Записки Линарьского Эдикта

I.
Я здесь. Живу как творческая личность.
Стремлюсь чернильной нитью вышить вечность.
Стихи останутся, пускай сойдут века,
Помашет временем костлявая рука,
Забудутся старинные гравюры,
Заросшие во мгле сырой земли,
И их создатели к родителям ушли,
Скользнув сквозь дебри мира разным туром.
А мы живём и в будущее верим,
Надеждами встречаем свежий день.
Гремим ключами: прочь, замки и двери —
Салют, весна и пышная сирень!
Скребут по листьям тайных писем перья,
К столу склонилась древним мраком тень...

II.
Со Слова началось и Словом завершится.
Без Буквы не возводится столица.
Истоки знаний в книгах сберегались —
Страшней кастетов и ежистых палиц.
Законы, правила; подписано, и в дело.
Открытие, чертёж — и мир другой.
Письмо подруги верной — и покой.
Мандат с печатью — и наглейте смело.
Истории Линарьского Эдикта
Сажусь писать я раннею весной,
И ложка тонет грузно в мёде жидком,
И между чашек кружит слепней рой;
Разбросаны листвой опавшей свитки:
Таков он — поэтический устой.
===
III.
Сова Яга на пышных тёплых крыльях
Парила в кронах, прочь от гнусной пыли.
Она пленилась сладким чувством выси,
Других зверей зовя "клопы" да "крысы".
Бежал по полю махонький мышонок:
Сам серый, но с подня;той головой.
Скорей в нор; — спешил к себе домой.
(Живёт моя Земля в порыве гонок)
Ползли ростки, сплетаясь в буераки;
Ветвился путь и путал ход назад.
Пронзали сердце маленькое страхи:
Не выскочит ли сбоку хищный гад?
В норе тепло — пушок и твёрдый сахар.
Там собственный, нутру приятный, сад.

IV.
Орёл, приметив лёгкую добычу,
Когтями против ветра жадно мечет.
Задрать стремится серого зверька,
На первый взгляд приняв за простака.
Но Мыш хитёр — он сам на холмик лезет,
Заводит стих (экспромтом сочинил)
Про то, как Лев на самом деле хил,
И что Орёл в природе больше "весит".
"Сожру Мыша, но сытым я не стану;
Он пользы сможет больше принести.
Врагов кусает стих, наносит раны
И души жжёт до спаленной кости!"
«Пойдём со мной, мышонок, небом данный.
С тобой хочу гордыню подрастить...»

V.
Сова на дичь свои лелеет планы.
Её головушка инстинктами дурманна.
Пока Орёл мечтал, на горы глядя,
Налёт на мышь Яга свершила сзади.
Орёл воззвал: «Очнись! Он — мой придворный!
Его намедни в статус произвёл.
Клевать, что внешним видом сер и квёл,
Зато в словах бесстыжий да проворный».
Не слушала Яга указ орлиный.
Разверзла клюв, и канул Мыш во тьму.
Орёл, прогневавшись, в Сову вонзился клином —
Тюрьму мышонка когтем отомкнул.
Летела вниз злодейка брюхом жирным
Под тяжестью обжорства грешных сум.

VI.
Хранитель Леса, пленник Древа Тайны,
Вопросами порядков древних занят.
Любитель творчества, от опусов до басен,
Порою добр, может быть опасен.
Прослышав песню хитрого героя,
Древесным сердцем серого принял.
На Совушку гневливым ветром пал —
На волю вырвалась чащобным вздохом воля.
Природа хищницу гнала в тенистый холод,
Где ждал Волшебник — друг Царя Лесов:
«Была ты, резвая, под Солнцем птахой гордой —
Теперь войди навек в ночной покров.
Забудь зелёный луг, морозец горный —
Заложницей останься лунных снов».

VII.
Отныне совы, крепко и навеки,
Закрыты ночью — чёрной звёздной клетью,
И мстят мышам из сумрака темницы,
Лишь Солнце-Царь за трон полей ложится.
Сова Яга, прочувствовав ошибку,
Жила средь книг в легендах и мечтах.
Пришла степенность — вышел бравый мах.
Порв;лась злоба ниточкою хлипкой.

Устал писать; запястье заболело;
Пойду гулять вдоль сосен и рябин.
Журавль в небе — ясный, белый-белый, —
Алмазная стрела сквозь мглу судьбин...
Сорвал Читатель плод поэта спелый,
Кудахтнул в речке курицей налим!

(конец Первой части)
===
VIII.
Ко мне забрёл сосед — лошадник Осий;
Глаза отвёл. Краснея, сена просит.
«Я что тебе, крестьянин али фермер?
Ты пей, конечно, только ведай меру!
Я — тот, чьё Слово путает стремнины,
Чьи рифмы горы двигают к морям.
По мне ли тяга к тяпкам и граблям?
Сюртук дороже сваленной овчины».
«Иди уже, строчи, поэт-зазнайка;
Пером одним "трудиться" годен ты.
Кому нужны про лес и з;мок байки,
Когда сжирают времечко труды?»
Поправил мой сосед, вздохнув, фуфайку —
Его не греют в лучиках сады...

IX.
Я, ворон важный, в кресло взгромоздился;
Взирал в окно — там плющ изящно вился.
Раздумывал о трудностях, ролях,
О разнице в быту, уютных снах.
«Зачем сосед "залёг" в своей "берлоге"?
Давно пора в клочки порвать тулуп.
Венец Природы, если он не туп,
Способен к Солнцу выстроить пороги».
Раскрылся лист; перо буль-буль в чернила;
Возник порыв до всех пример нести,
Что в собственной решимости лишь сила,
И каждый миг нам следует расти.
Не нужно жить в норе, какой бы милой
Она ни виделась сквозь дикие кусты.

X.
Старик сказал: «Довольно мне сарая!
Пускай я сед и нового не знаю,
На склоне лет ворвусь в высокий свет.
Преград для нас, пиратов дерзких, нет!»
Он стал учить: историю и звёзды,
Былую славу брошенных земель,
Ведь в море знаний трудно сесть на мель.
Лучи наук, как печка, сушат слёзы.
Набрал сполна томов, потёртых свитков;
Сидел в пыли до лунных покрывал;
Пришло довольство — тёплая улыбка
Причастности к началу всех начал.
Неделя, две — бежит наука шибко,
Ведь дед её как гостью принимал.

XI.
Мерцание ветвистых канделябров —
Развесистых над высшим светом крабов
Огнями резвыми, скользя, щекочет стёкла;
Стреляет в тени стен и улиц блёклых.
Паук не ткёт в богатом зале сети.
Сметут тотчас же чуждые следы:
В обители духовной пустоты
Иных натур позорно в дом приветить.
Вверху сидят профессоры в цилиндрах
С горящим чувством гордости в глазах —
Внизу стоит, как вымокшая выдра,
Мечтающий поплыть вперёд в чинах:
Наполниться и титулом, и жиром,
Как звонкий кубок тонкого вина.

XII.
1: «Давай уже, крестьянин, приступай,
Не то опять воротишься в сарай,
Где ты в пыли, положенной по рангу,
Кривил дугой простецкую осанку».
2: «Сначала, братец, низко поклонись,
Дотронься лбом до мраморного пола.
Представь, что ты сорняк щипаешь в поле...»
1: «Кричишь ему со злостью: "Ну-ка, брысь!"»
3: «Смешной у нас крестьянин до уморы:
С травой безмозглой речи говорит!
Назавтра ты с кастрюлей будешь в ссоре?
Чудачеством твоим от пуза сыт!
Мужик у нас в селе сплошное горе —
И как Эдикт с такими может жить?»

XIII.
«Мне просто свой экзамен сдать, прошу Вас...
Не станут речи длительной обузой:
Отвечу всё — скажу, как знаю, барин:
Котёл в балде отменно кашу варит!»
1: «Крестьяне глупые, как сколотые пробки —
Наук, манер не знают ни на грош.
Таков и ты: Нас больше не тревожь —
Нашлась средь поля сгорбленная сопка».
3: «Давай, сок;л, порхай к своим пенатам.
Тебя курятник ждёт, зовёт насест,
А мне пора докладывать в Сенате
О том, как люд простой всё лучше ест».
Вздохнул старик; в повозке к хате катит —
Ему под Солнцем нет нагретых мест.

XIV.
Скрипят колёса в след дорожной пыли.
Селяне утром дождичка молили.
Они просты — без мудрости примочек —
Растят сынков-наследников и дочек.
Один старик, вдавив лицо в перила,
Горюет тихо без соседских лиц:
Его зачем-то пасть просили ниц,
Хотя и так в работе рвутся жилы.
Сгибаться снова — труд встречать с рассвета.
На праздник ждать подачку у герба.
Рассыпались дворцовые приветы,
Порезавшись о лезвие серпа.
Опять читать погодные приметы...
Простецкая... никчёмная судьба.

XV.
Случилось как... я тоже ошибаюсь.
Призн;юсь честно: трусит только заяц.
Забыл, что тот чудак окончил дни,
Мечту свою мечтою сохранив
В тумане грёз и ложности надежды,
В морозности январского луча.
В народе все о братстве вон кричат,
А сами делят статусы промежду.
Быть может, прав ты, сидя век в тулупе,
Что рыло в ряд калашный не суёшь.
Спокойно спишь, прихлёбываешь супа,
Косясь в окно, где ходит златом рожь.
(Конечно, мой сосед древесно-глупый,
Зато в больших умах… чернеет ложь).

(конец Второй части)
===
XVI.
Селение с зари стоит на ушках,
Плескаются в тазу из глины кружки,
Собаки лают, чуя раж людской,
Фруктовый сад трепещется листвой.
Доносится напев девичьих сплетен:
«Вот-вот прибудет дока тонких дел —
Механику внедрять он захотел.
Житуха станет радостной и светлой».
Готовятся: блины пекут кружк;ми,
Метут с крыльца под дом хозяйства сор,
Скрипят натужно ржавыми умами,
Держа смешной простецкий разговор.
Быть может, скрыт узор за их стенами —
Да только не увидеть так, в упор.

XVII.
Смеркалось; выползла карета
Во всполохи алеющего света,
Ведь скоро серость кинется на сёла,
Почует небо звёздные уколы.
«Приветствую, товарищи селяне!
Скажите, как с поливкой обстоит?
В пустынном крае реденько дождит —
Бадьи, вестимо, тащите всё сами».
«Конечно, сами! То для нас не тяжко?
Крепились с детства — трудимся сейчас:
Зацепим к дужкам хитрую рогашку —
Пять вёдер сразу — вот тебе запас.
Стараемся — не чи;ркаем в бумажках», -
Сказали гордо, но и без прикрас.

XVIII.
Ведут в беседку стольного героя,
Похожую на пышные покои:
Ему торты и пиво подают —
Высоким лбам повсюду есть уют.
Лежит в сомнениях: "Вот выполню работу...
Оно, помочь, вестимо, хорошо,
Да ма;нится понежиться ещё;
Напиться пенного до слёзной до икоты".
«Сейчас я думаю, готовлюсь, рассуждаю.
Механика сложна, как махаон.
Построю вскоре сонму пёстрых зданий —
Померкнет наивысший царский трон.
Согласно дару требую и дани —
Талантом я с утробы наделён».

XIX.
Как мастер выползет из сумрака жилища,
Пойдёт гулять: и хмыкает, и свищет.
Оглянет то сарай, то огород.
Заметно, что высокий взял полёт.
«Погодьте, вздуются бананы и кокосы
(Как только я раствор чудес сварю),
Цветение взыграет к январю,
Набухнут кровью царственные розы...»
Селяне слушают и дрыгают сердцами.
Глаза впились в осанку и костюм.
Его способность твёрдая, как камень
Среди песчинок рыхлых шатких дюн:
Вести беседы ма;нкие закален,
Почти совсем как вещий кот Баюн.

XX.
Стекли недели, месяцы и годы:
Сходили льды, вздымались в гору воды,
Порхали ласточки, вонзались в нос снежинки —
Менялись в цикле внешние картинки.
Лишь два предмета вечный вид хранили:
Один — валун у скрещенных дорог;
Второй — с прихрапом спящий, как сурок,
Блестящий гений в вышитом мундире.
Водицу до сих пор рогашкой носят
По десять раз, как в глупые века.
В беседку по привычке ходят гости
Проведывать конструктора-"сурка".
Подгнил, со стоном в речку ухнул мостик,
Разруху с глаз убрав наверняка.

XXI.
Нехитрое сказание о Лени —
Ласкающей часами тёплой тени:
О том, как самый прыткий инженер
Теряет образ, совесть и пример.
Когда поймёшь, что всё несут задаром,
Не тянется и усом шевелить,
Не жаждется прясти златую нить,
Ваять себя, насытить светом карму.
Таков и я: начну строчить поэму;
Внезапно Лень потащит за собой.
Потеряны структура, пафос, тема,
Уполз в нору лирический герой:
Лежит и думает: "Какой я малый бедный!
За что колдует Автор мне покой?"

XXII.
Герои книг: и тощих, и широких
Рассыпаны по листьям, звёзды-крохи
Мечтают жить в чернилах разной правды,
Крутя сюжет построчным листопадом.
Им нравится влиять на ход событий:
Всё время в пёстрых весях, городах;
Ходить простыми, в бандах иль в чинах;
Сидеть в беседке, ливнями омытой.
Я в сумерках, но каждую секунду
Пытаюсь вдаль плескать дрожащий свет.
Работать с твёрдой жизнью вязко, трудно,
Но в тёплой дрёме счастья вовсе нет.
Смывает лень задорные этюды
Под слякотью скользящих в омут лет.

(конец Третьей части)
===
XXIII.
Перечёркивай грустное — впишем веселья —
Затрясутся торчащие со смеху перья!
Зазываю в просторный царёв кабинет,
Где стекло отражает приглушенный свет.
Циферблат отмеряет кругами задачи;
Беспокойная стрелка-кузнечик — прыг-скок;
Наплывают чернила с пера на листок;
В голове у царя беспокойности скачут:
"С продовольствием туго, в дубравах разбои.
У коварных министров интриги в умах.
Даже ветер, и тот угрожающе воет.
Надоели и стрелки на дурнях-часах!
Всё ползут и ползут безо сна и покоя,
Доставляя погибель на острых усах..."

XXIV.
Гармоничное тиканье стало погромче,
Аки некто внутри своенравно клокочет.
Утомлённый учётом часов и минут,
Беззаветно стремится к друзьям и в уют.
Раздаётся удар, затопляя пространство;
Догоняет второй, хоть и время не два.
«Что же лжёте вы мне, с механизмом дрова?
Молотком в шестерни — вот и всё вам лекарство!»
Встрепенулись секунды в старинном приборе,
Заспешили назад. Что за ведьминский ход?
Ускоряясь, гудели, как шершни на поле
Иль иных насекомых встревоженный род.
«Это черти внутри? Я посыплю их солью!
Убирайся под землю, гееннистый крот!»

XXV.
Залетали в палаты царица, служанка,
Камердинер поставил со вздохом стремянку.
Высоко нависали стенные часы,
Шевелились по-жучьи резные усы.
Неожиданно сбоку, где прорезь завода,
Показался капустницей белый листок.
Нацарапана парочка вычурных строк —
Фантастический выстрел душевного взвода:
"Если котик способен подёргивать усом,
Почему бы часам не смеяться стрелой?
Может, запах учуял маслёночки вкусной,
И пружинки мои потеряли покой?"
Встрепенулись кругом, хоть поди и не трусы,
Но нечасто предмет забавляет игрой.

XXVI.
«Что случилось? Зачем? Демонстрируйте время!
Вам в помине не нужно разумности семя!
Ты — предмет: не тебе о вещах рассуждать.
Объясни нам: какая в спектаклях нужда?»
Снова лезет записка с древесного тела:
"Я живой точно так же, как вы, господа.
Вы представьте: висеть неподвижно года,
Покоряясь по службе простому уделу...
Я хочу полететь, оглушить небосводы
В переливчатой стайке под шум шестерней.
Я резвиться охочий в любую погоду,
Кроме, может быть, мокрых бурливых ночей".
«Не видал я такого сознания сроду», -
Восхищён камердинер. Царица: «Не смей!»

XXVII.
Прибегает в палату кудрявый ребёнок,
Утомившись от утренних игр и гонок.
Как увидел усы у прибора с душой,
Завопил: «Отпустите Часёнка домой!
Он устал — занемели блестящие ручки,
Закружился у гири свинец в голове.
Распахните окошко в полуденный свет.
Раз желает свободы, зачем его мучать?»
Улыбнулся лучисто и смотрит на взрослых,
Пробуждая стремление всем помогать,
Ведь добро, как под Солнцем песчаные косы,
Наполняясь теплом, может гревом обдать.
Проливали часы маслянистые слёзы,
Заставляя сквозь грусть в аномальном летать.

XXVIII.
«Ладно, дурни, летите, но в вечную память
Пропишите себе рыжекудрого парня.
Это он убедил: вы не просто старьё», -
Пробежал по палате декретец царёв.
Приподнялся хронометр с толстого крюка;
Нарисована стрелка для наносекунд;
Завертелась пропеллером в яростном бунте —
Завершилась служебная серая мука.
Распахнулось окно под руками служанки:
Разбурлился по площади счастья трезвон,
И стенные часы, выпрямляя осанку,
Встрепенулись, учуяв седой небосклон.
Изумился старик на прибрежной лежанке,
А Часы пробурчали: «Забудь… это сон...»

XXIX.
Огнелобое Солнце, и стрелки, и стёкла
Обывателям взоры кололи иголкой.
Перезвоны по ветру: "Бим-бом" да "тик-так".
Запорхал к островам рыжеватый косяк.
"Мы отправимся в край без туманов и ржави,
Где маслёнка ключом выбивается вверх,
Только нам покоряется времени бег,
Своевольный властитель заводом не правит".
Покружились слегка у лазурного брега,
Растревожив на милю селян-рыбаков:
Побросали ушаты, кадушки, телегу;
Разлетались тетради, где писан улов.
Механизмы нырнули в отрадную негу,
Ускользнули со звоном за грани лесов.

XXX.
Часовой островок в перекатах залива,
Где с зарёю слились красносокие сливы:
Подлетают часы, обрывают с ветвей —
С каждой каплей добрей и немного мудрей.
Посредине громадная башня "Тик-така".
Там готовится бал в честь разрыва цепей,
В честь забвения прихотей мелких людей,
В честь бездонных морей маслянистого сока.
Золотые наручные в медленном вальсе
Затащили на танцы за ключ толстяка.
Раньше каждое утро ударами пальцев
За пробудку с зарёй получал тумака,
А соседа швыряла в замасленный ранец
Неопрятная в острых мозолях рука.

XXXI.
Я в шезлонге проснулся под грохот фонтана.
На роскошные вещи взирать не устану.
Мне во сне открывался недремлющий хаос,
Но и в дивных мирах одолела усталость.
У соседей дымится на у;глях жаровня.
Я подумал: мечта не мурлычет у них,
Неприлично простых, беспричинно живых.
Я в их судьбах ни грошика смысла не понял.
Не нужна им история, летопись, сказка;
Не качаются души под бризами рифм.
Как увидят чернила, тревожатся сразу,
Будто только доносы исходят от книг.
Завершаю легонько абстрактные фразы —
Пробурился до камня извилистый стих.
***
(конец 1-ой поэмы Эдикта)