признать самой полной и художественно совершенной, о чем написал в глубочайшем исследовании балкарский филолог Махти Джурбаев. Вот выдержки из его работы:
«Ни в одной из национальных версий Нартиады, кроме карачаево-балкарской, нарты не выглядят народом, которым движет стремление уничтожить зло и его носителей, отстоять справедливость и веру в Единого Бога и, к финалу эпоса, стоящим накануне создания государства. Ни в одной из национальных версий Нартиады, кроме карачаево-балкарской, не сказано, что нарты выполнили задачу, поставленную перед ними Всевышним, и обрели бессмертие в иных мирах. Ни в одной из национальных версий Нартиады, кроме карачаево-балкарской, нет идеального героя, не говоря уже о целой плеяде (Дебет, Сатанай-бийче, Ёрюзмек, Алауган, Карашауай)».

Вот один фрагмент огромной работы Мурадина Ольмезова над «Нартиадой»:

Айра! Доброе дело, что птичье перо!
Вольной птице подобен творящий добро.
И в ответ на тепло среди мрака и льда
Высоко в небесах загоралась звезда.
Айра! Каждый под вечер звезду свою ждал:
И наивный юнец, и седой аксакал.
Если ж кто-то вершил безрассудное зло,
Разбивалась звезда, как от камня стекло.
Айра! Дети играли в селе перед сном,
Говорили со звездами в небе ночном.
Только мальчик Тумаз так играть не привык:
Слишком злым и развязным он был на язык.
Айра! Все говорили ему:
- Соверши,
Хоть однажды поступок благой от души!
Будет радость у друга, быть может, тогда
И твоя засияет на небе звезда.
- Айра! Если бы друг мой поджег себе дом,
И от страха сидел и дрожал под столом,
Я бы справился с пламенем жарким на раз,
И трусливого друга от гибели спас.
Айра! Только дома не горят без причин,
И Тумаз все придумал и сделал один.
Видно, жить он без звездочки больше не мог,
Потому и устроил соседям поджог.
Айра! Звал он на помощь встревоженный люд,
Воду к дому таскал, как могучий верблюд,
Но напрасными были все эти труды:
Ночь пришла, а Тумаз не увидел звезды.
Айра! Думал Тумаз, заперев свою дверь,
Что же доброго сделать я должен теперь?
Неспроста достается удача другим,
Чтоб дрянные мальчишки смеялись над ним.
Айра! Как-то однажды, он встретил кота –
Тот совсем отощал, от ушей до хвоста.
Он принес его в дом, подогрел молоко,
И коту стало сытно, тепло и легко.

Перевод Александра Пряжникова

О славном сыне балкарского народа Мурадине Ольмезовой можно писать большие исследования, и, думаю, они впереди.
В детстве Мурадин там, в степном изгнании, видел мало деревьев. Теперь деревья эти с ним рядом, на родине. И многие стихи поэта посвящены им. В том числе вот это:

ТРИ ДЕРЕВА

Я встречаю рассвет на лугу –
луг сверкает, росою облит.
Тонким деревцем на берегу
мое детство беспечно стоит.


И зовет меня в мир, что широк,
за собой молодой ветерок.


И когда я в полуденный зной,
одолев не один перевал,
любовался высокой сосной –
свою молодость в ней узнавал.


Пусть крадутся бураны с бичом –
ей, могучей, они нипочем.


Но – в вечерней уже синеве –
мне привиделся сквозь полумрак
дуб в короне отсохших ветвей –
понял я: это старости знак.


Над обрывом он еле стоял…
Почему ж меня страх обуял?


Перевод Петра Родичева